Сгоряча

К тому времени, как Аллен попил воды, дошел по пустынным ночным коридорам до туалетов и вернулся в комнату, Канда, с роду спокойно не спавший, успел разлечься на всю кровать. Конечно, если мыслить прозаически, то раскладываться на односпальной, коими Орден обеспечивал своих экзорцистов, было толком негде, и потому не мудрено, что Канда, заворачивавшийся в одеяло гусеничкой, при этом растележивался на не такую уж и большую площадь постели. Но, с другой стороны, они потому и не расходились на ночь, что вполне себе убирались, особенно обняв друг друга во сне и прижавшись, и потому вовсе не обязательно было раскорячиваться так, что другому приткнуться совершенно негде. Проблема повторялась из ночи в ночь, с тех пор, как они впервые переспали, разругавшись особенно сильно. Как оказалось, Канда спал беспокойно, ворочался, пинался и брыкался. Часто бормотал во сне, бывало, вполне осознанно разговаривал, хотя на утро ничего не помнил. Самым неприятным моментом было то, что Юу имел подсознательную привычку перетягивать на себя все, до последнего сантиметра, одеяло и плотно заворачиваться в него, как в кокон, словно недолюбленный ребенок, коим, впрочем, и был. Выглядел при этом до слез мило, однако шансов безболезненно вернуть одеяло не оставлял никаких. Аллен пробовал притаскивать свое, но при таком раскладе весь смысл спанья в одной кровати терялся напрочь. Поэтому каждую ночь, зачастую - не по одному разу, Канду приходилось будить, вытряхивать из одеяла и укладываться по новой. Но все это было бы терпимо, если бы Юу относился адекватно к собственным - своим же! - причудам! Однако Создатель явно обделил мечника-экзорциста логикой, и посему каждый раз, когда Аллену приходилось разворачивать этакий импровизированный ролл с блядски секуальной, желанной до колик начинкой, Канда зло шипел, царапался и отстаивал свои права так, словно его не из одеяла достать собирались, а наживую кастрировать. Со смешанным чувством раздражения и теплоты, Аллен скользил взглядом по бледной коже вытянутой поперек кровати руки, по торчащей откуда-то из недр одеяльного свертка жилистой ноге, свесившейся к полу, по излучине, уткнувшейся в стенку - видимо, там была задница, по длинным черным волосам, разметавшимся на всю подушку и свисающим с нее. Канда хмурился, сопел, напряженно шевелил губами и пальцами свободной руки стискивал простынь: что-то снилось. Нехорошее, видимо, как всегда беспокойное, не дающее психике отдохнуть даже ночью. Сладко зевнув и потянувшись, Аллен присел на край кровати, уместившись между обмотанной одеялом грудью и согнутыми в коленях ногами Канды. Жаль было будить Юу, но досыпать сидя, приткнувшись в ногах, казалось вообще не радужным вариантом, поэтому Уолкер, чуть скривив рот, несильно потряс его за плечо. Аллен не слишком понимал, почему все получается настолько шиворот-навыворот. По его личному мнению, вариантов решения проблемы существовало если не множество, то, по крайней мере, несколько. Самый очевидный - расходиться на ночь после секса, не устраивал обоих и потому отметался. Как минимум им доставляли удовольствие сонные объятия друг друга, душное тепло тел под одним одеялом, дыхание над ухом и ласковые касания в полудреме. Хотя конкретно лаской Канда, может, и не отличался, но обхватывал рукой за живот до мурашей, до блаженной дрожи, стискивал и порой шептал в ухо: "Ты долбоеб, Стручок". И, как бы ни был обиден смысл слов, по интонациям Аллен с первого раза понял, что Канда подразумевает, и старался прислушиваться не к конкретным звукам, а к их тягучести и интимности, к тем винным ноткам, которые