Сто часов

— Экспекто Патронум! — отчётливо произнёс Кингсли. Вспышка — и ничего. Даже облачка не получилось. Гестия молчала. Она знала, что её утешение Кингсли не требуется: он просто не набрал ещё свои сто часов. — Экспекто Патронум! — упрямо повторил Кингсли. Гестия вздохнула, поднялась со своего места и пошла налить им обоим чаю. Это началось курсе на пятом, когда у них пошли более-менее продвинутые чары. Оказалось, что Кингсли Шеклболт — слабый маг. Заклинания высокого уровня у него не получались ни в какую. Он бился над ними, злился, часами просиживал в библиотеке, пытаясь понять, что делает не так. А потом как-то враз успокоился. Тогда Гестия и услышала про сто часов. — Только самые высшие чары, — объяснял Кингсли, — могут не даваться волшебнику совершенно. То, что мы учим в школе, должно получиться у любого, даже у слабых магов. — Ты не слабый маг! — возмутилась тогда Гестия. — Ты отлично всё делаешь! — Я слабый чародел, — поморщился Кингсли. — Продвинутые чары не для меня. Всё остальное я могу освоить без проблем, а это... Но профессор Флитвик мне всё объяснил. Надо просто долго тренироваться. Он говорит, средний срок для слабого чародела — сто часов. — Ого! — Гестия покачала головой. — Так а что ты хочешь, быть слабым магом хуже, чем сильным. Сто часов тренировки — и любое заклинание поддастся. Ну, почти любое. Школьный курс так точно. С тех пор всё свободное время Кингсли Шеклболт тренировал чары. Они даже стали реже ходить на свидания — экзамены-то надо сдавать в срок, их не перенесут только из-за того, что некий студент не успел выучить пару заклинаний. Гестия была как раз сильной ведьмой, ей чары давались легче зелий. А ещё удавалась трансфигурация и вообще всё, где надо было махать палочкой. Она часто думала, что из них с Кингсли выйдет отличная пара, они ведь прекрасно дополняют друг друга. А потом Гестия ушла в отряд магов особого назначения. Хотела в Орден, но решила сначала натренироваться... Тренировка затянулась. Всё казалось, что она недостаточно хороша, позже было вроде бы уже незачем... В Орден Гестия попросилась уже когда Тот-Кого-Нельзя-Называть возродился. Кингсли оказался там намного раньше. Наверное, кому-то это могло показаться смешным: Гестия попросилась, а Кингсли позвали. Да, пожалуй, она могла бы назвать по меньшей мере несколько человек, для которых сила волшебника определялась его способностями в чарах, а значит, Гестия как маг была сильнее Кингсли. Но она-то знала, какая это ерунда. Войны выигрывают не заклинания, а люди. — Да появляйся же ты! — раздражённо пробормотал Кингсли. — Отвлекись, — сказала Гестия и поставила перед ним чашку чаю. В доме Кингсли она ориентировалась с закрытыми глазами: она много времени проводила здесь, потому что Кингсли жил один, а в доме Гестии была постоянная суета и родня дёргала её по пустякам. Решать важные дела в такой обстановке было невозможно. — Ты третий час мучаешься. — То есть ты уже вернулась? — Кингсли перевёл взгляд на неё, поморщился, неосторожно двинув плечом. — Да, вернулась. Что, рука затекла? Точно отвлекайся, так ничего не получится. Он скупо кивнул и тяжело опустился на стул. — Сколько у тебя часов? — беспечно спросила Гестия, садясь напротив. — Двести пятнадцать, — сквозь зубы процедил Кингсли, и она вскинула на него удивлённый взгляд. Кингсли Шеклболт был отличником аврорской школы, а потом — прекрасным аврором. По счастью, основные боевые заклятья не больно-то сложные, намного важнее точность и скорость реакции. Он справлялся великолепно, его ставили в пример. Когда он начал работать, Грозный Глаз не мог на него нарадоваться. В Орден Кингсли тоже позвал Грозный Глаз. Присмотрелся, убедился, что именно этого человека им не хватает... Гестия понимала: Кингсли