Оригами из конфетных фантиков

And when I go to sleep she holds my head in her arms And she makes sure that nothing will tear us apart And then I steal a lock of her hair, and open up my eyes Oh land Имя Курту досталось от матери. Покойная миссис Хаммел была ужасной фанаткой Курта Воннегута-младшего, популярного писателя, вроде как даже сатирика; временами, в особенно ностальгические вечера, она перечитывала любимые отрывки, открывая книгу на странице, аккуратно заложенной закладкой. Миссис Хаммел была уверена, что носит под сердцем мальчика, так что имя она выбрала где-то на втором месяце, а позже менять его никто не стал. Мальчик, девочка, боже, кому какое дело. Дело было Курту. Хотя бы потому, что имя было мужским. И, дайте-ка подумать, мужским. Всё так глупо. 3. Бриттани Курт собирает плечами все острые бока шкафчиков, раздирает до крови никак не заживающую царапину на плече и выше поднимает подбородок. — Я действительно видела Бритни, — говорит Бриттани. — Она сказала мне, что я самая талантливая. — Я буду претендовать на все соло, — говорит Бриттани. — Невероятно, — говорит Курт. Все говорят, что Бриттани слишком глупа, слишком наивна, слишком шлюха. Во всём этом, в принципе, нет ничего страшного. Мерседес, кстати, говорит, что, вероятно, скорее всего, все шлюхи будут гореть в аду. По крайней мере, Мерседес надеется на это, потому что, например, против проституток она не возражает, а вот против шлюх — ещё как. И, наверное, если следовать этому умозаключению, можно решить, что Квинн Фабрей тоже будет гореть в аду, потому что, знаете, не так много девушек в старшей школе, которые забеременели от лучшего друга своего парня. Но Квинн, конечно, не виновата. Никто не виноват. Просто забавный факт. Пока Курт идет рядом с Бриттани, можно почти не бояться того, что в лицо в любой момент может полететь слаш. Почти. Курт видит, как Сантана провожает их одним из своих особо мерзких взглядов, который обычно не предвещает ничего хорошего. Сантана вообще не может предвещать что-то хорошее. Сантана — предвестник плохой погоды, низко летящая ласточка немотивированной агрессии, комплексы за сучей ухмылкой и блядско покачивающимися бёдрами. Если в комнату к больному зайдёт чёрная или белая кошка, то он умрет. Если вы не нравитесь Сантане, то вероятность того, что вы можете стать тем самым больным, странно возрастает. Когда Бриттани говорит о Сантане, то всегда улыбается. Когда Бриттани говорит о Курте, то всегда улыбается. — Придешь ко мне сегодня? — спрашивает Бриттани, хватая Курта за запястье и заглядывая в глаза. — Мне нужно кое-что тебе показать. Или спеть. Не расскажу. Приходи, пожалуйста. Бриттани улыбается так часто. Она скользит ладонью по ладони, переплетает их пальцы. Бриттани всё равно, что подумают другие, её никогда это особо не волновало. Бриттани не волнует огромное количество вещей. Уменьшение популяции амурских тигров, геноцид радужных пони, геометрические теоремы, то, что свечи пожароопасны, а ёлочные иголки нельзя есть. Бриттани, кстати, не волнуют чувства других. Просто забавный факт. — В три? — спрашивает Курт, и Бриттани кивает. Она тянет её за собой, через плечо рассказывая о чем-то невероятно важном, и Курт ловит взгляд Сантаны. Возможно, Сантана однажды проклянет её. Или устроит «Ламу хайтс». Неважно. Сантана скорее умрет, чем признает самой себе, чего хочет. Или Сантана решила, что если у них с Бриттани был один воображаемый музыкальный номер на двоих, то это означает невероятной силы ментальное единение, единственное общее на двоих. Или, что, может быть, это даёт право Сантане ревновать Бриттани к кому угодно, ждать ночью у её дома, прятаться в кустах, метать злые взгляды на каждого парня, с которым Бриттани переспала, на каждую девушку, которую ей можно держать за руку. Если бы Сантана была парнем, она бы, естественно, была с Бриттани. Ревновала её, оберегала, держала возле себя и, может быть, возможно, есть шансы, что даже любила. Правда в том, что Сантана — девушка, и она никогда не осмелится спеть с Бриттани дуэтом на глазах у всех. Так много вещей, которые Сантана никогда не сможет сделать с Бриттани. Так много вещей, которых Сантана боится до сведенных судорогой пальцев и физической неспособности сдвинуться с места. У Бриттани зелёные глаза, и Бриттани держит Курта за руку. Восхитительно. 