***
Священник — так его чаще всего называли друзья-северяне — любовно водил пальцами по сухим, хрустящим листам пергамента, запечатлевшим в себе историю народов и государств. Спокойная улыбка осветила его лицо, словно луч солнца, проникающий сквозь пыльное окно и медленно крадущийся по стене. Он взял перо и своим ровным, красивым почерком, повинуясь мимолетному порыву, вывел на чистой поверхности первые буквы, копируя надписи с соседней страницы. Его отвлек шорох со стороны входа, но Этельстан, не отрываясь, продолжал выводить латынь, улыбаясь своим мыслям. Посетителем был король, и монах чувствовал его напряжение, когда тот, обходя пыльные стеллажи с небольшими гипсовыми статуэтками, древними свитками и старыми пухлыми фолиантами, остановился за его спиной и положил ладонь на плечо мужчине. — У тебя прекрасно получается, — в голосе Эгберта послышалось удовольствие, и он слегка сжал плечо писца. Этельстан, отложив перо, положил кисти рук на стол, по обе стороны от листа. — Благодаря Вам, я вспомнил, — сказал он, закрывая глаза и вдыхая запах бумаги и свежих чернил. Взгляд Эгберта, проследив направление тонких синеватых вен на руках монаха, остановился на круглых, уже давно заживших ранах. Тёмные шрамы красовались по центру тыльной стороны ладоней, не давая забыть о том, что могло оказаться смертельным для юноши, если бы не появление короля на месте свершающейся казни. Монарх потянулся к руке мужчины и кончиками пальцев погладил круг, затем присел рядом с Этельстаном и посмотрел в его лицо, ожидая, когда их взгляды встретятся. Монах наблюдал за жестом короля, и, когда второй убрал руки, взглянул тому в глаза. — Что происходит между тобой и моей невесткой? — вдруг спросил Эгберт севшим голосом. Улыбка пропала с губ священника, придавая лицу выражение лёгкой скорби, но он молчал, продолжая внимательно вглядываться к глаза короля и пытаясь понять, какой ответ не заставит черты лица его спасителя дрогнуть. Эгберт вздохнул и накрыл своей ладонью ладонь Этельстана, сжимая её. — Скажи мне, — сказал король. — Останешься ли ты со мной, или отправишься вместе с Рагнаром Лодброком обратно, на север? Этельстан мягко высвободил руку и сжал ею крест, висевший на его шее; крест, который он оставил в последнее своё пребывание здесь, а король вернул, настаивая, чтобы монах забрал его обратно. Ответ уже давно был в его голове, но озвучить его он решился лишь спустя несколько мгновений, видя странную тоску, выплывшую из глубины и поселившуюся в глазах короля. — Я долго думал над этим, — наконец нарушил тишину Этельстан. — Я думаю, что я должен уехать с Рагнаром. Сейчас — рядом с ним мой дом. Эгберт, до этого задержавший дыхание, тяжело и порывисто выдохнул, смотря на теребившую руку крест. Затем медленно поднял взгляд, рассматривая профиль собеседника. Его светлые живые глаза сейчас с затаенной грустью рассматривали пергамент, лежащий перед ним. Тёмные волосы были собраны в хвост, открывая светлую кожу шеи, на которой можно было рассмотреть бьющуюся жилку. Король поднял руку и прикоснулся пальцем к вене, а Этельстан медленно повернул к нему голову и во взгляде его было всё что угодно, кроме того, что там хотелось бы увидеть. Этим спокойствием, наверно, и привлекал он к себе людей, этой мудростью и уверенностью. Теперь уже не палец, но ладонь лежала на шее монаха. Медленно привлекая мужчину к себе, король смотрел на полуоткрытые губы своего друга, желая дотронуться до них своими, жаждущими испробовать запретный вкус. Улыбка лукавства украсила уста Этельстана, и он, напрягая мышцы, остановил медленное приближение, выдохнув в лицо короля. — Я принял решение, Ваше Величество. — Я считаю это решение ошибкой, — слишком быстро отозвался собеседник, так не вовремя дав эмоциям просочиться наружу. Рука Эгберта упала, опускаясь на колено. — Только там, где он — твой дом? — с болью в голосе спросил монарх, что есть силы сжимая зубы. Этельстан вместо ответа лишь едва склонил вбок голову, с интересом наблюдая за метаниями короля Уэссекса. Не дождавшись более внятного ответа, Эгберт порывисто встал со скамьи и быстрым шагом направился в сторону выхода, заметая полами своей мантии следы на пыльном полу. Лишь у самой двери он обернулся, бросая через плечо гневные слова: — Не пожалей о своем выборе, монах. Он уплыл вместе с Рагнаром Лодброком, как и обещал. Он не попрощался, а в мыслях короля всё чаще появлялся гнев, сменяющийся острой тоской, вскоре и тоска сменялась… всё тем же гневом. Эгберт стоял на берегу реки, а вдали виднелись паруса кораблей викингов. Король не успел. Ему только и оставалось, что до рези в глазах вглядываться вперёд, пытаясь разглядеть в маленьких крупинках движущихся фигур одну единственную, как воздух необходимую ему. — Отец, — послышался за спиной голос Этельвульфа, — нам нужно радоваться, что эти варвары убираются восвояси. — Да, — тихо протянул монарх, отворачиваясь от водной глади. — Возвращаемся.***
