Дымчатая кошечка

У Юнбума на лбу этакими фаустовскими красными чернилами написано: "закопать живьем и забыть нахрен", и этой надписи следовал каждый, кто хоть раз встречал его в этом захолустье в три на три улицы. Вечный Стокгольмский синдром, который начался задолго до того, как жертва встретила мучителя. Слезливые отношения с несправедливым боженькой, который наградил его девичьей фигурой, горой комплексов и извращенными фантазиями о человеке из влажных юношеских снов. Сану для него — красота в абсолюте, боль в пятой степени, вакуум в космическом пространстве. Любовь настолько сильная, что лучше держаться от предмета обожания подальше, а то сердце не выдержит и остановится еще до перерезанной глотки. "Какой он красивый", — думает Юнбум. "Какой он умный", — думает Юнбум. "Больной ублюдок", — подсказывает подсознание. Сану не любит маму, зато любит свою черноволосую куколку, для которой в один день покупает темно-фиолетовые чулки без кружева. Надевать обновку больно из-за переломанных лодыжек на обеих ногах, зато Сану, кажется, нравится — нравится до мозолей на чужих бедрах и краски с дешевого капрона на ладонях. Юнбума постоянно тошнит, как беременную барышню при токсикозе. Какая-то его часть — неизвестно, насколько светлая, если таковая имеется, — уже давно перегрызла Сану трахею и сидит с окровавленной пастью в углу, жмурясь от привкуса сладкого металла на языке. И Юнбуму эта его часть даже немного нравится — она какая-то красивая, гибкая, как дымчатая кошка, жившая у его молчаливого соседа. Он сам бы так никогда не смог, ведь он очень любит Сану. Пусть тот и больной ублюдок — тут приходится соглашаться с подсознанием. Одно из наблюдений — Сану трахает его с особым удовольствием, когда Юнбум представляет себе, как ломаются кости возлюбленного мучителя под битой. Сану оставляет на нем синяки, выкручивает запястья до черно-фиолетовых пятен, вспарывает кожу на ключицах и подбородке и выглядит, как самый настоящий садист из фильмов ужасов. Юнбум честно кричит и плачет, что-то шепчет в бреду, признается в вечной любви и даже позволяет себе смотреть Сану в глаза взглядом профессиональной потаскухи. Его подсознание подсказывает: "больной ублюдок", но тактично умалчивает, кого имеет в виду. Сану всматривается в эту смоляную бездну чужих зрачков, слившихся с радужкой, и видит там собственную смерть от потери крови, удушья, вывернутых наизнанку органов и выгрызенных позвонков. Юнбум как-то совершенно случайно вспоминает о том, как соседи поговаривали, что дымчатая кошечка из дома напротив сожрала своему хозяину лицо, когда тот умер в одиночестве от инфаркта. Сану такая смерть не грозит, ведь он так любит свою черноволосую куколку с осиной талией и выпирающими ребрами. Темно-фиолетовые чулки, материна малиновая помада с блестками, красная футболка, оголяющая хрупкие ключицы. "Красивый ублюдок", — выдыхает Сану, сжимая худые бедра под собой, пока Юнбум жмурится от слишком яркой фантазии — привкуса его приторной крови на языке. Вечный Стокгольмский синдом, который начался задолго до того, как жертва встретила выбрала своего мучителя. У Юнбума на лбу этакими фаустовскими красными чернилами написано: "закопать живьем и забыть нахрен", и Сану стоило бы послушаться, ведь несправедливый боженька поставил звездочку и по позвоночнику легким движением руки подписал: "и лечь рядом".