Безымянный.

      Впервые за шестнадцать лет Безымянному стало страшно спать в ночлежке. Старшие не знали или делали вид, что не знали о том, что случилось ранее, но мальчик чувствовал напряжение в холодном воздухе, пропитанном запахами нечистот. Он свернулся клубочком в углу и безуспешно попытался запихнуть коленки под куртку, чтобы отогреться. Глаза слипались от усталости и голода. Бродяга, хоть у него и остались деньги, не успел поесть по дороге, поэтому отчаянно мечтал об объедках, хоть иногда и проскакивала мыслишка о том, с каким счастьем он вылизал бы тарелку с плохо проваренной кашей полевой кухни.       Когда пришли остальные старшие и та группа попрошаек и карманников, сердце Безымянного встрепенулось в груди и ухнуло вниз, ближе к пяткам. Весь их вид выражал, что ничем хорошим это не кончится. Главный, который передвигался на костылях, потому что давным-давно ему искалечило ногу, теперь больше похожую на заднюю лапу волка, смерил его гневным взглядом. Мальчишка сжался ещё сильнее, боясь, что «вождь» изобьёт его, но тот фыркнул и побрёл в свой угол, где у него была вполне себе королевская кровать. Несмотря на это, темноволосый никогда не завидовал ему: лучше жить здоровым, но спать на полу, чем колченогим и на кровати.       — Эй, щенок? — позвал его один из старших, так что мальчику пришлось приподняться и взглянуть на человека: он обязан был смотреть в глаза другим бездомным, потому что находился на самом дне иерархии.       — Что? — отозвался Безымянный, чувствуя, как сводит его кишки.       — Правду говорят, что ты с белоручкой спутался, и он тебя отбил, а?       — Я не «спутался». Ему просто понравилось, как я пел. — он пожал плечами.       — Тьфу, чёртов малолетка! — зашелестели в одном углу.       — Твоё бормотание хоть кто-то разобрал? — загалдели в другом.       — Да ты сам белоручка: ничего не умеешь! — фыркнули в третьем.       — Послушай, сопляк: белоручкам до бездомных нет никакого дела. В один день ему нравится, в другой — он кинет в тебя камнем. — холодно заметил «вождь». — Так что не обольщайся особо.       Мальчик пожал плечами: ему казалось, что этот парень не мог бросить в него чем-то тяжёлым. Бродяги часто живут стереотипами, считая, что все люди одинаково их презирают, но попадались же те самые волонтёры, которых не пугало ничего. Их тоже считали «белоручками», но от помощи редко отказывались.       Чего же тогда хотел блондин, сделав комплимент бездомному и спросив, будет ли он снова на месте? Ему никогда не говорили, что он хорошо поёт. Честно говоря, ему попросту чужды похвалы. Он жил в том месте, где не до любезностей и добрых слов, а все мысли сводятся к тому, как протянуть ещё один день.       Мальчик поёжился и снова свернулся в клубок. Споры бродяг вокруг потихоньку стихали. Безымянный чувствовал свою беспомощность и беззащитность: он не сводил глаз с тех, от кого его спасли, и они явно не выглядели удовлетворёнными: чего стоили одни только звериные косые взгляды. Он нащупал внутренний карман и несколько сложенных в нём купюр. Среди них был тот самый фунт. Это грело его душу. Он никогда не относился к подачкам с таким трепетом, как к этой бумажке ничтожного достоинства. Её дал хороший незнакомец, выглядевший странно на фоне всех остальных. Быть может… «хорошие люди» — это те, что выделяются из толпы? Темноволосый и сам не знал, но его сердце трепетало, когда он задумывался на минутку о том, что скоро, совсем скоро его ждёт встреча с храбрым человеком, не боявшимся стайки кровожадных бездомных.       Когда мальчишка проснулся, то сразу же поднялся и поплёлся на своё место. На улице стало ещё прохладнее, и его грязные красноватые пальцы начало колоть. Морозец закрался в его разваливающиеся кроссовки и начал кусать босые ноги (а он не носил носки). Безымянному казалось, что за ним увязались те ненасытные гиены, но он списывал это на голод, однако начинал поторапливаться. Конечно, тот парень вряд ли бы пришёл сюда так рано, но надежда умирает последней.       Подросток остановился возле небольшой лавочки и расстегнул куртку, доставая деньги, которые у него не украли. Продавец посмотрел на него с презрением, но бутерброд и стаканчик кофе отдал, несмотря на то, что покупатель оказался бездомным. Какую радость испытал мальчик, впервые за долгое время держа свежую еду в дрожащих руках. Он отошёл подальше, присел на обледеневшую скамейку и развернул треугольный хлеб с сыром и ветчиной, поставив стаканчик рядом. Эта еда хоть и была дешёвым перекусом на бегу, но для бездомного оказалась манной небесной. Он смаковал каждый кусочек, медленно пережёвывал их, едва не прикусывая язык, запивал горячим напитком, чувствовал приливы эйфории и едва не взрывался от счастья и наслаждения. Ему хотелось петь громко, чтобы слышали все; смеяться, скользить по обледеневшим лужам, прыгать, пританцовывать. Но он сидел на холодной лавке и осторожно уплетал свой совершенно случайный завтрак. Быть может, он и пожалеет вечером о своём решении, что потратил деньги на еду повкуснее, но всё внутри него говорило, что он обязан съесть хоть что-то нормальное и сытное: возможная ночь на улице отнимает много сил, и он попросту мог её не пережить голодным.       