Тяга к прекрасному

Шериф Роттингема, безусловно, знал толк в прекрасном. Еще в детстве он заметил, что куда более чувствителен к эстетической составляющей мира, нежели сверстники. Он сознательно лелеял и развивал свое стремление к изящному, и уже в юном возрасте был единственным в Роттингеме, кто мог квалифицированно отличить действительно красиво горящую деревню от всех прочих горящих деревень. Однако столь редкий божий дар может обернуться и проклятием — а согласно закону доктора Роджера Бэкона, если некий дар способен обернуться проклятием, то именно так оно и случится. *** В Робине из Локсли было прекрасно все. Стоило шерифу на миг прикрыть глаза, и непрошенные картины этого прекрасного всплывали будто наяву. Вот Робин грациозно — всегда с балкона второго этажа — прыгает в седло. Вот он увидел что-то забавное (обычно — как кто-то свалился в канаву) и смеется, подбоченясь и не забывая сверкать глазами. Вот он заигрывает с девицами с таким самодовольством, что на месте девиц шериф мигом съездил бы ему по роже. Хотя кого он обманывает — не съездил бы. Более того, на своем месте он бы с превеликим удовольствием раскидал в разные стороны этих бессовестных вертихвосток! Но нет. Шериф Роттингемский недаром славился хладнокровием и выдержкой. В основном, среди себя. Потому что, по счастью, никто больше не знал, насколько они ему нужны. *** Наваждение это началось еще в отрочестве, когда будущий шериф застал своего лучшего друга и грядущую надежду простого английского люда перед единственным в замке зеркалом. Робин его появления не заметил, поскольку отрабатывал уверенно-непринужденную позу и обезоруживающую улыбку: руки уперты в бока, ноги широко расставлены, грудь колесом, подбородок гордо (по крайней мере, несложно было догадаться, что изображалось именно «гордо») вздернут, а на лице зафиксировано выражение искрометного веселья и безудержного самодовольства на грани с идиотией. Зрелище было столь нелепым, а несомненное удовлетворение Робина результатом — столь явным и искренним, что юный Ротти чуть не расхохотался. Однако при этом, как говорится в тех песнях, что полюбила недавно распевать леди Мэриан, сидя после купания на подоконнике в одном металлическом исподнем, «в душе его что-то перевернулось». Отъезд Робина в Святую землю временно приглушил это неуместное помешательство, хотя не раз и не два новоназначенный шериф приказывал двум крепким йоменам держать его за руки, чтоб не отправить объекту своей — ну да чего себя обманывать — страсти нежный фокс или два... дцать. Теперь же, когда Робин вернулся, все стало хуже некуда. Начать с того, что, в отличие от прочих Робин Гудов, он где-то научился говорить с английским акцентом. И теперь это был не просто смазливый балбес и любимец окрестных красоток — его имя знали все. О деяниях Робина, свершаемых во благо простого народа, на Роттингемских площадях звучали баллады. Правда, шериф никак не мог взять в толк, что простой народ получает от непристойных массовых плясок в колготках вокруг сортира в лесу — кроме самого очевидного, ну да это дело десятое. О подвигах Робина на альковном поприще в тавернах, да и в караульной замка, пели скабрезные куплеты, причем число и разнообразие сих вирш потрясало воображение. Ведь его новый костюм — белая полураспахнутая рубашка, оттеняющий пшеничные кудри жилет и, конечно же, обтягивающие колготки цвета родного английского разнотравья — просто сводил с ума. А уж как Робин обходился с мечом... Но все-таки не зря шериф считал собственный разум своим главным преимуществом (ну, скажем, одним из главных): мало-помалу лихорадочный угар начал превращаться в кристальную ясность, а безумие — в решимость. Конечно, оставалось много вопросов. Готов ли он на этот шаг? Покинуть замок, бросить обеспеченную жизнь, высокое положение и службу у принца Джона, состоящую по большей части в поглощении изысканных блюд и отчетах о том, на какую часть лица сегодня переместилась знаменитая родинка его высочества? Сможет ли он обойтись без грабительского сбора налогов с крестьян, флирта с Мэриан, городских увеселений и высокой французской кухни от мадам Сортир? Хотя на последний вопрос ответ был очевиден: да, вполне. Однажды вечером, когда в тарелке с яичницей шериф вновь узрел небесно-голубые глаза — причем смотрели они весьма многозначительно — в голове его родился отчаянный план, который он вознамерился воплотить, не медля более ни дня. *** На рассвете замок покинул