Иногда они возвращаются.

Кто умер, но не забыт, тот бессмертен. Лао-Цзы

Через год после смерти они появились вновь. В сумерках, как и полагается восставшим из мертвых, покинули Ревность и направились на юг. Медленно ехали они по тракту мимо сгоревших и опустошенных войной и чумой деревень. Ехали, оставляя за собой пожары и лужи крови, россыпи меди, серебра и пустые трактиры. Ехали. И становились легендой. «Призраки» - шептали им вслед кметы и запирались в домах, лишь услышав о приближении знаменитой ганзы. «Призраки» - бормотали под нос кузнецы и трактирщики, выставляя лучший товар на видное место – мертвые или живые, Крысы платили щедро. «Призраки» - замирали от ужаса и восторга дети, выбегали на дорогу и облепляли низкие окна кабаков, чтобы хоть одним глазком увидеть героев своих игр. С рассветом Крысы уезжали. Люди собирались на площадях, в корчмах и у колодцев и говорили. Говорили, что ад не принял бандитов и вышвырнул обратно, что против них бессильны мечи и стрелы. Говорили, что Крысы не умерли, а все, произошедшее в Бирке, лишь чей-то досужий вымысел. Говорили, что подобно настоящим крысам они несут за собой чуму и смерть. Говорили много, придумав и мораль, и множество красочных, правдоподобных подробностей. Легенда ширилась и неслась по свету. В деревню, где жил Тузек, Крысы въехали осенним вечером. Неторопливо и чуть покачиваясь в седлах двинулись по главной улице. Сидя на крыльце Тузек отстраненно наблюдал, как почти все жители устремились им навстречу. Стучали ставни на окнах, хлопали двери, выпуская желающих увидеть своих бывших благодетелей. Со странным чувством узнавания он услышал звон монет, женский смех и визгливый крик бабки Микитки: «Сынки! Соколики!» Тузек тяжело поднялся и огородами направился к дому. Он прятался не потому, что боялся мертвых – в призраков он не верил; не потому, что на душе вдруг стало погано и тоскливо, не потому, что пытался забыть ужасы войны. Свою единственную дочь Миленку он не видел почти два года. С тех самых пор, как в первый и последний раз пустил в ход отцовский ремень. Запершись в хибаре, он молился всем богам, которых знал. Молился, и надеялся лишь на то, что когда «Фальке» наскучит рассыпать серебро в толпу, ей не придет в голову навестить отца.