никогда бы

Это никогда бы не переросло в роман — ну, то есть, может, они бросали бы друг на друга быстрые придирчивые взгляды, стараясь не афишировать свой интерес, или Абено продолжал бы говорить будничные колкости, которые воспринимаются Асией как индикатор настроения: от «даже пятилетки более» до «ты, блять...ты редкостный идиот», и всё бы шло своим чередом, да. Харуицки уверен на грёбаные 130 процентов, что это не переросло бы в роман, но— Асия стонет под ним так возбуждённо и привычно, словно вся их жизнь — нарезки из паршивой мелодрамы, в которой обязательно в самом конце кто-нибудь внезапно умрёт, оставив после себя пустое место, в котором можно спрятать весь Токио с его торопливыми жителями. Абено знает, какую газировку Ханаэ любит, какую считает самой сладкой, сколько ступенек на лестнице, ведущей в его комнату, сколько шагов до его дома от школы, где продают самый вкусный кофе — Абено знает то, что нахрен на самом деле ему не сдалось. Это никогда бы не переросло в роман, но Асия склоняет голову влево и спрашивает с тонной детской наивности в голосе: «Абено-сан, ты ревнивый?». И нет, чёрт, Харуицки не ревнивый. Не был таким, по крайней мере. Ханаэ ждёт его после дежурства, послушно сидит на недавно выкрашенной тёмно-зелёной скамейке в школьном дворе, пока закат кровавит на бледно-голубом небе, медленно расползаясь кривым пятном. У него в ушах наушники, на плече спит Пушистик, и весь его вид — умиротворение и покой. Абено это так раздражает, что слов просто не хватает. Такое не найдёшь в словарях и генераторе самых важных выражений на случай конца света. Его личный Конец Света с копной непослушных тёмных волос пьёт — Абено уверен — холодный кофе. Это никогда бы не переросло в роман — просто у Ханаэ мягкие и податливые губы и засосы на загорелых плечах, которые не успевают выцветать, потому что Харуицки не знает меры. Абено нравится целовать Асию в шею, чтобы много-много предательских мурашек, Асии нравится быть целованным, и между ними должна быть та самая грань, которая не перетекает в роман. Но Ханаэ хрипло шепчет: «Абено-сан», и несуществующие границы имеют свойство продолжать не существовать, удивляя всех логичностью происходящего. Это какое-то наваждение, не более того. Весь чёртов мир напоминает Харуицки о существовании Асии — там цветы, о значении которых он говорил, здесь места, фотографии которых он успел сделать. Дальше — двор, в котором они первый раз целовались — быстро и по-настоящему неловко, и это никогда бы не переросло в роман, если бы не одно «но»: Подростковая влюблённость практически не поддаётся контролю. И Харуицки почему-то этому рад.