слишком ясно давали понять, что это - для него, это - из глубины души, пусть и сокрыто, как и сам Юу, под панцирем хамства. И он слишком не хотел терять ни это тепло, ни этих рук на нагом теле, слишком хотел прижиматься спиной к твердой груди и поджарому животу, слишком хотел слышать по ночам неразборчивое бормотание Канды и чувствовать его дыхание среди своих волос. Он не задумываясь терпел его неосознанные пинки сквозь сон, и даже готов был просыпаться от холода, лишенный одеяла, и терпеть ворчание разбуженного Юу, перераставшее в перепалки, если бы не оставался после них премерзкий осадок искренности, заставлявший потом подолгу лежать с открытыми глазами и сомневаться во взаимности их влечения. Неужели любящий человек способен так цапаться и прожигать взглядом из-за чертового одеяла, которое, черт подери, сам же и стырил?! Конечно, это Канда, но... Так или иначе, но до той кондиции, когда вариант "потрахаться и разойтись" начинал устраивать, Аллен еще не дошел. Он любил, в конце концов! С теплотой и нежностью, с желанием привнести в Канду лучшее, сделать его хоть чуточку добрее к людям, и получить в процессе свою долю постепенно раскрывающейся теплоты. Самым разумным в их положении казалось любиться и засыпать в комнате Канды. Тогда Аллен, проснувшись среди ночи, уже более или менее получивший долю близости, пусть со вздохом и сожалением, но все же мог бы уходить к себе. И все были бы если не довольны, то не обделены. Но Юу свою территорию охранял, словно натасканная овчарка, учуявшая чужого, скидки на то, что являлся парой Аллена, ни на йоту не делал, и категорически к себе не пускал. На вопрос "ты мне не доверяешь что ли?" смотрел нечитаемым взглядом, по которому Уолкер никак не мог понять, то ли Канда никому вообще не доверяет, то ли его доверие имеет четкие, куда уже, чем у нормальных людей границы, в которые никак не вписывается избранная половинка на личном пространстве. Пытаясь учесть все прибабахи доставшегося ему в этой жизни счастья, Аллен разумно предлагал лояльнее относиться к ночным пробуждениям. Канда, с присущей ему радикальностью, ставил ультиматум: либо не ебать ему мозги, либо разбегаться и не ебать ему мозги. Компромисс виделся недосягаемой нирваной, а обломать Юу рога и копыта, которыми тот упирался, Уолкер оказался не в силах. Ссорились бурно, хотя причина была ни чем иным, как полнейшим пустяком, но кое-кто из них был слишком гордым, чтобы уступить, а тупо идти на поводу и пристраиваться каждый раз рядышком на коврике тоже было свыше сил Аллена. Вряд ли со стороны они выглядели такими уж половинками - разве что от разных целых, - но, как бы ни воевали между собой, а все равно неизменно сходились снова. Аллен пытался вывести на разговор, Канда воротил нос и делал вид, что ничего не произошло, а в итоге Уолкер опять оказывался возле рассчитанной на одного человека кровати, с зигзагообразным свертком, не оставляющим шансов приткнуться рядышком в горизонтальном положении. Когда от тормошения за плечо Канда заворочался, сбрасывая оковы глубокого сна, но не просыпаясь полностью, Аллен, в душе любя, пытаясь максимально сгладить пробуждение, ласково обвел кончиками пальцев острые концы татуировки на вылезшем из-под одеяла плече, склонился, целуя в губы, словно спящую красавицу. - Ты упер одеяло, - прошептал он, отрываясь от сухих со сна губ Канды, когда на него в упор уставились серые глаза, подернутые сном. Канда нахмурился. Не понимая, что происходит, плотнее завернулся в свой кокон, втянул внутрь ногу, голое плечо и загривок, как черепаха втягивает свои конечности в панцирь. Посмотрел, как