Ему снился странный сон. Как обычно в последнее время. Его метания были жестокими, они рвали душу пополам, не давая определиться. «Я люблю и Одина, и Иисуса», — сказал он тогда, одновременно и ощущая в душе подтверждение своим словам и отвергая оные. Глаза Этельстана открылись, и он вскочил, испытывая тревогу, но, осмотревшись, понял, что это лишь наваждение, оставленное сном. Сев на постели, он обратил внимание, что темноту его комнаты пронизывает тонкий луч света, и в этом свете, словно мириады маленьких звездочек, витали крупинки пыли, складывая своё движение в причудливый танец. Священник откинул одеяло в сторону и, под скрип кровати, опустив босые ступни на промёрзлый пол своего жилища, медленно приблизился к лучу. Подставив палец свету, он почувствовал странное томление в груди и, найдя отверстие, откуда просачивался луч, двинулся к стене. Приблизившись вплотную, он взглянул в маленький глазок, но какой-то невообразимой силой был отброшен на пол своей комнаты, теперь полностью залитой светом. Воздух из его лёгких оказался выбит последствием удара и падения, а внутри разрастался такой же свет, какой сейчас освещал его, отражаясь от поверхности его обнаженного торса. В какой-то момент попытка отдышаться увенчалась успехом, и монах перевернулся на четвереньки, отплевывая пыль, попавшую в рот. Словно слепец шарил он ладонями по полу, ища потерянное самообладание. Дыхание его было обрывистым и так и норовило остановиться. Ему казалось, что кровь его, пылающая сейчас в венах, начнёт просачиваться сквозь кожу и зальет пол в комнате, но в какой-то момент агония прекратилась, и он замер, стоя на коленях и ощупывая лицо и глаза. — Господи, ты дал мне знак, — говорил он, раскидывая руки в стороны. — Я был слеп, но теперь я вижу. Я возродился. Блаженная улыбка посетила лицо монаха и уже осталась там не как гостья, но как полноправная хозяйка. Он молился, и по щекам его текли слёзы счастья, и тело содрогалось от рыданий. «Благодарю тебя, Господи. За дар веры благодарю тебя. За всё, что было создано тобой на небе и на земле. То, что зримо и незримо. Будь то престолы, правители, или власти. Всё было создано тобой… и для тебя», — Этельстан молился, опускаясь на колени в ледяную воду, и крест на его груди не холодил своим металлом, но грел своей силой. Холодная влага, брызгая, покрывала его лицо, плечи и руки, обжигая кожу и даря освобождение. Он сам крестил себя, крестил, снова обретя веру в Господа. В своего истинного Бога, который открыл ему глаза. Такая лёгкость заполнила его душу и тело, такая благодать, и он чувствовал счастье. Он радовался, он смеялся, он благодарил. …а молчаливый взгляд, изукрашенных чёрным глаз, тихо наблюдал за покаянием Этельстана, тая в душе недобрые намерения.***
Врываясь в бражный зал, Этельстан бросился к Рагнару. — Ко мне приходил Господь, — улыбаясь сказал монах, и глаза его лучились светом. — Господь? — удивился вождь, но затем, поняв, о чём речь, вскинул бровь и поднял указательный палец вверх, уточняя направление своей мысли. — Твой бог? — Да! — Как же он выглядел? — спросил Рагнар и с интересом впился взглядом в гостя. — Я не видел его, но чувствовал его присутствие, — улыбка не покидала губ Этельстана. — Я будто заново родился, я снова открыл свою веру! — То есть, — недоверчиво начал конунг, — ты вновь христианин? — Всем своим сердцем и душой, — было ему ответом. — Я больше не могу признавать твоих богов. Мне сейчас лучше покинуть Каттегат. В миг лицо Рагнара потемнело, и он, сокращая расстояние между собой и Этельстаном, схватил мужчину за плечи, пронзая взглядом своих синих глаз. — Что это значит? — тряс он его в гневе и негодовании. — Ты не можешь оставить меня! Во взгляде монаха появилось непонимание и удивление, а Рагнар, смягчившись, вдруг понял, что мог напугать своим порывом друга и, уже спокойнее, но, с не