Проглотив последние крошки, мальчик выбросил обёртку и стакан в урну, сладко потянулся и поспешил дальше. Сегодня он собирался петь только весёлые песни и громче обычного. Хотелось, чтобы все знали, что он счастлив, потому что хороший человек причудливого вида сделал это возможным. Бродяга мечтал встретить его и поблагодарить. Просто так, по-человечески, потому что он давно так не радовался.       Увы, его ждало лишь пустое место и пара гнилых картонок. Шумно потянув носом воздух, Безымянный опустился на землю. Слишком рано или же, наоборот, слишком поздно: он не знал, работал ли блондин или нет, но обычно «белоручки» всегда куда-то спешили. Хотя накануне же он появился до обеда. Мальчик начал петь. Сначала тихо, как и всегда, но с каждым витком песни его голос становился всё громче, как у птицы перед дождём. И вот колыбельная превращается в крик души. У её слов появляется новый смысл. Кажется, будто бродяга глотал раскалённые гвозди и пытался не кричать от боли, а петь, доставлять окружающим удовольствие. Вопи же, певчая птичка, рушь вокруг себя стены, ломай барьеры, подчиняй своему голосу людей, гори, словно феникс, неси свет в души…       Он закончил песню и раскрыл глаза, не помня о том, что закрыл их. Лоб покрылся испариной под перепутанными прядями тёмных волос. До чего его могла довести нормальная еда? Как можно было так потерять голову? Вокруг него никого не оказалось. Ему стало горько: так старался, кажется, выудил остатки души из потаённых уголков сердца, но ни один человек не услышал его голос, растворяющийся в морозном воздухе. Что ж… какой смысл продолжать петь громко теперь, зная, что его никто не слушает? Мальчик притих и покачал головой, но встрепенулся, заметив, как к нему приблизилась толпа.       — Эй ты, певчая пташка?       — Думаешь, теперь белоручка тебе поможет?       — Раскричался в пустоту.       — Но никто не пришёл.       — П-почему вы пришли так рано? Я не заработал ещё ни цента! — возмутился он, медленно поднимаясь с земли и непонимающе смотря на окруживших его бездомных в количестве пяти человек.       — А на паршивый бутер, значит, хватило?       Его схватили за грудки. Душа устремилась в пятки на космической скорости. У него остался только один фунт. Тот самый, что оставил незнакомец накануне. Эта бумажка казалась ему чем-то сакральным, словно связью с блондином — стоило только сказать волшебные слова, прежде чем тот явится и спасёт его… но всё это ложь. Слишком рано или поздно… а сейчас ему грозит опасность. Реальная опасность. Нужно либо выбираться, либо терпеть побои, которые могут перерасти в нечто посерьёзнее. Это же отморозки, для которых нет ничего святого. Мальчик зажмурился и начал повторять про себя «пожалуйста, приди и помоги…», словно заклинание.       — Кхм-кхм…       Даже это покашливание он узнал бы из тысячи. Приоткрыв один глаз, Безымянный увидел блондина, его грудь опала от облегчения, словно после кораблекрушения его наконец-то прибило к берегу.       — Опять ты? — грубо рыкнул один из них.       — Джентльмены, боюсь, вам придётся отдать мне этого парнишку. — он указал пальцем на поднятого над землёй мальчика и кивнул для большего драматического эффекта.       — С какой стати? — проскрежетал зубами тот, кто держал темноволосого.       — С такой, что я могу пойти в полицию и рассказать о том, чем вы промышляете. Плюс, насилие над ребёнком. Оно вам надо? — он хитро усмехнулся и быстро стал серьёзным. — Я заткнусь, если он пойдёт со мной.       Бродяги переглянулись между друг другом. По какой-то невероятной причине громила разжал руку, и беспризорник едва не упал на землю. Затем бездомные пихнули его в сторону Оливера, но парень вовремя схватил его и придержал. Стайка разбежалась в страхе, что Дэвин захочет схватить их.       — Ты в порядке? — обеспокоенно спросил он, осматривая Безымянного.       — Д-да… Спасибо, ч-что спас… — мальчик испуганно смотрел на блондина и бледнел всё сильнее.       — Эй, не бойся. Всё хорошо. Они больше тебя не тронут.       — Д-да, но… я… я не знаю, что делать… Если вернусь — мне конец. Они сделают из меня отбивную.       — Тебе некуда идти, кроме как к ним?       — Да. Я такой же бродяга. Видимо, теперь ещё и одинокий… — расстроенно вздохнул он.       — О нет. Нет-нет-нет. — заботливо проворковал Оливер. — Я ведь не просто так тебя отбил.       — Н-не просто так? — его глаза просияли.       — Конечно, нет. Такому прелестному крольчонку не место на холодной улице зимой.       — Я… — он слегка порозовел.       — Пойдём со мной? Я не сделаю тебе плохо или больно. Двойное спасение ведь что-то значит, да?       Безымянный смутился. У него теперь не было другого выхода, кроме как пойти с ним, с этим парнем с бирюзово-аквамариновыми глазами, похожими на два волшебных пещерных озера. Неужели то самое шестое чувство его не подвело, когда он думал, что скоро что-то произойдёт? Прикусив нижнюю губу и сняв топорщившуюся шкурку с одной из трещин зубами, темноволосый кивнул.       — Я… согласен. Но… только если ты пообещаешь, что не будешь меня обижать.       — Не обижу. Клянусь.       Потрескавшиеся губы растянулись в улыбке. Чувствуя ни то приглушённую радость, ни то сковывающий страх, мальчик побрёл рядом со своим спасителем.       — Эй, а как тебя зовут? Я — Оливер.       Бродяга улыбнулся и тихонько повторил его имя, словно смакуя каждый его звук, прежде чем ответил:       — А у меня… вообще нет имени.       — Как? Тебе его не дали при рождении?       — Не-а. Все называют «Эй, ты» или каким-нибудь нехорошим словом.       — Как ты хочешь, чтобы я тебя называл? — удивлённо и несколько растерянно спросил Дэвин.       Он пожал плечами:       — Не знаю. Но… пожалуйста, придумай мне имя. Я буду рад совершенно любому имени, просто потому что оно у меня появится.       — Оу… Мне нужно подумать, хорошо?       Парнишка понимающе кивнул и снова улыбнулся во все тридцать два, так что стало видно очаровательную щербинку. Не боясь запачкать руки об отвратительный беспорядок на его голове, Дэвин потрепал его по волосам. Безымянный оторопел; из того места и до самой шеи прокатились жгучие мурашки. Он одарил блондина мимолётным непонимающим взглядом, но тот лишь мило усмехнулся.       — Привыкай, мой очаровательный крольчонок.       Через полчаса они дошли до одного из многоквартирных домов из тёмного-коричневого кирпича с одинаковыми длинными застеклёнными лоджиями, зелёными дверями и белыми окнами. Мальчик удивлённо поднял голову. Как много этажей… и некоторые окна светятся из-за мерцающих гирлянд. Он видел нечто подобное по ночам, когда брёл на отшибу, и это зрелище завораживало его. А теперь он жил здесь, в окружении этой праздничной атмосферы. Его сердце подскочило и затрепетало. Безымянный поторопился следом за Оливером. Подъезд… как здесь тепло. Намного теплее, чем в ночлежке. И… и даже есть фонтан! Всё такое светлое, что даже слегка резало глаза. Они поднялись на лифте на третий этаж. Не так и высоко, но лучше, чем жить на уровне с землёй, от которой вечно веет холодом. Бродяга дрожал не только от переполнявших его эмоций, но и потому что он попал в тепло.       — Должно быть, ты сильно замёрз? — обеспокоенно поинтересовался Оливер, смотря на своего подопечного.       — Д-да… Очень… — впервые мальчик позволил себе пожаловаться хоть на что-то и вдруг осёкся, но Дэвин кивнул и ласково улыбнулся.       — Как насчёт тёплого душа, хм? Тебе нужно согреться, переодеться в домашнюю одежду. Раздевайся, не стесняйся.       Душ?! Да бродяга мечтал об этом давным-давно! Он наскоро снял куртку и кроссовки, стыдясь отвратительного запаха, который они источали, но Оливер даже не поморщился — он выглядел невозмутимым и готовым к решительным действиям. Проводив мальчика в большую комнату, оказавшуюся ванной, Дэвин отвернулся, чтобы не смущать его.       Плитка на стенах и полу была нежно-розовой, как кончики волос хозяина квартиры, с цветочными орнаментами. Ванна, раковина и зеркало же — чёрными, закруглёнными. На прозрачных полках хаотично-педантично расставлены туалетные принадлежности: около десяти гелей для душа с разными ароматами, но преимущественно со сладкими, вроде печенья с клубникой, миндаля в карамели, шоколада, кофе, чая с пряностями и имбирных пряников; несколько шампуней и кондиционеров с запахами тропических фруктов или кокосов; мочалки, губки, держатель для зубных щёток, три зубных пасты, пара кремов, куча расчёсок, особенно деревянных; полотенца. Просто Оливер любил некоторое разнообразие и чередовал их при помывке. Унитаз скрывался в кабинке из чёрных плиток и шторкой спереди, по верхней внутренней грани тянулась нить синих светодиодов вместо свисающей с потолка лампы.       Повернувшись, Дэвин увидел бродягу, сидевшего в ванне обнажённым и стыдливо скрывавшим свою грудь ладонями. Он походил на трубочиста, но это легко было исправить. Выбрав несколько бутылочек с полок и закатав рукава по самые плечи, блондин подошёл, расставил их на бортике, снял лейку душа и включил воду.       — Горячо?       — Не-а. Тепло. — Безымянный подставил руку под струи, продолжая скрывать второй свою грудь. К счастью, на чёрной поверхности не было видно того, какой стала вода при соприкосновении с грязной кожей. Смочив грязную кожу съёжившегося бродяги, Оливер взял гель с ароматом имбирных пряников и налил достаточно много на губку, а затем принялся оттирать копоть и землю, мягко, но сильно нажимая.       — Что это за чудесный запах?       — Имбирь.       — М-м-м… — мальчик поднёс руки к носу, вдыхая аромат.       Дэвин смыл грязную пену и промыл потемневшую губку, затем начал тереть кожу, становившуюся совсем светлой, но немного красной от нажима. Взяв мочалку пожёстче, блондин отмыл ноги, руки и лицо юного бродяги. Затем принялся за копну тёмных волос, представлявшую собой один большой бардак. Некоторые пряди свалялись и походили на дреды, некоторые сплелись в прочные колтуны или в морские узлы. К счастью, ближе к корням они становились прямыми. Вставив лейку в держатель и направив её на бедовую голову своего нового подопечного, Оливер начал намыливать копну шампунем. Понадобилось три раза, прежде чем грязная вода перестала стекать по коже. Потом он нанёс кондиционер, чтобы немного ослабить узлы, и смыл его. Однако, «дреды» и колтуны никуда не делись, может, только передвинулись ниже. Дэвин выключил воду и помог мальчику вытереться, а затем дал ему боксеры и джинсовые шорты, оказавшиеся вполне по размеру и довольно симпатично смотревшиеся на худых ногах, после чего усадил его на бортик ванны и накинул сухое полотенце на плечи.       — Ну ладно… пора унять эту буйную гриву.       Вооружившись деревянным гребнем, потому что пластиковый бы попросту сломался в этих густых «джунглях», парень залез за спину спасённого бродяги.       — Потерпи, хорошо? Я не знаю, сделаю ли тебе больно, но постараюсь сильно не дёргать. Но если совсем будет невмоготу — скажи.       