на личного домомучителя, недовольный, уверенный, что вот, мол, место освободил, ложись и спи. - Одеяло, - с понимающей и сочувствующей физиономией напомнил Аллен. Подвинуть его он мог бы и сам, что неоднократно и безболезненно проделывал. Канда спал чутко даже вне миссий, кто спорит, но при должной осторожности возможно все. Юу с секунду осмысливал его реплику. Думал напряженно, но не долго. Быстро отчаялся осознать смысл услышанного, буркнул: - Как же ты заебал, Шпендель! - и повернулся лицом к стенке, ясно давая понять, что разговор окончен. ...Иногда Аллену хотелось спустить нервы с предохранителя и выплеснуть на Юу ушат холодной воды. Сразу бы допер, что от него требуется. Скрипнув зубами от задетой пренебрежением гордости, он выдохнул, словно роющий копытом бык на корриде, дал Канде минуту на обдумывание своего поведения. Но тот совестью особо не страдал и вместо того, чтобы опомниться и исправиться, самым наглым образом уснул. "Ладно, - раздувая ноздри, выдохнул Аллен - ему тоже хотелось спать, а не канителиться с теми, кто трахать - трахает, а чуточку позаботиться и понять ни грамма не желает, - не хочешь по-хорошему? Будем по-плохому!" Решительно сглотнул и, обиженный на весь свет, на то, что отдаваясь всей душой, в ответ кукиш с перцем получает, яростно дернул одеяло на себя. Эффект превзошел себя: Канда, от рывка перекатившись через спину, не только моментально вытряхнулся из ставшего в очередной раз яблоком раздора одеяла, но и вниз башкой сверзился на каменный пол, ценой звериных рефлексов подставив под удар вместо лица острые колени и локти. Скривился, зашипел, вскочил быстро, но неловко, качаясь спросонья. На разодранной бледной коже в темноте мгновенно налились ссадины, ярко сигнализируя Аллену о том, что он погорячился и сильно перегнул. - Я не хотел, Канда! - попытался извиниться он, инстинктивно прикрываясь вырванным такой ценой одеялом. - Ты просто... - Ты двинутый, придурок?! - наехал Юу, не боясь перебудить весь орден, совершенно Аллена не слушая и яростно постучав пальцем себе по виску. - Мозги свои гороховые на заданиях совсем растерял?! Ему до оправдания Аллена дела не было никакого. Бесцеремонно разбудили посреди ночи, уронили на пол, еще и чего-то лопочут. Бескомпромиссное бешенство и, самое главное, обвинение без шанса оправдаться, звучащие в его голосе, метко ударили Уолкеру в больное яблочко души. Он, черт подери, человек! И не позволит, даже Канде не позволит, так с собой обращаться! Он же пытался все сгладить, предлагал еще давно, при свете дня, совместно придумать решение пустяковой по сути проблемы, ссор явно не стоящей. Да, сорвался, погорячился! Но с кем, скажите, не бывает? А то, что Юу рухнул на пол - так вообще случайно вышло! И уж точно не Канде, взрывающемуся по любому поводу, высказывать ему за это! Едва пришедший в себя от вида потекших капельками темной крови ссадин Уолкер, задетый несправедливым обвинением в голосе и глазах Канды, взвился с новой силой. Прижимая к себе никому уже не нужное одеяло, не додумавшись с глаз долой из сердца вон отбросить предмет глупой ссоры, с вызовом подался навстречу: - Это я двинутый?! Из нас двоих дебил - ты, БаКанда! Сколько раз тебе говорено, что я не могу спать у тебя в ногах, как собака! Я что, что-то говорю тебе на счет того, что растележиваешься и тыришь наше единственное одеяло? Я тебя просто прошу подвинуться! Это так сложно, что ты так орешь на меня каждый раз?! Может я свои мозги и растерял, но у тебя их, по ходу, и не было никогда, раз не можешь сообразить, что не один ты хочешь спать по-человечески! Тебе голова на что