боль от шипов алых роз

без Вас моя жизнь — словно сорванная роза, которая, так или иначе, завянет без любви.

      Под шум аплодисментов и бурных оваций благодарной и слегка нетрезвой публики Вишня уходит из прокуренного зала за кулисы сцены. Тело под бархатным платьем цвета бордо становится усталым, и в голове лишь одно маленькое, но нужное ей желание — дойти до гримёрной комнаты и сбросить себя тесные красные туфли на высоком каблуке.       Очередной аншлаг, очередное прекрасное выступление, очередное «браво» от слушателей, очередной успех и закрепление своей славы на американской земле. В затуманенном от сигаретного дыма и аромата виски сознании всё ещё звучат раскатистые мелодии партий трубача и виолончелиста, а в ушах продолжают звенеть тоненькие отголоски собственного голоса.       За пыльными окнами здания старого, маленького музыкального театра было совсем темно и дождливо — крупные капли с шумом врезались в асфальт, соревнуясь по шумовому тону со стуком колёс проезжающего мимо трамвая.       Мысль об уютной постели и мечты побыстрее сесть в такси и уехать домой рассеиваются в голове, когда у входа в гримёрку Вишня видит знакомый силуэт.       Он снова пришёл к ней. Как всегда, не опоздал ни на минуту и нашёл способ попасть за кулисы. Как всегда, был одет со вкусом и выглядел достойно. И, как всегда, прятал за спиной три пышные, алые розы.       Столкнувшись с Вишней глазами, Макс оживляется, улыбается во все тридцать два и делает несколько шагов навстречу.       — Я безумно счастлив Вас видеть.       Но она не отвечает на его сияющую улыбку.       — Зачем?       Она задаёт ему этот вопрос со своим фирменным фрикативным парижским выговором очень давно. Может, месяц, может, два, а может и больше.       Вишня чувствует его искры и сильную тягу в её сторону, каждый раз, с самого первого дня, как узнала о своём тайном поклоннике, вскоре после того, как он раскрыл свою личность, и теперь, каждый раз, после очередного концерта получала букет свежих цветов не из рук засланного курьера, а из рук Макса — преданного поклонника и почитателя её таланта.       Сначала он стеснялся и не мог связать и двух слов при виде неё, а сейчас чувства захлёстывали так сильно, что молчать уже не было сил.       Он признавался ей в любви страстно и многословно, каждый раз пытаясь поймать её руки и сжать в своих ладонях, прижимая тоненькие пальчики к своей груди, но она не позволяла. Ровно так же, как и приближаться слишком близко. Ведь она — звезда Голливуда и джаза, а он — обычный парень без гроша в кармане, таких, каких тысяча на каждом углу Хайленд-авеню.       Отступать было не в его правилах, и Макс — отчаянный, влюблённый и страдающий, всеми силами не замечая боли в груди от полной невзаимности, продолжал приходить на каждую премьеру. И покупать алые розы — крупные, раскрытые, с капельками росы на лепестках — ведь она, по слухам, любила именно такие.       Между ними воздух не искрился. Не натягивался до трещин под взаимным притяжением, потому что его не было.       Он молча, с изяществом протягивает Вишне аккуратный букет, не теряя улыбки, но она всё так же вопросительно смотрит на него, надеясь наконец-то услышать ответ.       — Зачем? — она вновь повторяет это, как глупому школьнику, втихаря нашкодившему в учебном классе.       Макс теряется на мгновение, расплёскивая решимость, поджимая губы и безнадёжно утопая в ярком, хоть и ледяном проблеске зеленцы её глаз.       — Я люблю Вас. И Вы прекрасно знаете, что я не собираюсь отступать.       И снова едва заметно дёргает рукой, призывая её принять букет.       Но Вишня лишь отрицательно качает головой, и, не теряя холодности и равнодушия, обходит его сбоку, открывая дверь в комнату для грима.       Он смотрит ей вслед, ощущая себя почти ничтожеством. И хочет снова что-то сказать, чтобы остановить её, чтобы снова объясниться и в очередной раз попросить её дать ему маленький, крошечный шанс, но все нужные, важные слова теряются в голове, распадаясь на мелкие составляющее.       — Знаю, — она роняет это слово тихо и устало, но голос не дрожит — он каменный и безразличный, как и она сама.       Слегка поворачиваясь на пороге и поднимая глаза, она смотрит на его опущенную вниз голову и произносит:       — И это, поверьте мне, очень большая глупость.       Макс разворачивается и выдыхает спешное, негромкое: «Постойте…», но дверь почти беззвучно закрывается и щёлкает замком.       Пальцы невольно скользят по тонким стеблям и остро врезаются подушечками в колючие шипы. Макс дёргается, вскидывая руку и, с особой злостью роняя букет прямо себе под ноги, идёт к служебному выходу из театра.       Ему больно физически, больно морально — он любил, страдал и продолжал верить в лучший исход этого невзаимного, одностороннего обожания.       Ему было больно оттого, что с указательного и среднего пальцев выступили красные капельки крови, и не меньше больно из-за того от того, что он познал всё отчаяние и тягость безответной любви к великолепной, талантливой, неописуемо красивой француженке, о которой мечтает и грёзит весь большой город и его ближайшие пределы.       Но он придёт сюда завтра. И послезавтра.       Он снова принесёт ей букет, на сей раз больше и дороже, хоть и знает, что дело не в объёме и цене, и ни за что в жизни не позволит кому-то занять его место.       Даже не смотря на то, что оно вряд ли когда-нибудь станет его.