Парнишка осторожно кивнул. Руки Оливера, как оказалось, очень мягкие и нежные, осторожно отделяли по одной пряди и начинали вычёсывать с самых кончиков. Иногда приходилось смачивать узлы разведённым с водой кондиционером, чтобы ослабить их ещё больше. Пусть Безымянному и было нестерпимо больно, он упорно молчал.       — Как ты попал на улицу? — Оливер решил задать вопрос, мучивший его уже второй день.       — Я родился бездомным. Моя мать была шлюхой. По крайней мере, все так рассказывают. Потом сразу же бросила меня и пропала. Те бродяги, с которыми я жил, пожалели меня и оставили у себя, научили читать и писать. И… я был у них, вроде раба. Поэтому они и драли с меня всё до последнего цента. — на секунду его голос задрожал и прозвучал грустно, но мальчик прочистил горло и усмехнулся.       — Бедный-бедный крольчонок. — Дэвин покачал головой. — Сколько же тебе лет?       — Примерно шестнадцать.       — Почему «примерно»?       — Я не знаю, когда у меня день рождения. Когда заканчивается каждый год, я прибавляю себе один. — он нервно теребил свои пальцы. — А т-тебе… сколько?       — Двадцать четыре.       — И… у тебя есть день рождения?       — Конечно. 24 апреля.       Он повторил дату про себя, чтобы запомнить. Быть может, ему удастся впервые в жизни увидеть, что такое праздник, стать его частью, что-нибудь подарить своему спасителю. Губы растянулись в улыбке предвкушения.       — Я… Совсем забыл поблагодарить тебя.       — Н-не стоит. — Дэвин слегка смутился.       — Стоит-стоит! Ты отбил меня вчера, и… я смог сегодня купить себе поесть впервые за неделю. Спасибо… спасибо большое, Оливер. — его глаза ярко просияли от благодарности.       — П-пожалуйста. Ты… и вправду поел впервые за неделю? — с удивлением и жалостью спросил блондин.       — Да. Мне редко дают поесть.       — Почему? Ты же целыми днями сидел на улице… замерзал, голодал… и тебя не кормили?       — Не-а. Им не было до этого дела. Я ещё маленький, поэтому должен искать сам.       — Маленькие ищут себе сами? — мальчишка утвердительно хмыкнул. — Ты всё ещё голоден?       — Д-да… — тихо ответил он, смущённо опуская глаза.       — Я обязательно тебя покормлю, как закончу приводить в порядок. Ты не должен голодать! Это неправильно!       — С-спасибо, Оливер.       Медленно и верно колтуны перемещались к самому низу, даже «дреды» теперь представляли несколько сильно затянутых узлов, которые не могли распутать даже самые тонкие зубцы расчёски. Мальчик до сих пор не мог поверить в происходящее и удивлённо рассматривал свои бледные руки, изуродованные несколькими большими ранами и покрытые ссадинами, но приятно пахшие сладким и немного резким имбирём, так что в особо мучительные моменты он подносил пальцы к носу и вдыхал успокоительный аромат. Казалось, что эта пытка будет длиться вечно, но Оливер вдруг прекратил дёргать его волосы и лишь задумчиво гребнем водил по той длине, что смог вычесать.       — М-да-а-а… сколько колтунов… Радует хотя бы, что вшей нет.       — Я старался зайти в туалет в кафе, чтобы помыть голову. Поэтому… ничего и нет.       — Правда? Бродяги, наверное, дразнили за это?       — Да, конечно. Но… но мне не хотелось быть, как они: вечно грязным, плешивым и чешущимся.       — Ты… немного странный. В смысле, тебя воспитали бездомные, но… ты совсем другой. Я не хочу никого обидеть, но ты… человечнее, что ли?       — Меня не сломало прошлым. Никаких душераздирающих историй за плечами. Наверное, поэтому я такой. — он тихонько усмехнулся.       — Этим ты и отличаешься от остальных… — он ещё раз провёл гребнем по влажным волосам. — Придётся резать. Я боюсь, что вычёсывать их бесполезно. Не волнуйся, видно не будет: короткие можно спрятать…       Мальчик задумался и искоса взглянул на несколько прядей, скрывавших его плечо и кончавшихся облаком из вырванных сильно запутанных волос. Быть может, так и вправду будет лучше…?       — Т-ты можешь… отрезать их? Мне не нравятся мои волосы. Слишком длинные и неопрятные.       — Оу… — Оливер смутился и оцепенел на мгновение, кишки перевернулись и затянулись в тугой склизкий узел. — Н-ну хорошо, как скажешь. Как коротко?       — А это уже как хочешь. Я тебе доверяю.       Дэвин растерялся. При любых других обстоятельствах он бы улыбнулся последним трём словам, но сейчас он не знал, что делать. Он задумался, водя гребнем по волосам мальчика и думая, что сделать. Вдруг он вспомнил аниме, которое смотрел совсем недавно, одного из своих любимых персонажей, его светлые волосы, выглядевшие невероятно мягкими… А почему бы и нет?       — Малыш, тебе абсолютно всё равно, что я сделаю с ними?       — Да, конечно. Всё, что считаешь нужным и возможным.       — Даже если я безжалостно остригу их?       — Да.       «Конечно, не так и безжалостно, но больше половины длины ты потом не увидишь».       — Закрой глаза и не подглядывай, хорошо? Я скажу, когда их можно будет открыть.       Мальчик незаметно кивнул и зажмурился. Оливер помахал перед его лицом рукой, чтобы удостовериться, что его подопечный ничего не видел, а затем взял с полки ножницы среднего размера и вернулся обратно и снова принялся расчёсывать тёмные пряди.       — Они будут очень короткими?       — Хм… Пока не знаю. А тебе хочется короткие?       — Н-не знаю. Я же с-сказал, ч-что ты можешь делать всё, что хочешь.       — Ты боишься?       — Немного.       — Надеюсь, тебе понравится.       