одинокий всадник. То есть, всадница. Ирония судьбы: все познания в искусстве перевоплощения они с Робином почерпнули еще в ранней юности и из одного источника — когда через Роттингем проезжал бродячий театр. Экзотические одеяния и выдающиеся груди «прекрасных похищенных сарацинок», сооруженные из подвязанных шалями капустных кочанов, так поразили шерифа, что запомнились на всю жизнь. Судя по нарядам шервудской банды на недавнем турнире — Робина тоже. Итак, выехавшая из замка всадница была очень одинока. И очень хороша собой. Желтый балахон скрывал все предполагаемые прелести — кроме двух приятных глазу сфер невероятного размера, расположенных в изысканной асимметрии. Накидка великолепного малинового оттенка укутывала ее голову и половину лица с пронизывающими черными глазами и аккуратно подстриженными усами и бородкой в тон. Шериф не боялся быть узнанным: в благословенном Роттингеме и сопредельных землях законы здравого смысла не действовали никогда, и наконец-то он мог использовать это себе на пользу. Гораздо больше он боялся быть отвергнутым. Но если что-то пойдет не так с Робином, успокаивал себя шериф, есть Уилл Скарлет О'Хара. И друг Робина — студент по обмену. А еще Моргала, слепой слуга из Локсли. Уже по пути к лесу влюбленный шериф вдруг подумал, что найти логово разбойников будет непросто — об их скрытности и искусной маскировке ходили легенды. Он бы и впрямь проехал в двух шагах от ватаги разодетых в трико увальней, которые скакали по полю и безуспешно старались сбить копьями расставленные повсюду чучела. Однако судьба проявила благосклонность, и шериф попался на глаза недремлющей охране Робина. Собственно, он не то чтобы попался на глаза, а попросту сбил с ног проходившего мимо типа в черных очках, от неожиданности свалился с лошади и немножко лишился чувств. *** Очнулся шериф, окруженный разбойниками. Тип в черных очках — тот самый слепой слуга — обшаривал руками его фигуру. Роттингем мысленно поднял его кандидатуру в списке запасных вариантов на две позиции и поместил перед Уиллом Скарлетом и сразу после Робина. — Это прекрасная сарацинская леди, и она, похоже, сбилась с пути! — объявил Моргала, не прекращая своего тщательного исследования. — Может, и так. Но возможно, она здесь потому, что ищет помощи Робина Гуда? У шерифа все еще кружилась голова после падения, к тому же манипуляции Моргалы окончательно сбивали с толку, однако голос Робина мигом привел его в чувство. Робин возвышался над ним в той самой позе, которую репетировал много лет назад перед зеркалом. Только лицо его на сей раз выражало искреннее беспокойство. Призвав на помощь все, что он почерпнул о выговоре и манере изменять голос во время достопамятного посещения «Сарацинской пленницы», шериф прошептал: — Да, я ищу помощи Робина Гуда, — и, сглотнув, добавил: — Могу я поговорить с Робином Гудом наедине? И Робин, и вся его ватага немедленно заверили прекрасную путешественницу, что, конечно же, можно. После чего их с Робином торжественно проводили за ширму из простыни, явно специально для этих целей установленную посреди лагеря. Судя по доносящимся с той стороны звукам, разбойники заняли зрительские места прямо за ней. И затихли. Некоторое время молчали и Роттингем с Робином. Наконец Локсли поднял на шерифа серьезные и невозможно голубые глаза, и произнес: — Ты отобрал и увез мой Локсли-Холл, Ротт. Это было очень больно. — А ты уехал за своим Ричардом в свой дурацкий крестовый поход, сразу после того, как папа устроил меня в дворцовую охрану. И даже не попрощался! Это тоже было очень больно, — пробормотал шериф, сосредоточенно играя с кончиком малиновой мантильи. — А ты пошел на службу к принцу Джону и еще волочился за Мэриан чуть ли не все время, пока меня не было! — Мэриан? Да ты разве что под юбку ей не залез прямо у меня на глазах! Я думал, меня удар хватит! — Ты хотел меня повесить! И жениться на Мэриан! И все это одновременно! — А ты заставил меня проехаться на виду у всех под лошадиным брюхом! — Ты дразнил за излишний вес мою собачку Понго! — А ты издевался над бородавками моей жабы Фрогги! — Ротти, — вдруг тихо произнес Робин и взял шерифа за руку. По ту сторону простыни раздалось многоголосое: «Ах!» — Робин, — смущенно выдохнул шериф. И когда внезапно зазвучала оркестровая музыка — ну, как когда Мэриан хочет излить душу в песне на подоконнике, — то он с облегчением подумал, что проверять вариант с Уиллом Скарлетом и даже с Моргалой, похоже, не