attractio

Рик скребет погрызенными слоящимися ногтями по поверхности бутылки и думает, что пиздец — это когда вот так: нерасторопно и в полутьме, огибая осколки разбитых аквариумов с бывшими-будущими-несостоявшимися копиями самого себя. Их сотни-десятки-миллионы, и жизней — прожитых зря и не зря — примерно столько же: минус убитые альтернативным, минус парочку дебилов, минус пять на всякий случай, для галочки. У Морти в мозгах едва ли не меньшее черти что, чем у него, но с тем различием, что Морти срать на это — слишком тупой для понимания, он облизывает фотку девушки с математического, пробует все, что на глаза попадется, и слепо верит в брачное счастье родителей. И в плане полнейшего и глубокого безразличия Морти в полнейшем выигрыше — почти слышны его надрывно-неопределенные визги «Я тебя сделал!». Рику в принципе плевать на морали, возраст и социальное положение — все понятия обнесены стеной закона, и его вдалбливают в податливые головы на манер «Вот это нельзя, а вот это хорошо». После того, как поступит очередная порция «Нельзя-хорошо», ты просветленный, будто выкупанный самим Римским Отче. Он топчет заливания в уши кого-то выше и демонстрирует неприличный жест сломанным пальцем в небо. Все то, что говорят, глупо — то есть противоположно ему самому в целостности. Если ему плевать — отчего так? Отчего руки протягиваются в потемках, где источник освещения — лучи уличного фонаря сквозь дверь гаража, отчего ноги, обутые в — во что они там обутые? — шаркают под столом и выпинывают оттуда энную по счету бутылку? Отчего плохо, когда не должно быть? И — что за искаженная параллель и противоречия — когда все равно и нет одновременно? Что-то явно пошло не так, когда — никогда; кнопка заела, антропоморфные шестерни галактически проебали войну, пара реальностей или временных линий умножились на квадрат числа Пи. И Рик Санчез сломался. Внутреннее все, что осталось, рушится дженгой в самую пропасть. Он убегает от непременно достигающей его ломанной линии каждую ночь в случайное место, порой поражаясь, как и когда успевает спать. Он убегает как бешеный, не сверяясь с маршрутом на пульте и мыслями в голове, он не беспокоится, оправдывая свое многострадальное клеймо, коим его величают все и незнамо сколько. Он прячет футболку в дальней самой пыльной и невидимой для чужих взоров коробке в гараже, чтобы не наткнулся кто — да и чтобы самому порой забывать и не натыкаться. Ее потеряли во время стирки, когда Бет была слишком занята для поисков, Саммер сугубо игнорировала, а Морти лез в шкаф за запасной, которая точно такая же —да меняет он их когда-нибудь. Линия настигает его врасплох (или он линию), когда задерживает взгляды куда дольше после несформированного подросткового «Рик, здесь красиво». И они пялятся с ней друг на друга, как умалишенные — грубо говоря он один такой, у линий не бывает глаз, — и Рику хочется вынырнуть, выпить и дождаться ночи. Я счастлив, — читает он Морти, пока тот тычет пальцами в небо над головой, где вот-вот грозится проплыть какая-нибудь рандомная задница без хозяина — как оно, в принципе, и бывает. И его пальцы — по какой вселенской причине у мальчишек они такие ненормально красивые — трогают серо-желтый газон травы подле себя, гладят и застывают. Пожалуйста, пусть все обернется и кончится для его ломанной только футболкой. Пожалуйста, пусть в гараже случится пожар, и она сгорит к херам собачьим, и Рик придет, непривычно счастливый, и забудет номер станции — в тот момент, когда Санчез ничего не забывает. Пожалуйста, пусть э т о выйдет из меня с остатками. И Рика, кажется, подменили — любым из этих обреченных копий, потому что осознание, что это ты и тебя по-больному ведет на желтую ткань, пусть терпит любой из них. Но не он. Не по ночам, когда не удается сбежать на планеты, не тогда, когда ты уверен в полном соблюдении личного пространства, не тогда, когда под одеялом, не тогда, когда тебе черт знает сколько, а ему почти сучьих пятнадцать. Не тогда, когда вы связаны чем бы то ни было вот просто офигеть как серьезно. Восприятие идет по-другому, с той же предположительной силой, как если бы они не были знакомы до этого — стабильная балловая оценка эмоций и разглядывание в другом отношения к тебе, пока Морти заинтересованно наклоняет голову и покорно ждет любых слов. Галактика с чересчур яркими для них цветами начинает казаться тесной. Он просверливает в нем кратеры, бормочет под нос глупую несуразицу в своем стиле и заставляет мозг ставить заглушку на информацию. Стоит прислушаться повнимательнее еще к паре слов — и жалеть, что не наткнулись на чудовищ. — Пойдем отсюда, мудозвон, — Рик отпивает с горла, протягивает руку к его макушке, неуместно и нелепо тормоша мягкие, слегка кудрявые волосы — господи Иисусе — и в секунду умерщвляет в себе желание уткнуться туда носом и больше совершенно ни о чем не думать. Ломанная наступает ему на пятки и проглатывает целиком, обращая свои вершины в жирные черточки. Между ним и им. И Морти сконфуженно ступает следом в искрящийся портал-водоворот, поведя острыми плечами, и Морти ступит за ним на самый край, туда, куда поведет рука. Морти почти все равно. Рику, в противовес, совершенно нет.