дадена?! Физиономия у Канды окаменела. Кажется, даже встрепанные со сна волосы опустились к голове, как прижимаются уши у озлобенного коня. Он весь напрягся, неосознанно наклонил голову так, что взгляд получился исподлобья, стиснул зубы. Но грудь выпятил колесом, плечи расправил, по-детски наивно демонстрируя, что, мол, ори сколько влезет, а ему срать. Аллен знал: не срать, но от этого почему-то только больше распалялся, словно надеялся пробить лбом заведомо непрошибаемую стенку и все-таки донести потерявшийся среди взорвавшегося возмущения смысл. - Ты кого гадиной назвал? - не расслышав, но зато с нешуточной угрозой процедил Канда. - Ты заебал будить каждую ночь, Шпендель! Хоть раз дал мне нормально поспать, а?! Как между ног зудит, так "Канда!", а как удовлетворенный - так трахаешь мне мозг, как баба! Я тебе что, секс-машина?! Если только одно нужно, так найди себе шлюху и отъебись от меня! У Аллена по телу пробежал холод смертельной обиды. Нет, он понимал в глубине души, что Канда элементарно пытается задеть его побольнее - в своем репертуаре. Он даже соображал, что будь Канда к нему равнодушен, не подбирал бы пусть грубых и прямых, совсем не едких, но в лучших традициях простоты идеально кромсающих человеческое достоинство слов. Но, так же, как топор - простое орудие - эффективно и быстро рубит дрова, так и Канда, на тонкие виражи особо не заморачиваясь, рубил с плеча, без труда попадая в цель. А целью было уязвить и взбесить Аллена, и тот, сорвавшись с тормозов, послушно бесился, отплясывая под незатейливую дудку. - Обязательно найду, - чисто назло пообещал он. Кровь отливала от лица, покрывая щеки мертвецким холодком, потому что понимал, что не хочет никого больше, что будет плохо, если сейчас все-таки разбегутся. Но по-другому, ужаленный ядом слов в чуткую душу, беззаветно доверенную Канде в руки, говорить не мог. - Чтоб я, с тобой, еще хоть раз? Шел бы ты со своими психами! Говоришь, я тебе мозг компостирую? Да ты на себя смотрел, неадекват чертов! Своя башка не на месте, так перекладываешь с больной на здоровую! - и, видя, как Канда бледнеет на глазах, завидев в этом шанс к победе, решительно добил: - Обязательно найду кого-нибудь нормального, кто не истерит по любому поводу и трахается получше! И на бабу не похожего! Без этих твоих лохм до пояса! Вечно лезут то в рот, то в жопу! Тоже мне, мужик! Добил, и тут же понял, что зря. Маска невозмутимости на лице Канды не выдержала, с хорошо слышимым в наступившей тишине скрипом зубов треснула и медленно расползлась, являя миру вытянувшуюся, обиженную физиономию с широко распахнутыми глазами. Юу ссутулился, словно ему на плечи орденская башня оперлась, сглотнул так, как сглатывают люди, пытающиеся удержать себя в руках, но находящиеся на грани. Аллен с остановившемся сердцем наблюдал, как болезненно кривится угол его бледных губ, как напрягается горло, пытаясь вытолкнуть из себя слова, но не находя достаточно желчных. Мертвея, он понимал, что если Канда и перегибал частенько палку, то не по своей вине. Вернее, по своей, конечно, но как можно винить человека в том, что его жизнь сложилась горько и жестоко, изломав на корню психику? И если Аллен тоже перенес на своем веку немало, то он, по крайней мере, справился. А Канда - нет. Канда нашел в себе силы жить, но не смог доверять людям, не смог преодолеть и победить преследующую его боль прошлого. И тыкать его в это лицом, требовать от него полностью адекватного поведения, когда и сам, к тому же, вспылил, считать себя тоже вправе перебарщивать, раз он это делает, было как минимум низко. Как максимум - бессердечно. Понимание прошило крупными мурашками и лихорадочно заблестевшими в темноте глазами Канды. Серыми, прекрасными, любимыми глазами! Аллен знал, какими они могли быть! Для него одного. Но теперь это были глаза преданного и брошенного человека, сверкнувшие снова выставлявшейся между ними стенкой. Канда нервно выдохнул, после длительной паузы, заполненной тишиной и парализовавшим Аллена страхом потери, совершенно ровно, словно из него все эмоции высосали, сказал: - Ну и паскуда же ты, Стручок. Схватил свою сваленную на стул одежду, влез в штаны, развернулся и ушел, приложив дверью о косяк. Аллен рухнул на пустую кровать как подкошенный. Он все еще сжимал в руках чертово одеяло и, не зная, что теперь делать, понимал: раз Канда ушел, не врезав, значит возвращаться не собирается. Значит, это твердо. Значит, он не надеется что-то поменять, оставляет Аллена самому себе таким, какой он есть. Оставляет из-за очередной, совершенно не из-за чего, ссоры. *** Канда чувствовал себя бабой. Той самой истеричной бабой, про которую заливал ему стручок. А может он сам. В спину жарко дышало унижение попранной гордости, заставляя почти лететь к себе, все еще слыша, как хлопнула от его рук дверь - так малые девчонки делают. И, наверное, еще он. Такого, значит, о нем мнения Аллен. Он зажмурился, в быстром шаге пытаясь выплеснуть эмоции. Не помогало, совершенно не помогало! Стоило только довериться человеку! Учила же жизнь его, и не раз: не верь никому, кроме себя самого! Кажется, он оказался из рук вон плохим учеником. Он, значит, и мозг ему компостирует, и трахает на ахти, и вообще достал! Чего только терпел, Шпендель гребаный! Сказал бы и катился на все четыре стороны! А то, значит, характер ему не нравится! Патлы не устраивают! Сученыш. К слову, волосы, щекотавшие голую спину, жгли почему-то сильнее всего. Сильнее, чем слова о его сексуальных навыках - Канда знал, что если и не гуру траха, то уж точно не хуже самого Аллена. Это была тупо провокация. Знал, что и не в его взрывном характере дело. Почему-то. Знал, конечно, что не побежит Аллен никого искать - этот верный и правильный, будет ходить с недотрахом, но пока официальными отношениями себя не свяжет, ноги ни перед кем не раздвинет. А вот волосы... Задели. Задели, чтоб их! Болезненно, подло, словно в спину. Наверное потому, что сам по себе Канда никогда и предположить не мог, что ухоженная жгучая грива может кому-то не нравится. Возможно, растить такую длину для парня было несколько необычно, но уж точно не некрасиво. Ему просто в голову не приходило! Он-то уж точно затаенно гордился шевелюрой покруче, чем у Линали. И подумать не мог, что Аллену могло не нравиться. Это был удар ниже пояса, даже если сам Аллен об этом не подозревал. Разделявшие их этажи Канда преодолел через две ступеньки, едва не запутавшись в рукавах, свесившихся под ноги из бесформенной кучи одежды в руках. Психанул еще больше, до собственной комнаты почти добежал, долго и матерясь искал среди одежды ключ, сатанея при мысли о том, что этакая мелочь вполне могла выпасть по дороге. Или даже в комнате у Аллена. Наконец, нашел, с третьего раза попал в замочную скважину, рывками отпер, влетел в комнату и швырнул скомканные шмотки прямо на пол. Да чтоб провалился этот Аллен вместе со всем Орденом! Зверски обведя пустую одинокую комнату таким взглядом, каким бы стоило обводить поле боя, он, сжав кулаки, решил, что пусть Аллен действительно провалится в преисподнюю! Нахрен из его жизни! Да так, чтобы потом еще и позавидовал! Чтобы понял, падла, что не стоило бросаться! Что там, как он решил, могло действительно