1. Финн Ещё один «мы-теперь-семья-Курт» обед заканчивается общими нервными улыбками. Финну не нравится неловкость, Курту не нравится Кэрол, Бёрту не нравится отношение Курта к Кэрол и очень нравится сама Кэрол. Курт думает, что, наверное, это любовь. Что у отца любовь и Курт должна быть счастлива за него — и она счастлива, действительно, но. Но. Одного существования какого-то недодуманного «но» достаточно для того, чтобы всё ощущалось ужасно неправильно. Нелепо? К сожалению для себя, Курт помнит мать. Помнит каждую песню The Beatles, спетую независимо от ситуации, помнит запах духов, три браслета на левой руке, родинку на щеке. Помнит всё то, чего нет в Кэрол. Чего не хватает в Кэрол. Чего никогда не будет в Кэрол. Что никогда не заменит Кэрол. Не сможет заменить Кэрол. — Мы теперь семья, пожалуйста, Курт, — говорит отец, придерживая её за плечо. Кэрол и Финн остаются на ночь сегодня. Кэрол и Финн будут спать в их доме, Кэрол и Финн будут завтракать с ними утром, Кэрол и Финн теперь их семья. — Могу я спросить кое-что? — Финн смотрит прямо, чуть смущенно, раскладывая свой спальный мешок на полу спальни. Курт кивает, завязывая волосы в высокий хвост. Волосы, которые слишком отросли. Чёлка, которая лезет в глаза. Что-нибудь обязательно будет не так. Например, Курт. Например, вся долбаная жизнь. — Тебе вообще не нравятся парни? — Вообще, — как будто у кого-то когда-то была возможность «выбирать». Финн выглядит то ли смущенно, то ли заинтересованно. — А что с Паком? Ох, Пак. — Это было, чтобы отец ничего не заподозрил, — она пожимает плечами, садясь на кровать. Пак был милым, выглядел действительно заинтересованным, и все его поцелуи не были слишком неприятными. Неприятнее, чем поцелуи Бриттани, но не отвратительные, это точно. — Мне нужен был парень, и рядом был Пак, вот и всё. Сейчас скрывать что-то от отца, скрывать что-то настолько важное, кажется глупым, но не мешает молчать о ежедневных издевательствах, об очередном синяке, о спине, заросшей паутиной шрамов, скрытой за завесой сине-фиолетовых меток. Привет, меня зовут Курт, меня избивают по средам. Привет, меня зовут Курт, у меня вряд ли когда-то будет нормальная жизнь. Привет, меня зовут Курт, и, кажется, я в полном дерьме. — Тебя же не волнует это, да? — Курт теребит край покрывала, считая родинки на собственных руках. Первая — на большом пальце. Вторая — на безымянном. — Я пытаюсь понять, если честно, — говорит Финн. Наверное, за ту половину года, в течение которой их родители встречаются, или за тот год, во время которого Финн и Курт вместе распевают песни по четвергам, уже можно было определиться, но Курт не торопит. Третья — на указательном. — Мы скоро будем совсем как семья, — говорит Финн, чуть поджимая губы в улыбке. Курт организует свадьбу, и всё будет прекрасно. Точнее, свадьба будет идеальна, а всё остальное может быть просто прекрасно. Четвёртая — ближе к ладони. — Если у тебя будут проблемы, ты всегда можешь попросить меня помочь, — тихо добавляет Финн. — Ты же знаешь об этом, да? Курт кивает. Пятая — запястье. Да. 2. Карофски Карофски больше походит на размытое пятно. Сгусток отвратительности, долбаный фундамент гомофобности. — На самом деле, — начинает Карофски. На самом деле. Ну, серьезно, это уже смешно, прекрати. Он наклоняется слишком близко, рисуя на лице одну из своих особенно идиотских улыбок. — На самом деле, думаю, проблема в том, что у тебя просто никогда не было нормального мужчины, после которого у тебя бы не осталось ненормальных наклонностей. — А нормальным мужчиной ты, естественно, считаешь себя? От запаха Карофски тошнит. — Естественно. — Пошёл нахуй? Карофски как минимум в два раза больше Курта, не говоря уже о «сильнее», «агрессивнее» и «тупее». — Ты дерзишь мне? Мне послышалось, или ты дерзишь мне? На автомате откидывая