Капля дёгтя в бочке мёда

Шипулин собирался очень тихо и осторожно, стараясь обходить все возможные углы и препятствия — не хотелось бы разбудить Гараничева, который дрых за стенкой и имел очень чуткий слух (друг предпочитал тусоваться в номере с Антоном, чем одному). Евгений бы или по репе настучал за такое необдуманное решение или просто не пустил на эту «ночную прогулку», проорав что-нибудь поучающее громким шёпотом. Антону и самому казалось, что он слегка тронулся умом, но что поделать, если он привык слушать не мозг, а сердце и полыхающее в нём любопытство? До места назначения он добирался, как ниндзя в японских и не очень фильмах — прячась за кустами, столбами и колоннами в отеле, быстро-быстро добежав до выхода из него, а потом мелкими перебежками передвигаясь от ёлки к ёлке, сверкавшими в лунном свете заиндевевшими лапами. Ночь была потрясающей: сугробы и деревья переливались от света, который отражал снег, некоторые веточки замёрзли настолько, что казались ледяными, ненастоящими. Всё вокруг сияло как хрусталь и было таким же звонко-прозрачным и прекрасным, застыло в зимнем дыхании мороза. Время будто бы остановилось, позволяя любоваться красотой природы, этим сочетанием белоснежной, словно смеющейся искорками земли и тёмно-синего неба, чёрного в своём безмолвии и надменности. Однако Антону не было никакого до этого дела — он был полностью сосредоточен на цели своего вынужденного путешествия, которая стояла возле самой дальней ёлки. Задумчивый взгляд был направлен на луну, огромную и настолько яркую, что не требовалось никаких фонарей, руки был спрятаны в карманы тёплой куртки, а на плечах висел небольшой рюкзак, как будто тот, кто предложил русскому биатлонисту встретиться, приготовился к побегу.  — Привет, — шатен сменил быстрый бег на небрежную походку, подходя к мужчине. — Зачем вытащил меня из тёплой постельки так поздно? — Привет, — Мартен протянул ему руку, которую тут же пожали. — Просто, знаешь, мы с тобой лучшие друзья, а поговорить нормально всё недостаёт времени, вот и я решил… — Ночью, зимой, после гонки? А ты тот ещё романтик, — улыбаясь, покачал головой Антон и перевёл взгляд на висевший за спиной друга рюкзак. — А это тебе зачем? Фуркад мгновенно посерьёзнел, и на его лицо словно набежала тень. — Там термос. Я хочу посоветоваться с тобой насчёт кое-чего. Шипулин только кивнул, теряясь в догадках и странном волнении, которое захватило его. Они медленно побрели куда-то к деревьям, молча слушая ночные звуки и не глядя друг на друга, каждый думал о чём-то своём. Француз, видимо, собирался с мыслями, а Гений Земли Русской ломал голову над предположениями, которые сам строил и сам же опровергал — зачем Мартену понадобилась его помощь в чём-то, да ещё и в такое позднее время? Мужчины шли, не заговаривая, пока брюнет не остановился и не ткнул в лежавшее в снегу дерево:  — Давай присядем здесь. Они уселись, и Фуркад, вздохнув, начал говорить: — Я не знаю, с чего начать… В любом случае, тебе может показаться странным то, что я тебе сейчас расскажу, но попробуй взглянуть на это не как мой друг, а как беспристрастный наблюдатель. Антон усмехнулся. Пожалуй, не чувствуй он даже толики симпатии к французскому спортсмену, всё равно бы не смог оценивать его просто как посторонний человек. — Это всё началось недавно. Ну, сравнительно недавно — три года назад, в феврале. Я уже не помню точно, как так получилось, но мы… то есть, я завёл роман с Жан-Гийомом. Возможно, тебе это уже известно от Евгения, может, ты сам догадался после той нашей встречи в баре. Я был счастлив, считал каждый день приятным и солнечным, даже если он выдавался пасмурным, потому что Беатрикс мне действительно нравился, хотя уже сейчас я понимаю, что это было достаточно спонтанное решение. Моя идиллия длилась до мая прошлого года: Жан уехал за границу, не взяв меня собой — у него были какие-то семейные дела — а я остался один, и очень скоро мне стало скучно. Даже больше: я стал подзабывать, как выглядит мой парень, представляешь, до чего дошло? Отношения редко выдерживают расстояние, а если выдерживают, то это должны быть отношения, которые длятся уже несколько десятков лет, а не три года. Со стороны, наверное, кажется, что я ищу себе оправданий, стараюсь обелить себя и не стать мудаком во всей этой истории, хотя кроме меня, таким является ещё одна личность… В эту персону я и влюбился, когда Гийом уехал, стал переписываться с ним больше, узнавать лучше и, как результат, испытывать к нему чувства. И из-за него я бросил Беатрикса, когда мы приехали в сентябре отдыхать в Екатеринбург. Мда… Это был самый позорный для меня момент: я понимал, что если не порву с ним, будут мучиться все — я, из-за того, что провожу время с нелюбимым человеком и притворяюсь, он, из-за того, что рано или поздно начал бы чувствовать фальшь в моих словах и действиях, и Симон, из-за