О, эти брови

      Юру страшно бесил Жан-Жак. Буквально всем: манерой одеваться, манерой разговора и просто своим наличием в его, Юриной, жизни. Пусть не всегда, — к счастью самого Жан-Жака, иначе он бы его совершенно точно придушил — но с завидной периодичностью. Жан-Жак вырастал рядом, говорил какую-нибудь ересь и лыбился так, что у Юры от такой гримасы точно свело бы челюсть с непривычки. Но лыбился только Жан-Жак, поэтому у Юры просто сводило кулаки от желания вмазать по самодовольной роже.              Успокаивал обычно Отабек. Он клал ладонь ему на плечо и едва заметно сжимал его, удерживая от непоправимых действий. Поначалу Юра вздрагивал, оборачиваясь, потому что Отабек был слишком — действительно слишком — похож на Жан-Жака. Они были словно отражения друг друга в кривом зеркале. С практически одинаковыми стрижками и привычкой носить тёмные очки. Но Отабек хотя бы не напяливал их на лоб, заходя в помещение, а просто снимал. Или не снимал. Оба варианта Юру устраивали.              Единственное, что Юра никогда не путал в них и, признаться честно, только по ним сначала и отличал — это брови. Поэтому он всегда сначала смотрел на них, а потом уже заводил разговор.              От того факта, что они действительно были похожи, Юру всё равно долго передёргивало, но постепенно он привык. И, целуясь с Отабеком, гуляя с ним или попивая чай на собственной кухне, он с ужасом представлял рядом с собой Жан-Жака, который вдруг научился говорить по-русски и понял, что его приколы совершенно не смешные.              Со временем Юра научился абстрагироваться от их схожести. И Отабек стал Отабеком, без всякого ассоциативного ряда. А Жан-Жак так и остался придурком, от вида которого лицо Юры непроизвольно кривилось, а на языке крутились ругательства, которых он и в помине до этого не знал. Но Жан-Жак вдохновлял.              — Отлично откатал, — Юра почти с разбегу запрыгнул на спину Отабека, цепляясь пальцами за кожаную куртку. Отабек развернулся и, кажется, даже слегка удивился такому порыву, глядя через тёмные солнцезащитные очки на то, как Юра снова оказывается на асфальте и сияет непривычно широкой улыбкой. Сам он откатал не хуже. И было плевать даже на то, что вообще это всего лишь тренировочный прокат.              — Ну, где моя благодарность? — Юра окинул его взглядом, нагло усмехнулся и, закинув руки за шею Отабека, притянул к себе и утянул в поцелуй.              Они стояли на улице прямо возле входа в спортивный комплекс, но никого из них это не смущало. Отабек прихватил его за талию, крепко удержал возле себя и ответил на поцелуй даже с большим порывом, чем обычно. Юра не отставал — ему нравился новый ритм, азарт подстёгивал, а возбуждение, приходящее во время катания, стало преобразовываться в абсолютно другое. Отабека, видимо, накрывали похожие эмоции, потому что он даже цапнул Юру за губу, после чего довольно хмыкнул и отстранился.              — Классно целуешься, недотрога.              Юра недоуменно уставился на него, слыша в голосе знакомые насмешливые нотки. И с леденящим ужасом замер, боясь даже дышать, потому что догадка была слишком очевидна. А масштаб катастрофы ещё неизвестен.              Солнечные очки Отабека поползли вверх, обнажая лицо. Юра не знал ни одной молитвы наизусть, но сейчас вспоминал все известные обрывками, мысленно повторяя их снова и снова. Сердце стучало, как ненормальное, а воздух в лёгких уже закончился, но Юра всё равно не дышал. Очки оказались на макушке, и Юра страдальчески простонал то, что уже вертелось на языке:              — О нет, не те брови.