голову назад, отклоняясь от надвинувшегося Карофски, Курт ударяется затылком о шкафчик. Серьезно, шкафчики — это уже больная тема. «Попробуй выжить в старшей школе и не стать Куртом Хаммелом» от автора таких бестселлеров, как «Десять способов удачно упасть в мусорный бак и постараться ничего не сломать» и «Восемнадцать хитрых приёмов, позволяющих увернуться от летящих в тебя острых предметов». Длинные названия — заебись. Ненужный драматизм — охуенно, дайте два. Переизбыток пафоса — идеал всей жизни. Школьный звонок со временем не становится менее отвратительным, как и долбоёбы не становятся хоть немного более терпимыми. Когда Курт станет президентом, она сначала запретит долбоёбов, а потом – шкафчики в коридорах. Хоть без долбоёбов шкафчики станут менее опасными и не будут так угрожать жизни учеников, но безопасность на первом месте. Перед тем, как уйти, Карофски кричит, что они ещё поговорят. То есть, Карофски «поговорит», пока Курт будет стоять с перепуганным видом. Он, конечно, варьируется: перепугано-важный, перепугано-гордый, перепугано-перепуганный, но суть остается та же. Именно, детка, именно — встала и побежала. Как будто когда-то остается что-то другое. 4. Бёрт Оскорблять на французском кого-то, кто не понимает французского, всегда весело ровно до тех пор, пока тебе не говорят, что твой отец в коме. Внезапно весёлым перестает быть вообще всё. Последнее выступление Луис Си Кея. Ха-ха. Дороти Дженис умерла. Ха-ха. Отец в коме и вряд ли очнётся. Ха-ха. Все знают, как лучше переживать горе. Тебе не стоит плакать в одиночестве в своей комнате, Курт. Тебе не стоит посылать врачей нахуй, Курт. Тебе не стоит доставать две кружки, когда ты собираешься налить себе чай, Курт, потому что, кроме тебя, тут никого нет. Ладушки. Когда Кэрол притягивает её в очередные утешительные объятия, Курт чувствует запах парфюма отца, и этого оказывается достаточно, чтобы разрыдаться. Она только сейчас замечает, что на Кэрол любимая рубашка отца. Кэрол симулирует, создает эффект фантомных болей, обманку. Фантомный Бёрт в качестве утешительной рубашки. Если рыдать в плечо, обтянутое любимой рубашкой самого важного человека на планете, то можно на секунду поверить, что всё не так хуёво. Интересно, кто-нибудь успевал умереть за секунду? — Ты будешь в порядке, — говорит мисс Пилсберри, облизывая пересохшие губы. Ха-ха. Охуенно смешно, спасибо. — Не буду. Мисс Пилсберри хочет дотронуться до её руки, протягивает тонкие пальцы, чудом не сведенные судорогой, пытается пересилить себя. — Мне немного неловко спрашивать, но, может быть, ты продезинфицируешь руки и тогда я смогу утешительно погладить тебя по запястью? — Эмма сглатывает, теребя в руках салфетку. — У меня есть антибактериальный гель, если ты не захватила свой. Курт съеживается в этом отвратительном кресле, закрывая глаза. — Я не хочу взрослеть, — я не хочу говорить о моём умирающем отце. — Почему, ради всего святого, вы работаете консультантом в школе? У вас даже нет подходящего образования. Вы даже не можете меня утешить. Посмотрите, я разваливаюсь прямо напротив вас, а вы не можете ничем помочь. Вы даже за руку меня взять не можете! Не стоит посылать учителей, врачей, работников своего отца и школьных консультантов нахуй, Курт, сколько раз тебе говорить, глупый ребёнок. — Я думаю, что у меня достаточный опыт в общении с подростками и моё образование… — Психическое нездоровье — это не совсем то же самое, что и высшее образование в области психологии. Мисс Пилсберри вздыхает и опускает глаза. Нельзя тыкать людям в их больные места, Курт. — Извините, это было грубо, мне очень жаль, — бормочет Курт. — Это всё защитные реакции, — говорит мисс Пилсберри. — Я понятия не имею, что мне делать. Если долго смотреть на ручку кресла, можно увидеть всю бренность бытия. — Я действительно не могу погладить тебя по руке. — Вы будете долго плакать после того, как я уйду, да? — если долго смотреть на Эмму, то можно увидеть букет эмоциональной нестабильности и море любви. — Да, скорее всего, — мисс Пилсберри кивает, складывая бумажную салфетку по сгибу четвертый раз. Курт кивает. Никто не обязан вытирать ничьи сопли, превращая нытьё в бесконечный поток самокопания, не прерывающийся на обед. На выходе из кабинета мисс Пилсберри руку Курта перехватывает Бриттани. — Я нашла триста семьдесят пять колокольчиков. Быстрее! Нам нужно найти всех чёрных котов, повязать колокольчики, а потом отпустить их обратно. Мы переманим всю удачу на сторону твоего отца. Курт, быстрее! Удача не будет долго ждать. Бриттани бежит, и в её сумке звенят триста семьдесят пять колокольчиков. Курт зачем-то бежит следом. Им действительно нужна удача. 