того, что я не с ним. Мартен внезапно прервался, осознав, что проговорился раньше времени, но, встретив понимающий взгляд Шипулина, успокоился и продолжил, отпив чаю из вынутого из рюкзака термоса:  — Собственно, поэтому я решил как можно скорее закончить то, что могло бы начаться и иметь для нас такие плачевные последствия. Это отвратительно стыдно, рвать с человеком, который тебя любит, оставлять его с разбитым сердцем. Кажешься себе настоящей сволочью и раскаиваешься в этом потом ещё сто лет, особенно если сам остаёшься один. Но в этом случае у меня был Шемпп, и мы, радостно взявшись за ручки, побежали навстречу рассвету наших отношений, которые, как я думал, будут полны любви. Чёрта с два. Симон считал меня, да и считает сейчас, своим трофеем, своей маленькой победой, которая влюблёно смотрит на него и восхищается им, опять же, потому что любит. Ему не хватало внимания к собственной персоне, в подростковом возрасте это называется комплекс неполноценности, а во взрослом — нехватка топлива для самовлюблённости. Шемпп именно такой — самовлюблённый эгоист, который тонко умеет влиять на человека, чтобы тот считал себя виноватым, если уделял хоть каплю своего времени чему-то другому. Беатрикса он осмеивает, потому что думает, что лучше его, а на самом деле, должно быть наоборот… К чему я веду… Фуркад запрокинул голову назад, смотря в небо и как-то подозрительно щуря глаза. — Симон мне изменяет. Я это знаю, у меня есть доказательства. Но я ничего не могу с этим поделать. — Прости, что перебиваю, — тихо сказал Шипулин, наблюдая за подавленным другом. — Но я просто не понимаю, как можно изменять человеку, с которым встречаешься. Тут либо ты с ним встречаешься, либо расходишься. — Шемпп не такой, — брюнет горько усмехнулся, закусывая губу. — Ему нужно всё, да побольше, ему нужно моё внимание и внимание остальных, он заботится только об удовлетворении своих потребностей, получении своих положительных эмоций, а на то, что его позитив построен на страдании других, ему плевать. Я говорил об измене, но это не самое обидное. Меня ранит, не знаю, оскорбляет даже не сам факт измены, а то, что он делает это практически открыто, не стесняясь. Оно и понятно: никто, кроме тебя, моего брата, Гараничева да Беатрикса не знает о том, что мы с ним пара, что мы встречаемся, и официально он свободен и доступен.  — Я понимаю, — Антон кивнул головой несколько раз, соглашаясь со словами друга. — Помнишь тот день, когда ты помог открыть мне дверь? Я не мог её открыть от смущения, потому что в номере напротив я слышал стоны и женский голос, который говорил его имя. Мартен побледнел и нервным движением поднёс к губам крышку термоса, отпивая чай.  — Засранец. Делает несчастным не только меня, но и Ванессу, которую бросит, когда почувствует угрозу для наших отношений. Шипулин ошарашенно выпучил глаза, открывая рот: — Шемпп изменяет тебе с Ванессой Хинц?! — Ага, — печально подтвердил Фуркад, — именно с ней. С девушкой, представляешь? Отстой. Он помолчал некоторое время, а потом заговорил снова:  — Я не прошу у тебя совета, поскольку каждый сам кузнец своего счастья, и всякий случай, хоть и похож, а всё же отличается от другого. Я не знаю, как поступить, но верю, что скоро найду этому решение… Спасибо тебе за то, что выслушал. Брюнет улыбнулся Антону, сверкая жемчужно-белыми зубами, но теперь русскому биатлонисту казалось, что даже в этой благодарной улыбке, полной облегчения, пряталась боль и тоска. Он приобнял Фуркада за плечи и заглянул ему в глаза:  — Друзья для того и созданы, чтобы ты мог найти поддержку в трудных ситуациях. Раз уж ты не просишь у меня указания, то я тебе просто скажу одну вещь, которую знают все, но которую иногда необходимо повторять — ты всегда можешь позвать меня хоть в три часа ночи, и я приду, налью тебе чаю и буду готов выслушать даже о незначительных, по твоему мнению, глупостях, а уж тем более о таких изматывающих проблемах как эта. До отеля они добирались, весело переговариваясь, подкалывая друг друга провалами на гонках — естественно, у Мартена было больше прав шутить по этому поводу — и смешно перебирая ногами, потому что начал валить снег, увеличивший сугробы.  — Не знаю, как ты, а я замёрз и готов отдать всего себя душу и кровати, — Шипулин потянулся, пропуская Мартена в лифт. Тот прыснул и показал большой палец:  — Полностью одобряю твой выбор. Когда лифт приехал на этаж Фуркада, Шипулин поставил ногу в проход, не дав дверям закрыться, и чётко, но мягко произнёс:  — Хоть в три часа ночи. Помни об этом, Марти. — Как мне повезло, что у меня есть такой друг, — прошептал Мартен, нежно улыбаясь вслед уехавшему лифту. А Антон, попав наконец в объятия одеяла, твёрдо решил для себя, что будет незаметно помогать Мартену и поддерживать его, потому что сейчас тот очень сильно нуждается в нём. Да и… Честно говоря, Шипулин тоже в нём нуждался.