~
— У вас есть «Сто лет одиночества»? Тэхён замирает, глотая клубки пыли этой старой затхлой библиотеки. И где-то в голове это отчаянное, наполненное болью до самых краев, «поищите на полках моей жизни», потому что сам Тэхён перестает понимать буквально всё; потому что «всем плевать, Тэ, что хочешь ты. Мы — твои родители, и мы должны решать, что ты будешь делать со своей жизнью». И «нет, не будете». — Юнги, — слабо улыбается парень в теплом, словно и он сам, свитере с непонятным, словно тот самый Тэхён, орнаментом. И чужие вены ломаются, показывая на лице лишь слабую фальшивую улыбку глупого библиотекаря. Тэхён поправляет круглые очки, словно это поможет избавиться от Юнги, как от видения. Тэхён — не шизофреник, нет; кое-что похуже — он нормальный. Тэ резко хочет курить, хотя в лёгких и так достаточно табака вкупе с разрезающей старые раны болью. Тэхён ненавидит концы, но ещё больше — этих теплых счастливых людей с глупой доброй улыбкой. И Юнги, безусловно, один из них. — Я думаю, что у нас нет... Нет, не так. Я знаю, что такого у нас точно нет. Тэхён — одно сплошное тёмно-синее и переливание бемолей. Его душит обида и немного «invidia tactus»; собственные глушащие дешёвое пиво мысли и разбитые, словно «Титаник» надежды. Тэхён не Роза, и даже не Джек (чья-то потерянная собачонка). — Но... — Я сказал, что у нас нет этой книги. Концы, которых нет или «живущие во мне бумажные люди и такие же впору им истории» — это всё и больше — о Тэхёне. Его сухим ледяным пальцам принадлежат все страницы этих недочитанных книг. Тэхён проживает их жизни, словно собственные, потому что таковой просто-напросто нет. — Такое ощущение, что Вы просто не хотите меня и близко подпускать сюда, — в глазах Юнги, где дельфины умирают, остаются лишь плавающие из стороны в сторону вопросы. — А что, если это действительно так? — Тэхён с соответствующим хлопком кладет на захламленный и пыльный стол книгу. У Тэхёна жгут руки и те самые сломанные-переломанные запястья и прогнившие вены. — Вы даже меня не знаете. В чём проблема? — Я ещё не придумал, но обязательно сделаю это быстрее, чем вы позовете сюда начальство. Тэхён — честный и такой слишком нормальный, что руки сводит; а Юнги — просто Юнги. Тэхён не замечает, как просто плюёт на эту глупую затею спустя неделю; не замечает, как растворяется в пожелтевших страницах; не замечает, как просто привыкает к такому вот Юнги. Юнги, что весело смеётся на всю библиотеку и прижимает книгу к груди как можно ближе после каждой главы; к такому вот Юнги, что залетает в библиотеку, словно в последний раз и говорит, что ему надоела учительница литературы (а вообще-то, она красивая); а ещё Юнги любит есть (и не хочет ненавидеть это в себе). И Тэхёну хочется сказать, что он ненормальный, но «сам не лучше». Юнги любит запах пожелтевших страниц книг или новые печатные листы; а ещё гамбургеры и клубничное молоко. «И наверное долго сидеть в туалете после всего этого», зло подмечает Тэхён, когда руки трясутся от невыносимости. Тэхён — бумажный человечек в его собственной тряпочной истории. Тэхён в круговороте печатных букв, точек, запятых и двоеточий. Тэхён сам — одно сплошное двоеточие. Тэхёну хочется казаться чуточку смелее, чем он есть на самом деле. На его лице улыбка на линию злой ухмылки похожа, потому что фальшивая, как и он сам. Тэхён не любит концы, но свой он, и правда, действительно ждёт. Тэхёну хочется быть сильным — но сломанные вены не дают жить. Тэхёну хочется. Но никогда не сбудется. Тэхёну хочется умереть от сладкого кофе с молоком или мороженного с клубникой. Хочется. Но не сбудется. — Ты можешь смеяться чуточку потише? Дети здесь, вообще-то, занимаются, — холодно отрезает очередной смешок Тэхён. — Прости, — слабо улыбается Юнги, и тихонько кивает на стул рядом. — Не хочешь присоединиться? — Не присоединяюсь к сектам, знаешь ли, — зло чеканит Тэ каждое слово, чувствуя, как что-то внутри рушится; разлетается своими осколками, отголосками и режет изнутри. Кости ломаются. — Я даже заплачу́. — Я похож на проститутку? — Только если совсем чуть-чуть, — Юнги по-доброму смеётся в шиворот своего очередного свитера, и Тэхёну очень хочется сказать какой же он дурак, и вообще, «чёртов ребёнок». Но не может. Слова, что застревают где-то в глотке, заставляют Тэхёна биться в немом отчаяние.Тэхён просто понимает, что влюбляется.
Когда Тэхён приходит на работу следующим утром, то обнаруживает на своём потрепанном жизнью столе те самые, но совершенно новые, «Сто лет одиночества». И записку с идеально выведенными буквами: «Я знаю, что ты не любишь концы. Но ещё больше ты не любишь меня». И это чёртово в тэхёновской голове «как же ты ошибаешься». Тэхёну хочется казаться хоть чуточку сильнее, хоть чуточку смелее; хоть чуточку побыть той самой стервой, которой его считает Юнги; хоть раз в жизни ощутить вкус чужой крови. Тэхён хочет. Но не сбудется (так нужно, Тэхён, пойми). Он хочет сказать Юнги, что ему стоит быть чуточку внимательнее, а ещё, что... впрочем, не важно. Просто Тэхёну хочется быть сильнее, но просто-напросто не получается. ... Он снова поправляет свои очки, сидя за заваленным книгами столом вечером, когда последняя посетительница — очаровательная старушка — собирает свои вещи; снова переворачивает страницы книги, потому что до закрытия ещё час; снова тяжело вдыхает и запивает тоску кофе, когда сам на этот чертов кофе похож. — Прочитал? — Тэхён не успевает ответить. — У тебя очки от кофе запотели. Тэ не помнит, как Юнги наклоняется ближе; не помнит это слабое прикосновение и лёгкую улыбку на чужих губах и собственный тяжелый вздох; не помнит, как Юнги шепчет «Ты действительно не любишь концы?». И Тэхёну хочется сказать «я их, твою мать, ненавижу», но чужие руки... Тэхён краснеет, пряча лицо за собственными руками. Он не хочет ничего говорить, когда Юнги в очередной раз пытается начать разговор; не хочет ничего делать, когда кожа горит от прикосновений; не хочет буквально ничего, кроме чёртового продолжения. Просто Тэхён ненавидит концы. — Почитаем вместе? В руках у Юнги — «Бумажные города»; и «такие же люди» — добавляет тихо Тэхён.Ким впервые действительно улыбается...