был отличным стратегом, играючи строил простые и сложные схемы взаимодействия, легко сходился с людьми. Некоторые операции Пожирателей он просто просчитывал. Она бы сама его позвала, окажись она в Ордене раньше и заимей там такой же вес, как Грозный Глаз. Гестия была рада видеть Кингсли рядом, среди своих. На правильной стороне, если говорить пафосно. Вот только с любовью у них ещё после школы не заладилось. Точнее, разладилось. Тогда как раз начались убийства... Точнее, убийств стало так много, что о них узнали все. И Гестия не могла больше думать о любви; она была не такая, как Алиса, которая только горячее стала любить Фрэнка оттого, что каждый их день мог стать последним. Гестия не умела любить на развалинах. Она сказала Кингсли что-то маловразумительное вроде «Извини, продолжим позже», и попросилась в Орден. Кто-то должен был остановить это — почему не она? Теперь Кингсли был рядом, и она всё чаще думала, что была неправа, что вот Алиса сделала всё правильно, и главное, вовремя. А она... Но было поздно. Кингсли, по своему обыкновению, скупо кивнул и принял её решение. И теперь они просто дружили, он никогда не переходил невидимую черту, и она тоже, и сейчас она пожалела об этом особенно. Раньше Гестия всегда точно знала, что чувствует Кингсли, спокоен он или раздражён, всё в порядке или ему нужна помощь. И вдруг оказалось, что он в отчаянии, что уже двести пятнадцать часов, и проклятый патронус не получается, а он нужен для срочной связи, и Кингсли, наверное, ждал, что она поймёт и как-то поддержит его, а она просто не заметила... Не заметила, что ему плохо. — Двести... пятнадцать? — переспросила Гестия, почему-то шёпотом. — Кингсли, надо что-то менять. — Я не знаю что, — мрачно сообщил он, глядя в чашку. Она моргнула — и поняла. — Я знаю, — сказала она, медленно вставая из-за стола. Мысли в голове выщёлкивали быстро и последовательно, всё было ясно и чётко, словно энергичная рука Кингсли чертила план. Сейчас Гестия хорошо понимала, как у него мгновенно рождаются гениальные идеи: вот так, выщёлкивая в мозгу штрих за штрихом, шаг за шагом. — Это же патронус, Кингсли. Его вызывают на хорошее воспоминание. Что хорошего ты можешь вспомнить сейчас? — День рождения Марлин, — мрачно ответил он, — когда мы впервые поцеловались, помнишь? Ту вечеринку у Фабиана, там было весело. Первый мой день в аврорате... Гестия кивнула понимающе. — Марлин мертва. Фабиан мёртв. Мы больше не целуемся. В аврорате всё кувырком. Отличные воспоминания, ага. Главное — приятные. Тебе нужно по-настоящему хорошее воспоминание, Кингсли, и всё получится. Пальцы дрожали, но она твёрдо решила не отступать. — Знаешь, — сказала она внезапно хриплым голосом, взявшись за верхнюю пуговицу, — я долго думала, как сказать тебе... Репетировала перед зеркалом... Кажется, я набрала свои сто часов. Я могу. Кингсли, я была дурой. Эта война никогда не закончится, по крайней мере, мы закончимся раньше. Нечего нам ждать. Я люблю тебя так же, как раньше, и нам некогда делать перерыв на дела. Давай покончим с этой глупой дружбой наконец. И заодно сделаем так, чтобы тебе было что вспомнить. Он смотрел на неё внимательно и немного настороженно. Она начала расстёгивать мантию, чувствуя себя ужасно глупо. — Знаешь, на что я вызываю патронуса? — продолжала она. — На наши с тобой свидания. На поцелуи под тем кривым деревом. На тот вечер, когда ты поскользнулся и свалился в озеро, и мы сушили чарами отдельно тебя и отдельно твою одежду. Это было красиво. Но мне тоже хочется чего-то более... серьёзного. Ощутимого. Что можно... пощупать. Кингсли серьёзно кивнул и только тогда усмехнулся — вместо улыбки вышел хищный оскал. Аккуратно отодвинув стул, Кингсли поднялся и тоже стал раздеваться, так и не