Проведя гребнем по макушке и перекинув несколько прядей на одну сторону, Дэвин на глаз прикинул, как много придётся срезать, чтобы получить желаемый результат, даже посмотрел спереди, а потом снова вернулся назад. Он зажал между двумя пальцами прядь посередине сзади, от которой он должен был отталкиваться дальше, и зажмурился: он никогда сам ничего подобного не делал, и ему стало страшно. Испугавшись ещё больше, что он сделает что-то не так, Оливер снова открыл глаза и аккуратно отрезал первую часть тёмных волос чуть ниже середины шеи, буквально на сантиметр-полтора. Он шумно выдохнул и выпустил клочок из рук. Его руки подрагивали, но он чувствовал, что входил во вкус. Перехватив ножницы покрепче, он неторопливо отмерял следующие пряди, становившиеся немного короче ближе к лицу, и осторожно отрезал их, распределяя в один слой, чтобы не напортачить. Блондин начал мурлыкать какую-то случайно вспомнившуюся песенку себе под нос. Красивая тонкая шея приоткрывалась всё больше и больше. Казалось, что мальчик становился совсем другим, словно с него снимали всё ненужное, прятавшее нечто прекрасное и потаённое. Сбоку шеи, на той стороне, где не было чёлки, появилась загнившая рана, а кожа вокруг неё воспалилась.       — Кто это тебя так?       — Сам себя.       — Зачем, крольчонок?       — Случайно. Я как раз отрезал волосы ножом, долго мучился, а он соскользнул и… — он вздохнул, — я порезался.       — Почему ножом?       — Это всё, что я нашёл в мусорном баке.       — Не переживай. Мы займёмся твоими ранами.       — П-правда? Их… их довольно много. — мальчик прикусил губу.       — Сколько бы их ни было, я обработаю каждую. Нельзя же их теперь вот так оставлять.       — Ты очень заботливый, Оливер…       — Спасибо, малыш.       Безымянный улыбнулся, почувствовав невероятную лёгкость. Больше никаких морских узлов, колтунов, «дредов»… Ещё и волосы наконец-то стали короче, возможно, и выглядели аккуратнее. Казалось, что его длинные грязные пряди были клеймом бродяжничества и рабства улицы, и избавление от них походило на начало новой жизни. На него вновь накатывала эйфория: хотелось петь, сердце отстукивало чечётку, руки подрагивали.       Оливер закончил стричь волосы сзади, оставалась лишь длинная чёлка, словно сильно-сильно отросшая, но тем не менее выглядевшая не так и плохо. Он осторожно расчесал последние оставшиеся длинные пряди, сжал их между пальцами и отрезал чуть ниже носа, а одну, совсем тонкую, но смотревшуюся очень задорно — выше его кончика на пару сантиметров. Осмотрев свою работу и подправив пару несовершенств, блондин чувствовал себя невероятно довольным: получился симпатичный полукруг почти от середины шеи и до подбородка, не считая волос, скрывавших один глаз.       — Давай-как промоем ещё раз? Опустись на колени. Извини, если вода начнёт попадать в глаза — я постараюсь быть поаккуратнее.       Мальчику пришлось слезть с бортика и сесть на колени перед ним. Краем глаза он увидел остриженные волосы и на секунду оторопел: слишком много и очень длинные. Но… он сам этого хотел, поэтому лишь беззвучно вздохнул и прикрыл глаза, чтобы в них не затекла мыльная вода. Оливер промыл тёмную влажную копну шампунем и кондиционером и выжал из неё воду, прежде чем пройтись по ней полотенцем.       — Можешь открыть глаза, но пока я тебе ничего не покажу. — усмехнулся Дэвин.       — Так нечестно. — улыбнулся мальчишка.       — Сейчас я уберу то, что отрезал, и принесу фен. Тогда всё-всё увидишь.       Темноволосый снова оторопел, увидев охапку длинных прядей. У него на голове хоть что-то осталось, или блондин подумал, что тот несмелый вопрос означал, что его подопечный хочет стать лысым? Но не просто же так он ещё раз помыл голову?.. Мальчик протянул руку к макушке и боязливо коснулся её. Не всё так плохо. Просто мокрая копна непонятной длины.       — Что это? — испугался бродяга, увидев странное приспособление в руках музыканта.       — Фен. С щёткой. И посушился, и причесался, и укладку сделал. Наклони голову вперёд.       Пластиковые зубцы плавно и беспрепятственно расчёсывали тёмные пряди. Дэвин был очень осторожен и прикрывал щётку рукой, чтобы не обжечь своего подопечного. И очень скоро волосы подсохли, но оставались влажноватыми — то, что нужно, чтобы не пересушить их. Оливер выключил инструмент из розетки и взглянул на творение своих рук. Он не мог поверить в то, что предстало перед ним. Этот мальчик с янтарными глазами… он прекрасен в своём новом виде. Кажется, светлячки наводнили радужку — янтарь его глаз так сильно блестел. Кожа остыла и снова побледнела. А новая причёска придавала ему необъяснимое очарование. У блондина спёрло дыхание, слов не находилось, чтобы сказать хоть что-то. Какой же он, оказывается, хорошенький…       — Посмотришь на себя? — наконец предложил музыкант.       — Я боюсь, но… почему бы и нет?       Оливер вытер запотевшее зеркало полотенцем. Мальчик громко вздохнул, увидев своё отражение, и прикрыл рот руками, тихонько смеясь и издавая удивлённые возгласы. У него немного ныл живот от страха, что получится слишком уж коротко, но его переливающиеся тёмные волосы, которые оказались цвета красного дерева с примесью каштанового, всё ещё можно было собирать в хвост. Он тряхнул головой и улыбнулся, чувствуя, что больше ничего не тянет, а пряди мягко колышутся.       — Оливер… спасибо тебе… Я… я даже не знаю, что сказать. — он снова засмеялся, осторожно пропуская их сквозь пальцы. — Э-это странно, что мне нравится, как они пружинят?       — Пружинят? — удивлённо переспросил музыкант, но потом увидел, как бывший бродяга тряхнул головой, и усмехнулся. — Ха-ха, нет, конечно. Мне тоже это нравится.       Он снова улыбнулся во все тридцать два, обнажая начищенные до блеска зубы и свою очаровательную щербинку. И Дэвин засмеялся, ласково потрепав мальчишку по голове.       — Ты такое чудо, крольчонок.       Шатен смутился и слегка порозовел. Стоило начать привыкать к тому, что этот парень был не самым обычным и любил делать ему комплименты. Вдруг Оливер нахмурился, вновь увидел ту рану на шее. Стопы, пятки, кисти рук и предплечья бывшего бродяги тоже были покрыты гниющими ранами, корками и трещинами.       — Да у тебя всё серьёзно. И… тебе совсем не больно?       — Больно, конечно, но кого это волнует? Если я жаловался, то получал оплеуху. — он прикрыл порез на шее кончиками пальцев и смущённо опустил глаза. Блондин поднял мальчика над полом и перехватил поудобнее.       — Что ты делаешь? Я мог бы сам дойти… — спохватился парнишка.       — Не мог. И я несу тебя на кровать. Пока этот ужас не пройдёт, сам ты ходить не будешь.       — Эй, я в полном порядке. Тебе не стоит так переживать…       — Стоит.       Мальчик вздохнул, но это не значило, что ему не нравилось сидеть на руках своего спасителя. Шатен осторожно обвил шею блондина. Ну вот, он теперь мог прикасаться к парню, потому что больше не был грязным. Оливер оторопел, когда тонкие длинные пальцы легли на его плечи, но вдруг почувствовал, как огоньки начинают переполнять его изнутри.       — У нас есть две комнаты: моя и гостевая. В какую ты хочешь? Если что, я не против, чтобы ты спал со мной: так я смогу всегда быть рядом и следить за твоими ранами.       — Ну… Если только ты не против. — улыбнулся мальчик.       Дэвин кивнул и принёс своего подопечного в спальню. Шатен зажмурился: здесь было так светло, хотя люстра и не свисала с потолка — по всему его периметру и немного в середине шли всё те же синие светодиоды, излучавшие ночью инопланетный приглушённый свет, в некотором роде настраивавший на спокойствие. Но поскольку сейчас был день, и всегда пасмурное небо вдруг стало белым из-за выплывшего ненадолго солнца, комната казалась ослепляющей. На самом деле, её стены были нежно-голубыми, как воздух в летний дождь, а белый паркет покрывал пол. В маленьком светлом шкафу размещались все вещи хозяина квартиры, у большого окна стоял его синтезатор, а у стены — огромная кровать. Мальчишка удивлённо смотрел на неё: он думал, что у Главного была королевская постель, но теперь она казалась ничтожной. Оливер осторожно опустил Безымянного на одеяло.       — Это… к-кровать, да?       — Да.       Мальчик нажал на матрас четырьмя пальцами.       — Мягко…       — А ты боялся, что будет жёстко?       — Да, есть немного. Я обычно спал на земле.       — Бедолага. Наверное, теперь тебе кажется, что ты сидишь на облаке и проваливаешься внутрь?       — Ха-ха, да, райское облако… — он неловко рассмеялся.       — Устраивайся поудобнее. Я сейчас всё сделаю и принесу лекарства.       Когда шатен остался один, то удивлённо посмотрел в окно. Снег начал валить хлопьями, и бродяге впервые не было страшно, что он окоченеет. Многоэтажные дома скрывались за белоснежной пеленой, в некоторых окнах зажигались гирлянды, и из-за их тёплого мерцания на душе становилось уютно. Мальчишка перестал задумываться о том, как бы ему протянуть ещё неделю. Пришло умиротворение. Янтарные глаза ярко горели из-за понимания этого. Теперь это просто хлопья белоснежного снега, которые так мерно кружатся в воздухе и переливаются всеми цветами радуги, стоит им попасть в лучи зимнего солнца. А ведь это самое обыкновенное явление природы, но стоило остановиться на секунду и присмотреться, как оно представало в другом свете — таким успокаивающим, чарующим, убаюкивающим.       Бывший бродяга подтянул колени к животу и обнял их, пристраивая на них свой подбородок. Чёлка прикрыла глаз, и он аккуратно убрал её пальцами, ненадолго задерживая их в волосах. Какие мягкие и гладкие. Он прикрыл глаза и невесомо провёл подушечками вниз до задней части шеи. Совсем другой… хотя его всего лишь привели в порядок. Но шатен чувствовал себя иначе: он больше не был попрошайкой. Он стал обыкновенным мальчиком, о котором заботился странный парень.       — Я вернулся.       Безымянный улыбнулся, пропустил несколько прядей сквозь пальцы, продолжая смотреть на происходящее за окном, и тряхнул головой. Ему стало теплее, потому что Оливер зашёл в комнату, и его присутствие одновременно смущало и согревало бывшего бродягу.       — Знаешь… Я только сейчас понял, что снег — это красиво. — задумчиво проронил мальчишка.       Дэвин удивлённо посмотрел на обнажённую спину своего подопечного, его сведённые лопатки, похожие на крылья голубя, тонкие плечи, двигавшиеся с непонятной милой неуверенностью и угловатостью. Поставив на тумбочку лекарства, блондин поднял подушку повыше, чтобы мальчик смог сесть, и тоже взглянул на падавший снег. Сердце дрогнуло, когда он представил себе окоченевшего ребёнка, беспомощно стоящего на земле на коленях и продолжающего петь, хоть его и облепили снежинки, а пальцы дрожат и краснеют от холодного ветра, сколько бы он на них ни дул. Но затем ему резко полегчало, стоило снова взглянуть на голую спину и блестящие тёмные волосы.       — Д-да, красиво… — судорожно вздохнул Оливер. — Приляг. Надо что-нибудь сделать с ранами.       Мальчик кивнул и опустился на подготовленное место. Дэвин взял принесённые медикаменты и положил их на свои колени, придвинувшись к бывшему бродяге поближе, чтобы заняться порезом на шее. Его тёплые пальцы бережно заткнули пряди за ухо, чтобы открыть гнойную рану. Безымянный на секунду забыл, как дышать, встретившись глазами с парнем и почувствовав его горячее дыхание на своей коже. Тот взял кусок бинта, смочил в какой-то жидкости и начал промакивать порез. Шатен поморщился и зашипел сквозь зубы.       — Извини, извини, я знаю, знаю. Но надо потерпеть. — виновато произнёс блондин.       Ему приходилось дуть на рану, чтобы она не щипала. Закончив обработку, он всё равно подул на неё, чтобы жжение затихло. Затем Оливер взял тюбик и ватную палочку и начал наносить мазь и на воспаление, и на сам гной.       — Получше? Перестало болеть? — обеспокоенно спросил Дэвин.       — Да. Чем ты её мажешь?       — Средством, чтобы вытянуть весь гной. Возможно, потом станет немного неприятно: порез может начать дёргать, или он будет горячим на ощупь… — музыкант отложил палочку и взял кусок марлевой салфетки, приложил к скрытой желтоватым кремом ране, а потом приклеил сверху большой белый тканевый пластырь, края которого доходили почти до впадины над ключицей.       — Готово. Покажи мне все остальные? Только честно. Если их не обработать, то они загниют ещё глубже.       Парнишка кивнул и протянул ему левую руку ладонью вверх, согнул локоть, затем показал правое плечо сзади и покрутил запястьем.       — Ещё правая коленка, бедро и стопы почти полностью. Посмотри. — он кивнул на свои ноги.       Оливер передвинулся к ногам и разглядел то, о чём говорил мальчик. Во всех этих местах раны сочились гноем, некоторые выглядели хуже и глубже других. Аквамариновые глаза с сожалением посмотрели на бывшего бродягу, но музыкант вернулся к рукам своего подопечного.       — Откуда у тебя эта кошмарная рана на ладошке? Она… рваная. — громко сглотнул парень.       — Какой-то идиот выкинул кусок колючей проволоки. И… он застрял в моей руке. Я долго не мог его вытащить, потому что мне было очень больно, и в глазах мутилось, потом вырвал его. И осталось вот это. — мальчик кивнул на руку. — А когда меня толкнули, я приземлился на эту руку, и она снова начала кровоточить.       — Плечо? — с опаской продолжил расспросы Оливер.       — Обжёгся. Знаешь, иногда какие-то идиоты «по приколу» поджигают помойки, не зная, что мы там спим. Или выкидывают осколки или едкую химию. Кстати, поэтому у меня такое запястье. — он покрутил повреждённым запястьем ещё раз. — На него вылили какую-то штуку.       — Локоть?       — Упал и ударился об стену.       — Бедро?       — Собака укусила.       — На коленку ты тоже упал?       — Да.       — А стопы?       — Сделал ошибку, что оставил кроссовки сушиться на ночь. Утром меня в них ждали куски битого стекла и какие-то железяки, а я не посмотрел. — темноволосый пожал плечами.       Оливер почувствовал желчный ком, подкатывавший всё ближе к глотке, но успел его сглотнуть, чтобы его не стошнило. Теперь бродяга представлял собой не просто несчастное существо, которое морили голодом и заставляли сидеть в мороз на улице. Это был маленький покалеченный человечек, который улыбался, хоть и рассказывал, что ему сделали больно. И музыканту, никогда в жизни не переживавшему ничего подобного, это казалось настоящей дикостью. Дэвин начал промакивать раны бережнее, дул на них, не желая сделать ребёнку хуже, чем уже было.       — И тебя не водили ко врачу?       — Только когда собака укусила. Но меня не стали зашивать — только сделали какой-то укол и обмотали бинтом. Сказали менять повязку. Н-но… ничего подобного у нас и не было. — он покачал бедром из стороны в сторону и снова посмотрел на Оливера. — А лоскут мне никто не хотел давать.       — Почему тебя покусали? Кто-то спустил псину?       — Пьяные. Им бродяги нравятся меньше всего.       — А кислотой кто облил?       — Свои же. Думали, что вода. Решили «подшутить».       — Как ты это вынес, крольчонок?       — Просто не думал об этом. Оливер… но это же совсем маленькая ранка… Её можно и не бинтовать. — произнёс мальчик, увидев, как тот накладывает повязку на его локоть.       — Она загнила, малыш. И пластырь отклеится из-за мази.       — Х-хорошо.       Под конец Безымянный почувствовал себя жалким впервые за всё время своей жизни. Он посмотрел на свои руки, бедро, колено и стопы, стянутые свежим белым бинтом, под который Оливер приклеивал марлевые салфетки лейкопластырем, чтобы они не съехали, если что-нибудь случится с самой повязкой. Мальчик грустно коснулся уголка пластыря на шее и провёл пальцем ниже ключицы. Убрав использованные медикаменты, Дэвин вернулся, достал из шкафа лиловую фланелевую рубашку с рукавами до локтей и помог своему подопечному надеть её.       — Ну вот, так-то лучше… — блондин потрепал шатена по волосам и тихо засмеялся. — Ого, ты такой пушистый…       — Т-тебе нравится? — неуверенно спросил мальчик.       — Что? Да, конечно! Я готов их гладить с утра до ночи, если честно. — он опять засмеялся. — Ну вот, теперь я напоминаю психа.       — Не-а. Гладь, если хочешь. Это, наверное, приятно.       