Чудесное, блядь, Рождество

Чем можно было бы испортить зимний вечер в старом добром Дублине? Да ничем. Особенно, когда ты, после четырех пинт отменного стаута и порции односолодового, добрался до дома без приключений. Правда, не без усилий — пришлось прибавлять шаг, когда попрошайки у моста Полпенни, чуть ли не схватили тебя за полы пальто; со всей сноровкой обходить тех дебилов, которые морозили себе задницы, отмечая Рождество на улице. Вот оно. Гребанное Рождество. Оно могло испортить зимний вечер в старом добром Дублине, несмотря ни на какое количество пинт и даже виски. Колин облегченно выдохнул, оказавшись у себя дома. Тихо, темно. Главное — темно. Ни одного ебучего огонька, гирлянды и свечки. Ни одной улыбающейся рожи. Колин посмотрел на лестницу на второй этаж. Подъем по этому шедевру архитектурной мысли был для него уже чересчур. Кажется, в прошлый раз он хорошо приложился о перила, когда верхняя ступенька оказалась почему-то, совсем не на своем месте, — на самом деле, там отошла половица, но руки все никак не доходили починить. Так что диван в гостинной стал вполне себе привлекательным вариантом. Колин, как и был, в пальто и ботинках, завалился прямо поверх стопок журналов, газет и, кажется, коробки из-под еды навынос. Завтра он об этом пожалеет, но сейчас все было идеально. И так могло и остаться, если бы такую благостную тишину не прорезали вдруг вопли с улицы: — Ночь тиха-а-а, ночь свята-а-а! Лю-юди спя-ят, даль чиста-а-а, лишь в пеще-е-ере свеча-а-а горит. Та-ам святая чета-а не сп-и-и-ит, в яслях дремлет Дит-я-я-я... Колин узнал этот голос. Это Эзра чертов Миллер, парень из дома напротив. Приставучий пиздюк, который постоянно ошивался у его дома, ярый фанат всех известных миру праздников и особенно — Рождества. — А ну пошел отсюда! Я, мать твою, тоже сплю! — проорал Колин, обрывая и без того не самое складное исполнение гимна. — Вот не надо, мистер Фаррелл, я видел, вы только что вернулись из паба! — завопил Эзра в ответ. — У него что там, блядь, система слежения? Вой под окном тем временем продолжился. — Све-етлый А-а-ангел летит с небе-ес, пастухам он приносит ве-е-есть... — Слушай меня, сучонок, если ты не уберешься сейчас же, я вызову тебе, блядь, пастухов! Приедут с сиреной! Пение затихло снова. Зато послышался стук в окно. Колин собрал все мужество и, подтянувшись на руках, выглянул из-за спинки дивана. В окне прямо напротив была видна озадаченная физиономия Эзры в зеленом колпаке с бубенчиками. Он сложил ладони "домиком" и прижался носом к стеклу. Как только Эзра разглядел Колина, он вмиг преобразился: улыбка от уха до уха, бешеное махание руками и совершенно нездоровый блеск в глазах. — Мистер Фаррелл, как вам мой праздничный костюм? Эзра потряс головой, так, что Колин даже услышал звук бубенцов. Он хотел было уже ответить что-то, как Эзра за окном начал подпрыгивать, демонстрируя остальную часть костюма. Совершенно бабский пиджак такого же как и колпак цвета, жуткая жилетка с золотыми пуговицами, и, в окне вдруг показалась высоко задранная нога, остроносые ботинки с бубенцами, и, простите, как называются эти штаны в обтяжку?! Колин смотрел на это все с мыслью "ебанный в рот!". Эзра, кажется, вовсе не обиделся на отсутствие реакции. Постояв еще немного, так же глупо улыбаясь, от окна он все-таки отлип. Колин же сполз по дивану, стараясь не думать о Эзре и его чертовых ногах. Утро, на удивление, оказалось вполне сносным. Колин проснулся лишь с легкой головной болью, скорее от неудобного выбора "подушки", — стопка "Все забеги Ирландии" за полугодие, — чем из-за последствий алкоголя. На часах уже было далеко за полдень, когда Колин, умытый, переодетый, пахнущий не сигаретами и бухлом, а гребанной мятной свежестью где только