сказав ни слова. У него было удивительно красивое тело, Гестия знала это со школы, но с удовольствием вспоминала теперь. С тех пор, как ему исполнилось семнадцать, Кингсли ещё похорошел — окреп, раздался в плечах. Гестия тоже стала менее хрупкой, налилась грудь, округлились бёдра; судя по тому, как смотрел на неё Кингсли, и ему изменения пришлись по вкусу. Он не глядя взмахнул палочкой, запечатывая камин, потом — раскладывая диван. Удивительное дело, но кровати в доме Кингсли не было вовсе: он любил, чтобы всё было компактно и оставалось много пустого пространства. Не выпуская палочку из руки, Кингсли приобнял Гестию и чуть подтолкнул к дивану. — Я думаю, ты права, — сказал он очень серьёзно, хотя в его глазах плясали весёлые огоньки. — Нужно что-то... ощутимое. Что можно пощупать. Это ты правильно сказала. Его тело было таким горячим, что ей вдруг захотелось предложить ему проверить, не заболел ли он, но она, усмехнувшись, решила отложить это на потом. — Мы такие смешные, — выдохнула она ему в ухо, укладываясь на диван, — голые и с палочками в руках. — Под подушкой пристрой, — шепнул он в ответ, и она почувствовала, как его рука просовывается под её голову. — С другой стороны будет удобно. Она кивнула. Постоянная память о войне, об опасности, о необходимости держать палочку рядом мешала расслабиться, но вместе с тем служила какой-то горькой приправой; от неё сводило скулы. Кингсли остро пах миром и уютом, камином без аварийной системы блокировки, будущим, которое у них вряд ли когда-нибудь случится, и Гестия жадно вдыхала этот запах, вжималась в горячее тело, отчаянно стараясь запомнить каждый миг того, что происходило между ними. Кингсли не спешил, но и не медлил — как всегда; он с детства был таким: рассчитывал всё до секунды, эффектно появлялся точно в нужный момент, переворачивал последнюю страницу за минуту до закрытия библиотеки. Порывистая, вечно опаздывавшая везде Гестия завидовала ему. Она и сейчас опоздала – снова, в который раз; надо было сделать это раньше, ведь у них так мало времени, нельзя терять его впустую... Гестия целовала его, жадно, словно пытаясь наверстать упущенное. Каждый поцелуй казался ей невероятно важным, как будто она возвращала себе каждый день, когда они не виделись, каждую встречу, когда они так и не соприкоснулись руками. Только сейчас она поняла, как же сильно ей не хватало Кингсли, не друга, не боевого товарища, а этих тёплых губ и горячих взглядов. Их тела соприкасались, сплетались в каких-то невообразимых, непривычных позах, и Гестия отчётливо осознавала, насколько правильно это называют близостью, ведь она никогда не была настолько близко от кого-либо. Да какое ей дело до кого-либо; она никогда не была так близко от Кингсли Шеклболта, и ничего кроме этого не имело значения. Когда они смогли наконец расцепиться, Гестия охнула: возле дивана стояла, переминаясь с лапы на лапу, изящная серебристая борзая и с интересом смотрела на них. — Эй, кто подглядывает?! — возмутился Кингсли. — Это моя, — смущённо глядя на палочку в своей руке, ответила Гестия. — Я... от избытка чувств, кажется... «Извини», — хотела добавить она, но не стала. Это было бы слишком... Слишком. Но Кингсли, кажется, понял. Усмехнулся, вытащил палочку из-под подушки, прицелился рядом с заинтересованно взглянувшей на него борзой. — Экспекто Патронум, — произнёс отчётливо. Крепкая, широкогрудая рысь соткалась из воздуха, уверенно встала на лапы, огляделась, оскалилась в некоем подобии ухмылки и быстро лизнула борзую в щёку. Кингсли удовлетворённо кивнул и потянулся к Гестии — целоваться. — Хорошее воспоминание, — довольно сказал он, когда они оторвались друг от друга. — Очень хорошее. Борзая отчётливо хихикнула и игриво прихватила рысь за холку.