придется. Робин запел, и в этой песне было все, о чем трепетала душа Роттингема: и юная ночь, и их (почти что) зрелая страсть, и комедианты с капустой, и двадцать неотосланных пустынных фоксов, и даже почему-то умелые руки Моргалы. И что ближайшая приличная кровать находится в замке. Робин поднял меч, шериф, немного пошарив в складках балахона, поднял свой — и другая сторона простыни взорвалась аплодисментами. Тишину прохладной английской ночи пронзили десятки криков: — На Роттингем! *** Леди Мэриан, быстро строчившая что-то в подозрительно анахронично выглядящей толстой тетради, внезапно перестала писать и посмотрела в окно, задумчиво прикусив кончик пера. Но спустя несколько минут рука ее вновь запорхала над страницей в клеточку... Читатель наверняка любопытствует, откуда мне известны все подробности этой истории. Ну, во-первых, любовную песнь Робина той ночью не расслышать могли только глухие. Либо находящиеся вне пределов графства счастливцы — к числу коих автор этих строк, увы, не принадлежит. А во-вторых — да оттуда же, откуда и шарлатану и бездарности Уиллу Скарлету О'Хара, который спит и видит, что его, простите за выражение, баллады «пойдут в народ» и «войдут в историю». Созерцали с ним все это безобразие своими собственными глазами, и даже поспорили, чье описание «невероятной и волнующей истории любви» быстрее распространится среди английского люда. На что поспорили, не скажу. Но в любом случае надеюсь, что среди знакомых Уилла найдется хороший слесарь. Однако вернемся же к нашим героям и к событиям той незабываемой ночи — тиди хей-ла-ди-да, как сказал бы один мой знакомый несравненный менестрель. Итак, разбойники двинулись на Роттингем под предводительством Робина. Его белая рубашка была распахнута на мужественной груди, а пшеничные кудри, по свидетельству известного вам Уилла Скарлета, сияли золотом под лучами солнца... Правда, когда сия баллада исполняется при дворе сеньора, не слишком щедрого на вино для прославленных менестрелей, то волосам Робина случается и серебриться под полной луной — мы же можем лишь подтвердить, что вид он имел воистину гордый и устрашающий врагов. Так вот, кудри Робина сияли золотом, а за спиной был «верный лук и полтораста и шестьдесят лучших стрелков Англии». Плечо к плечу с ним скакал на своем верном коне шериф, чья малиновая накидка «грозно реяла на ветру, подобно боевому стягу». Несколько часов спустя Роттингем пал, и над крепостными стенами зазвучал революционный клич: «За короля и Англию!» Теперь-то беднякам заживется сытно и привольно, не сумел воздержаться от ехидной мысли шериф, увлекая Робина к будуару. Сарказм был третьим из его хорошо развитых качеств, и любил включаться в самые неподходящие моменты. К счастью, долгие годы тренировки позволяли отключить его быстро и эффективно — особенно когда Робин смотрел в глаза так проникновенно и обещал быть исключительно нежным. *** Следующие две страницы в тетради леди Мэриан отсутствуют, пострадав, по всей видимости, от строгой цензуры фройляйн Брумхильды. Достоверные источники утверждают, что фройляйн торжественно удалилась с ними в спальню, дабы уничтожить сие непотребство. Тем не менее, летописцев и менестрелей, а с ними и благодарных слушателей и читателей, не покидает надежда, что однажды нам еще доведется узреть сокрытые тайны этой давней, но до сих пор будоражащей сердца истории. *** В заключение следует заметить, что всякая, даже самая страстная любовь неизменно сталкивается с препятствиями. И лишь тот, кто способен преодолеть их, достоин своего счастья, не правда ли? В самый важный и сладостный миг под влюбленными — конечно же — зловеще хрустнула кровать. Ожерелье шерифа — конечно же — зацепилось за... словом, его следовало снять еще в самом начале. В дверь начали колотить с криками: «Слесарь! Кто вызывал слесаря?» И, что хуже всего, опять заиграла эта проклятая музыка, хотя петь никто из них двоих вовсе не собирался. А в довершение на простыне начали проступать и исчезать какие-то желтые буквы, подозрительно похожие на финальные титры. Но если где-то и найдется пара героев, неспособных ответить достойно на удары судьбы и законов доктора Бэкона, то отнюдь не в этой спальне, не на этих черных шелковых простынях и не рядом с этими спешно сброшенными на пол зелеными колготками. Шериф Роттингемский и Робин из Локсли лишь обняли друг друга покрепче и хором выдохнули их, те самые заветные и самые главные слова: — Изыди, Мэл Брукс!