Вместо ласковой трёпки Оливер нежно погладил Безымянного по голове, и тот расцвёл в улыбке, прикрыв глаза и поддавшись прикосновениям. Музыкант удивлялся, что бывшему бездомному не была чужда ласка. Он хотел окружить ребёнка теплом и заботой ещё больше, зная, что тому будет не безразлично. Он и так попытался бы привить это своему подопечному, но теперь собирался вытеснить улицу и воспоминания о ней из головы мальчишки такими нежными поглаживаниями, а в будущем — и объятиями.       — Надо тебя накормить. Давай, отнесу на кухню?       Шатен сдвинулся к краю кровати, чтобы блондину было удобнее его поднять, а потом снова обвил шею руками. Пока они шли, мальчик успел увидеть своё отражение. Он… и вправду выглядел разбитым и жалким с этими повязками. Как разорванная по швам плюшевая игрушка. Особенно из-за этого пластыря.       — Оливер…? — тихонько позвал он.       — Да, малыш?       — Спасибо, что ты меня подлатал. Мне больше не страшно и не больно. — на его губах заиграла смущённая улыбка, а щёки украсил лёгкий румянец.       Дэвин улыбнулся. Его нутро наполнилось теплом. В этот момент они достигли кухни, и он усадил мальчика на стул.       Эта комната тоже была светлой. Вместо обоев стены украшала плитка персикового цвета, как на самом горизонте во время рассвета. Люстру также заменяли светодиоды, но светло-розовые. Гарнитур был маленьким — две столешницы, плита, раковина, три шкафчика, вытяжка, микроволновка и холодильник, — его фасады сделали из нежно-розового материала, напоминавшего стекло. Ближе к окну стоял стол на шесть персон, но вокруг него расположились только четыре разноцветных пластиковых стула.       — Ты ешь всё?       — Абсолютно.       — Хорошо. Тогда сегодня у тебя будут котлеты с картофельным пюре и салат.       Глаза мальчика загорелись. Оливер разогрел еду и положил всё на одну тарелку, но блюда не касались друг друга и смотрелись, как натюрморт. Ещё парень налил персиковый сок в стакан и поставил перед мальчиком. Всё так ароматно пахло, что Безымянный едва не захлебнулся слюной, а его желудок сходил с ума от нетерпения.       — Кушай, не торопись. Захочешь ещё — просто скажи. Я положу.       Шатен едва сдерживался, чтобы не наброситься на тарелку, как дикарь. Проглотив очередной водопад слюны, он совладал с собой и начал пробовать совсем понемногу, чтобы просмаковать каждый кусочек. Чудесно… Чёрт, слишком чудесно. Это не сон? Он и вправду ест нечто вкусное и не из помойки?       — Ты сам готовишь? — спросил мальчик, отхлебнув немного сока.       — Конечно. Я люблю готовить. — скромно ответил парень, присев напротив него.       — Очень вкусно. Ты сможешь научить меня тоже такое делать?       — Если ты хочешь, малыш.       — Конечно, хочу!       Господи, да это не шло ни в какое сравнение с тарелкой недоваренной каши. Даже бутерброд перестал казаться самой прекрасной едой на земле. Эта пища вроде такая простая, но мальчик считал её божественной. Его желудок и вправду сходил с ума и быстро наполнялся. В конце даже дышать стало тяжело, но шатен всё равно вылизал тарелку дочиста. Глаза начали слипаться.       — Наелся? — заботливо спросил Дэвин.       — Да. Спасибо, Оливер. Большое-пребольшое. Это было самое лучшее, что я когда-либо ел.       — На здоровье. Ты хочешь спать?       Мальчик задумался и кивнул. У него слегка кружилась голова от переизбытка новых эмоций и чувства сытости на грани с перееданием. Блондин улыбнулся и, убрав посуду, вновь поднял шатена над землёй. Кроме того, что его руки обвили шею Оливера, Безымянный положил голову на плечо своего спасителя. У Дэвина громко стучало сердце: он не ожидал, что мальчишка ласково прильнёт к нему. Это было так приятно и удивительно, даже ставило в тупик и заставляло задаваться вопросом: «А вправду ли это существо всю жизнь провело на улице в компании бродяг?».       Музыкант бережно уложил своего подопечного на кровать. Мальчик смущённо посмотрел на парня, аккуратно укрывавшего его одеялом. Оливер выглядел задумчивым, но в его глазах блестели искорки. Он присел на самый краюшек и постучал указательным пальцем по губам, прежде чем заговорил.       — Я так и не могу сообразить, какое тебе дать имя. Но… раз ты такой милый и пушистый… я буду называть тебя Флаффи, пока не придумаю что-нибудь получше.       — «Флаффи»? — переспросил бывший бездомный и улыбнулся. — Мне нравится. Намного лучше, чем «Эй, ты» или плохое слово.       Он свернулся калачиком и так зарылся в одеяло и свои волосы, что было видно только его светлые глаза, горевшие от счастья ещё ярче. Дэвин засмеялся от умиления.       — Оливер?       — Да, Флаффи?       — Можно попросить тебя кое о чём?       — Конечно.       — Погладь меня ещё немножко, пожалуйста? Я не смогу заснуть без этого.       — С радостью.       Бледные пальцы музыканта осторожно запутались в тёмных волосах и пропустили их, пока подушечки не легли на макушку, нежно поглаживая кожу. Флаффи прикрыл глаза. Волна щекотки от вздымавшихся мурашек пробежала вниз до самой шеи. Оливер снова начал намурлыкивать мелодию под нос. Одеяло согревалось, и шатен расслаблялся, вместе с этим его ноги были просто согнуты в коленях, а не прижаты к груди. Убаюкивающий уют давил на его веки и мозг, и Флаффи задремал. Но блондин не убирал руку: просто не хотел. Ему нравилось тонуть в пушистых волосах и любоваться засыпающим солнцем, поселившимся в его квартире.