меньшим чувством, поспешно выпалил: — Я люблю тебя! — и, смутившись, поспешил продолжить, чтобы его слова не обрели иной смысл, тот, который он не хотел показывать, боясь испортить к себе отношение того, при виде которого сердце болезненно сжималось: — Ты единственный, кому я могу доверять. Ты должен остаться. Я рад, что ты обрёл своего бога, — и вождь порывисто обнял священника, пряча свои чувства в этом объятии. — И, пока ты здесь, никто не тронет тебя. Я буду защищать тебя. — Мне не важно, куда я иду, — отстраняясь, сказал монах и, видя с какой досадой Рагнар опускает взгляд, мягко улыбнулся, добавив: — Мне важно, куда идешь ты. Конунг не поднял глаз, боясь раскрыться. Он вновь использовал хитрость, пряча чувства за крепким объятием, зарываясь в чёрные кудри Этельстана и теребя цепь на его шее, так и не смея улыбнуться. Он испытывал непонятную тревогу за человека, которого когда-то спас и который теперь спасал его душу, привнося в жизнь что-то новое. Викинг отстранил от себя друга, не решаясь встретиться с ним глазами, взглядом впиваясь в полуоткрытые губы собеседника. Неизвестно сколько бы продолжался этот неловкий момент, если бы горячие ладони вдруг не обхватили лицо Рагнара и не заставили его посмотреть в глаза обладателя этих ладоней. Сейчас слова были лишними, и монах, прикрыв веки, приблизил своё лицо к лицу друга (друга ли?). Тёплые губы Этельстана коснулись обветренных губ викинга, вызвав у второго волну жара по телу и заставляя податься вперёд, прижимая молодого мужчину к своей груди. Язык Рагнара проник в рот священника, исследуя его и привыкая к новым ощущениям, вырывая тихий стон своими действиями. Очередная волна тепла захлестнула викинга, и он, не отрываясь от поцелуя, потянул друга вниз, заставляя сесть на пол. — Я боялся этого… и желал тебя… — прошептал Этельстан, на мгновение разрывая поцелуй лишь для того, чтобы прошептать эти слова в открытый рот Рагнара и снова с упоением вобрать в себя его горячий язык. Сорванная одежда отброшена в сторону. Вздохи, а затем и тихие стоны огласили помещение… а пара глаз, наблюдавшая из-за полога, так и осталась незамеченной, и обладатель их уже наметил себе цель и приписал несуществующие грехи.***
Этельстан, сидя на коленях посреди своей комнаты, был окружен зажжёнными свечами, с благоговением поглаживая твёрдый переплет священной для него книги. Нараспев читая молитву, он покачивался из стороны в сторону. Он видел. Теперь видел всё и всех. И даже то, что должно было произойти сейчас… Монах открыл глаза и улыбнулся гостю, а затем, поднимая взор вверх: — Господь, прими мою душу. Мгновение и взмах топора. Мгновение, и тело Этельстана падает на пол, заливая пыльный пол комнаты багряной жидкостью, лишь на лице священника осталась играть счастливая улыбка прежде, чем взгляд остекленел навечно.***
Рагнар поднимался в гору, бережно неся на плече завернутое в саван тело. В душе его кипела злоба и поселился бутон пустоты, с каждой минутой открывающий свои лепестки и превращаясь в огромный цветок безысходности, тленом обращающий вокруг себя все радостные воспоминания и чувства. — Вот на что иду я ради тебя, — произнес Рагнар, перейдя ручей и останавливаясь, чтобы перевести дух. Он продолжил свой путь, взбираясь на крутой склон горы и продираясь сквозь растущие здесь кустарники. Наконец он остановился, дальше идти было невозможно и Рагнар с осторожностью опустил тело на траву, укладываясь рядом. — Ещё ближе к твоему богу я не могу тебя доставить, — задыхаясь произнес он. — Зачем же ты умер? — спрашивал Рагнар, обращаясь к могиле друга, испытывая такие душевные муки, каких не испытывал ни разу в жизни. Он очень злился и тосковал одновременно. — Нам ещё о многом нужно было поговорить. Я всегда верил, что смерть лучше жизни, ибо ты воссоединяешься с возлюбленными… но мы больше никогда с тобой не встретимся, друг мой. Мне кажется, что твой бог никогда не позволит мне навестить тебя на небесах. Что мне теперь делать? Ненавижу тебя за то, что ты меня оставил. Эта потеря доставляет мне боль… И в подтверждении этих слов, и так уже стекающие по щекам слезы, превратились в рыдания, сотрясая плечи могучего воина. — Ничто больше не утешит меня. Я изменился, как и ты… — вонзая деревянный, наскоро выструганный крест, в небольшой могильный холмик, Рагнар сжал в ладони другой — золотой, обещая отомстить за смерть того, кого ценил больше жизни.