можно, кинул на сковородку три яйца, а в тостер — два отменных ломтя хлеба с маслом, как за окном снова раздался знакомый голос. — С на-ами Спаситель, наш Избавитель! А-а-ангелы славят, Го-о-оспода хвалят. Пастухи игра-ают, Бога прославля-яют. "Чудо, чудо!" — восклицают! — Чудо будет, если ты, блядь, заткнешься! — Колин швырнул полотенце, которым придерживал ручку сковороды, на стол и рванул к окну. Паршивец был там. Нет, без своего зеленого костюмчика, но все с тем же выражением лица. Как у буйно помешанного. — Что ему надо от меня? — пробормотал Колин и, запахивая полы халата, пошел к двери. Эзра оказался на его пороге в два счета. Колин не мог не окинуть его взглядом с ног до головы. Эзра был высоким, худым, подвижным. С до жути охуенными скулами и красивыми губами. Такого бы только через стол перегибать. — Что тебе, твою мать, надо? — спросил Колин, хмурясь. — Рассказать вам про Рождество. — Ты, блядь, прикалываешься? Ненавижу эту срань. Что еще? — Подружиться, мистер Фаррелл. — Нахуй не нужны мне новые друзья. — А что тогда вам надо, мистер Фаррелл? Я, знаете ли, открыт всему. — Давай для начала без мистера Фаррелла. Ты такой дотошный пиздюк, я уверен, ты знаешь, как меня зовут. И что, прямо-таки всему?.. Эзра тряхнул головой, будто знал, что волна его пиздец каких даже на вид идеальных волос, будет выглядеть красноречивее любого ответа. Колин понял, что пялится, так и застыв, только когда мимо дома проехал кто-то на велосипеде, оглушительно звякнув в звонок и выкрикнув "Счастливого Рождества!". Колин среагировал мгновенно: — Катись к чертям, мудила! Эзра засмеялся. Колин посмотрел на него исподлобья. — Вообще не знаю, какого хера я трачу свое время на тебя. Но если ты не перестанешь вопить у меня под окнами эти чертовы гимны... Блядь, яйца!!! Колин так бы и не вспомнил о своем завтраке, если бы не запах горелого. Со стороны плиты шел дым. Сковорода полетела в раковину, под струю воды. Шипение и пар стояли дикие. — Раз уж из-за меня ты лишился завтрака... Раздался голос с порога. — Хватит морозить зад, заходи уже и помоги! Эзра появился тут же, мгновенно вливаясь в процесс — он резво открыл окна, закрыл кран, выключил газ, потушил край полотенца, которое Колин неудачно поджег, пока хватал сковородку. — Раз уж я испортил завтрак, предлагаю сходить куда-нибудь. — Только через мой т-х-труп, — Колин закашлялся от гари. — Я обещаю не петь. Колин ошалело на него посмотрел. Только что Эзра выебывался у него под окнами, а вот уже смотрел на него самым невинным взглядом. Ну как тут, блядь, устоять. Эзра продолжил подкуп: — И не говорить про Рождество. И не быть приставучим пиздюком. — Петь — запрещено. Говорить про Рождество — запрещено. Но приставучим пиздюком можешь остаться, — немного подумав ответил Колин. — Серьезно? — Да. А пока сиди смирно и ничего не трогай. Колин начал подниматься на второй этаж, чтобы переодеться. — Куда мы пойдем? — Эзра уже уселся на его диван, начиная копаться в хламе, выуживая коробку из-под еды и критично ее осматривая. Колину стало стыдно. Совсем чуть-чуть. — Я знаю одно приличное место, где в это чудесное, блядь, Рождественское утро не будет ни одного сраного венка из остролиста и поющих снеговиков, зато будут лучшие в городе пироги с мясом и Гиннес... Эй, тебе-то пить уже можно? — Колин перегнулся через перила, заглядывая вниз. — Мне все можно, — уверенно крикнул в ответ Эзра. — И, если что, трахаться тоже! Колин ничего не ответил Эзре. Зато долбанной ступеньке, словно специально ускользнувшей из-под ноги, достался весь запас его брани. Шишка на лбу прошла только через полторы недели. К тому времени Эзра уже знал, где на кухне Колина хранятся ножи и чайные ложки, и что эта чертова лестница на второй этаж просто пиздец.