6. Сантана Курт отклоняет голову, когда Сантана кромсает её волосы. — Короче на висках, — говорит Курт, сглатывая. Облегчение чувствуется физически. — Никто не обязан тебя жалеть, — говорит Сантана. — Никто не обязан прибегать и делать тебе хорошо. Дальше — хуже. Открою тебе тайну, пироженка: всем насрать. — Я знаю. — Насрать всем, кроме нас. Квинн курит у окна, Бриттани сидит на полу по-турецки, напевая себе под нос. Её стул стоит прямо посреди хоровой комнаты, не так далеко от фортепиано, и Сантана стрижет её ножницами, которые украла в столовой. — Ты любишь Бриттани, — говорит Курт, задирая голову, чтобы посмотреть на Сантану. Сантана — красивая. Сантана смотрит на Бриттани, когда думает, что та не видит, Сантана знает наперечет все улыбки Бриттани, каждый заскок, каждую глупость. — И не любишь меня. — Боже, заткнись, иначе я обрежу тебя так, что месяц не сможешь выходить из дома. Смысл был в том, что никто ничего никому не должен, но мы всегда тут, — Сантана смотрит вперёд и чуть заметно улыбается, когда Бриттани раскладывает на полу армию из конфет. В Сантане столько любви, что хватило бы на освещение маленького города. Маленький город «О Боже, я не лесбиянка, я просто целуюсь с Бриттани» и большая любовь Сантаны Лопез. Курт покупает три флакона лака для волос, чтобы зачесывать волосы наверх, и делает алгебру в больнице, сидя у кровати отца. — Эй, детка, мне приснился сон про Дороти Дженис, представляешь. И играли Битлы, и ты пела, и почему-то Кэрол была в моей рубашке, — хрипит Бёрт. — Тебе идёт новая стрижка. Знаю, мужчины нечасто замечают такие вещи, но… Эй, детка, почему ты плачешь? — Все будет нормально, па. Всё будет просто отлично. 5. Бриттани Бриттани стаскивает с Курта рубашку, укладывая животом на кровать. Целует каждый синяк на спине, а потом достает тюбик мази, пахнущей мятой, и долго размазывает её по своим рукам и плечам Курта. Бриттани приносит две бутылки кислотно-зеленого лимонада и высыпает конфеты на пол. Она освобождает конфеты от фантиков, кидая конфеты в одну сторону, а фантики — в другую. — Если сложить тысячу бумажных журавликов, — тихо говорит Бриттани, разглаживая конфетный фантик, — то можно загадать желание, которое обязательно сбудется. У меня уже есть шестьсот тридцать три. — Я отдам своё желание тебе, — закусывает нижнюю губу Бриттани. — Всё моё — твоё. Курт открывает верхний шкаф, чтобы найти сигареты, которые Сантана точно тут оставила. — Думаю, я люблю Сантану, — говорит Бриттани, ставя семь журавликов в ряд. На них пикируют шестьсот тридцать три бумажных журавлика, сверкая яркими крыльями и мятыми боками, и Курт, открыв блокнот Бриттани, чиркает на одной из страниц: «Привет, тут была пироженка, лучшие пожелания», чтобы вложить записку в пачку сигарет Сантаны. Курт раскидывает руки, и бумажные журавлики бьют по затылку. 7. Конец — Думаю, «Хипстеры» не будут особой проблемой, — говорит мистер Шу. — Думаю, они будут слишком заняты, фотографируя друг друга и выкладывая это в твиттер, чтобы победить, — бормочет Арти. — И некий хор… — Частной академии Далтон, — продолжает Курт. — Да. Вы слышали что-нибудь о них? — спрашивает мистер Шу, оглядываясь. Курт кивает, смотря в окно. Между рамами забился разноцветный бумажный журавлик. * Он, конечно, варьируется: перепугано-важный, перепугано-гордый, перепугано-перепуганный(c) Кейя. Фраза, которая была любезно вырвана из диалога с разрешения автора. Именно, детка, именно — встала и побежала (с) Кейя.