не нравиться Стручку из всего перечисленного? Волосы? Отлично! Кажется, была замечательная примета - мол, обрезая волосы, избавляешься от чего-нибудь в своей жизни. Вот он и избавится! От одного подлого белобрысого дерьма! Больших зеркал среди своих вещей Канда не водил, но такое, чтобы умещалась голова, нашел. Достал из комода острые ножницы, щелкнул ими на пробу в воздухе и, собрав волосы у шеи, несколькими решительными, чтобы не передумать, движениями, коротко обрезал годами лелеемые пряди. Получилось что-то вроде ужасной в своем исполнении короткой карешки. Нечто среднее между прической детства и отращивающий свои волосы заново Линали. Выглядело отвратительно, бесило еще больше. Потому что так уж точно никому в здравом уме не понравится. Почти взвыв сквозь зубы, Канда остервенело, не задумываясь о том, что лучше не сумеет сделать чисто в принципе - так волосы не стригут, - обрезал оставшиеся относительно длинными пряди возле лица и ушей. Подкоротил челку. Наобум покромсал затылок и макушку. Но, что бы ни делал, с каждым щелчком ножниц становилось только хуже. Сообразив, наконец, что, если не прекратит, то превратится в Мари, он разбито выдохнул, бросил ножницы на кучку шелковистых волос на полу, встряхнул головой и без сил повалился на кровать досыпать. Никакой предполагаемой легкости, никаких изменений ни в себе, ни в окружающем мире он не ощущал. *** Утро для Аллена обозначилось полнейшей пустотой и изнурением. Он так и не сумел уснуть, впрочем, не надеясь толком. Порывался бежать к Канде мириться, но колючими, как льдинки, усилиями осаживал себя: к Юу не на всякой козе подъедешь, нахрапом не возьмешь. Ему нужно дать остыть. Проходили уже, к сожалению, и не раз. Да и самому не мешало бы. Потому что сердце билось подстреленным олененком, жалобно кричало и не знало покоя. Что он сейчас хорошего сделает? Дров только больше наломает. Как будто и так недостаточно. Есть ли у него еще шанс? Простит ли Канда его срыв? Юу ведь не из тех... но прощал же? Он ходил по комнате, натыкаясь на стены, и заламывая руки от оставшегося здесь запаха Канды, его бледной кожи и вечно лезущих куда ни попадя, но зато пахнущих лавандой шелковистых волос. Кто тянул его за язык, что он столько наговорил? Что вообще случилось этой ночью, почему так понесло? Ведь до краев чаши его терпения было еще далеко, тем более, что полный влечения и теплоты к Юу, он был готов все ему прощать. Так зачем же он так? Зачем договорился до полных боли и разочарования глаз? Зачем выхватил оливковый венок победителя в этом споре, приведший к черт знает чему? По крайней мере, Аллен надеялся, что знает лишь черт, а его личные предположения не оправдаются. К рассвету сил не осталось, и, едва дожив до утра, на завтрак он плелся тяжко, почти волоча за собой ноги. Улыбался через силу, а когда сообразил, что все равно всем все понятно, вовсе махнул рукой и перестал. Ел, как всегда, много, но без аппетита. Жевал механически, не отводя томящегося виноватого взгляда от входных дверей. Но люди входили, выходили, сменялись, и спустя час стало понятно, что Канда, кажется, решил сегодня не завтракать вообще. В отчаянной надежде встрепенулось сердце: переживает? Сильно переживает? Быть может... может... захочет? Вернуть. Еще немного выждав, больше для того, чтобы собраться с силами, Аллен спросил у понимающе улыбнувшегося одними губами Джерри собы и зеленого чая. Посмотрел на поднос, со свойственной себе прожорливостью, решил, что мало, и вообще, лапша на завтрак? Попросил еще кашу с ягодами, яичницу с беконом и зеленью, три несладких булочки с начинкой, поджаренные хлебцы и вазочку брусничного джема к ним, нарезку сыра, блинчики с грибами, с ветчиной и с мясом, оладьи со свежей черникой, четыре немецких сосиски, творог с кусочками груши, несколько бутербродов с паштетом, сэндвич с вареным яйцом, свежими помидорами, огурцами и ломтиком сыра, запеченную в батончики гранолу, большущий круассан, йогурт, легкий утренний салат и приготовленные на пару овощи. Джерри, совсем разулыбавшийся, добавил от себя разрезанный на четвертинки апельсин, вазочку крупной луговой земляники и стакан сока. Пожелал счастливого примирения и, с особым беспокойством, - удачно донести все это добро, башней громоздящееся на подносе. То, что Канда так много не ест, Аллен понял где-то на полпути. А что вряд ли донесет - гораздо раньше. Но то ли удача Джерри помогла, то ли просто звезды сегодня на его сторону встали, но не только умудрился донести, ничего впереди себя не видя, но и не стоял, упрашивая, под дверью Канды. Пнул - открылась. - Канда! - начал с порога, не слишком, в общем-то, уверенный, что Юу "дома", но вынужденный рисковать из-за закрытого едой обзора, - Канда, прости меня, пожалуйста! Я очень тебя люблю и не знаю... - Ебать, Стручок! - обозначила себя целевая аудитория извинений. И, пока Аллен соображал, приказ это или равносильное междометию восклицание, быстро подставила под дрожащие от напряжения руки Аллена ближайший свободный стул. Сердце подпрыгнуло: Канда не только не выставил с ноги, что непременно сделал бы, если б не хотел больше знать своего Шпенделя, но еще в его голосе хорошо слышались ноты облегчения и даже радости, видимо, от изумления не успевшие скрыться за привычной холодностью. Значит, сам успел пожалеть о ссоре! Значит, помирятся! Аллен с облегчением опустил нагруженный поднос на подставленный стул, распрямился... И обалдел. На него изумленно моргал глазами вовсе не его красавец-парень, а какой-то общипанный, ободранный несчастный щенок. Секунда потребовалась, чтобы понять: волосы! - Канда... - весь перекосившись, но не в силах вернуть лицу сколько-нибудь приемлемое выражение, охрипшим голосом прошептал Аллен, - ты что натворил?.. Тот вспыхнул - ярко, словно девица. Тут же подобрался, как для обороны, поджал губы и скрестил руки на груди. - Обрезал! - заявил нагло и в лицо. - Сам же сказал, что не нравятся! - Я?.. Аллен опешил, а потом вдруг дословно вспомнил всю их ссору, его вырвавшиеся по дурости слова про "лохмы", не имевшие никакой цели, а просто бездумно соскользнувшие с языка. А он-то переживал, что оскорблял мужские умения Канды, что обозвал его дебилом и послал, слава богу, не уточнив посыл адресом! Кто ж знал, что его так заденет именно... Он хлопнул глазами, пытаясь принять все как свершившийся факт. Хлопнул еще раз, сглотнул набежавшую в рот слюну, ставшую вдруг вязкой. Обошел притащенную груду еды и ошарашенно протянул руку к явно сдержавшему порыв отшатнуться Юу. Неверяще запустил руку в короткие топорщащиеся пряди. Посмотрел в напряженные глаза Канды, ожидающего вердикта с таким вызовом, что слепому бы понятно стало: сообразил, какую глупость сотворил. И вдруг, широко, солнечно улыбнулся, кидаясь на шею, и трепля Канду по коротким неровно обрезанным волосам. Стал бы он оттяпывать свою гриву, не будь Аллен ему важен? Не стал бы. А что сам Юу для него важен, Уолкер знал совершенно точно, и не только по ночным переживаниям. Он и раньше в этом не сомневался. И пусть Канда был теперь похож на ободранца, но это стало лишним, хоть и странноватым доказательством того, что ради друг друга они и принципами поступиться готовы. А волосы, в конце концов, отрастут.