Золотое и Черное

— Ещё одно слово про «люди боятся того, чего не понимают», и я… — Персиваль… Смуглая рука с матовым золотистым маникюром накрывает его. Почти с нежностью. И это неформальное обращение… Они в кабинете одни, и Грейвса посещает очередной приступ неловкости (как бы ни было странно употреблять это слово по отношению к нему). Как реагировать? Отдёрнуть руку он не успел. Взять её в свою? Погладить в ответ? Игнорировать? Директор Отдела магического правопорядка кашляет, и для того, чтобы прикрыть рот, ему требуется занятая рука. Вроде неплохо. С этой женщиной лучше быть осторожным. Она опасна, и не только как Президент, но и как Президент она полезна. Точнее — её симпатия. Смешное слово. Грейвс улыбается этой мысли, очевидно, впопад какой-то её реплике, которую он прослушал, и Серафина Пиквери принимается дальше толковать об опасностях и законах, о не-магах и ещё какой-то чепухе. Мда. Здесь нужно выражение получше. Это конечно не привязанность, и уж точно не влюблённость. Расположение? Уже ближе. Ни для кого не секрет, что помимо своих прямых обязанностей, Персиваль Грейвс является правой рукой Президента. Ни от чьих глаз не скрывается, как она прислушивается к его мнению. Нельзя не обратить внимания на то, как он вхож на любое совещание и в любой отдел. Иногда Грейвс мог услышать «Да чем, мать его, он вообще занимается?» и гордо пройти мимо, хлопая полами пальто, а иной раз резко развернуться и обдать льдистой волной презрения, молча спрашивая «А, по-твоему, херней какой-то?». Иногда не молча. Иногда лишить какого-нибудь недоноска премии. Прелесть что за работа. Просто «кот, который гулял сам по себе». Очень красивый кот. Кот, которого Президенту хотелось бы иметь у себя дома. Всё так выгодно и так легко. Он влияет на неё, даже не вступая в открытые отношения, хотя конечно за их спинами многие уже давно порешили, что между ними что-то есть. На деле не было ничего, кроме поздних собраний или собраний, после которых она просила его задержаться. Лишь деловые разговоры. Остальное — между строк, в глазах, в самом воздухе. Ещё вот этот дорогой шарф — неброский, конечно, и ничего личного. Не запонки же с бриллиантами в виде сердец она ему подарила. Грейвс задумчиво теребит край ткани — шарф сейчас как раз на нём. Есть ли смысл заходить дальше? Откроет ли это новые возможности? Нет. Он выжимает всё, что может. Серафина что-то спрашивает его, внимательно смотрит в глаза, ждёт ответа. Грейвс понимает это, только когда замечает тишину. Как же сложно бывает её слушать! — Мадам, этот вопрос требует высокой концентрации… — тянет нарочито устало, будто что тут спрашивать, и сама должна понимать. Президент не обращает внимания на заминку, кивает — да-да, это лучше обсудить завтра с мистером таким-то. Как бы так сохранить ситуацию в том положении, в котором оно сейчас? Усугублять нельзя, отходить назад поздно и ни к чему. Грейвс поднимает на неё глаза и неприкрыто рассматривает, будто провоцируя сорвать с Пиквери маску невозмутимости. Президент, ни на секунду не смешавшись, продолжает свою речь, разве что — абсолютно естественно — меняет положение в кресле. Шею так видно лучше. Хороша. Даже обидно, что она ему неинтересна. Смуглая кожа поблескивает золотым, тюрбано-подобные головные уборы… У неё африканские корни, что ли? Кокетливо выставленный платиновый локон… Грейвс смеётся снова — одними глазами. Уж кокеткой Серафина Пиквери не была. Этот локон во всём такой противоречивый, вплоть до цвета, но так добавляет ей шарма. Она умеет себя преподнести. Иногда старается слишком сильно. Не так давно ему пришлось лично брать на себя проблему чрезмерного пафоса хотя бы в её стиле: одно небрежное «Мадам, Вы и без того о с л е п и т е л ь н ы», и золотые оттенки разбавились чёрным. Чёрное он любил. Моргает, и вместо темноты перед глазами мелькают горшком подстриженные чёрные волосы. Почему он вспомнил сейчас об этом мальчишке? Криденс-то рядом с ней и не стоял. Куда его сутулым плечам до её безупречной осанки, куда его загнанности до её власти? Даже пахло от него каким-то старьём, бездарно сготовленным бобовым супом и по воскресеньям отчётливо несло дешёвым мылом. Серафина обдавала симфонией из мягких и строгих запахов: вот пион, а вот амбра и кедр, здесь женственность, а сейчас повёл носом, и уже холодная колкость. Стойкая, сдержанная, иногда высокомерная (как и он, это было отрадно), Криденс же — листок, дрожащий на ветру. Что же в этом Бэрбоуне, этом «новом салемце», прости Мерлин за выражение? Ничего. Чёрная пустота, никакой примечательности. То, как он тянется к нему? Пиквери тоже тянется, пусть и по-своему. Как сбивается его дыхание, когда он обнимает его? О, мадам Президент лучше знает, как ответить на его объятия. Может как доверяет ему? Но доверие Серафины принесло ему намного больше плодов. Или как он ловит каждое его слово? Пиквери не только ловит, но и понимает. Даже вставляет свои . С толком! Не как Альбус, конечно, но она довольно умная. Да, он бы очень уважал её за это. Если не считать её эту приверженность сохранению секретности и то, что она не может распознать волка в овечьей шкуре у себя под носом, то она далеко не дура набитая. Это приятно. Грейвс вспоминает, как слышал, что она удостоилась редкой чести самой выбирать себе факультет в Ильверморни. Как много успехов, как много достоинств… Но… Но сейчас затхлость тёмных переулков кажется ему куда милее дорогого дерева и изысканных тканей в этом кабинете. Нет, он любил роскошь — вон его пальто на крючке, некоторые крысы из каморок МАКУСА душу бы за него продали, и он бы сказал, что цена справедлива. Но всё здесь было как-то… лицемерно. Столько чопорности, столько величия, всё сверкает этим чёртовым золотом, но к чему это? Не ровен час, и их тайная жизнь обнажится, и всё полетит в тартарары. Что тогда, кем они будут? Все — от клерков до министриков в пошитых на заказ костюмах. Загнанным зверьём? Да пусть бы тогда и горели на сраном костре, это более чем заслуженно! Жить внутри мыльного пузыря — какое достижение! Перешедшие в раздражение мысли заставляют брови почти сойтись вместе, но в отличие от Президента, зажонглировавшей темами, чтобы сменить его настроение, Грейвс этого не замечает. Резко захотелось оказаться подальше отсюда. Чёрным облаком вбросить это чужое тело в какую-нибудь подворотню с разбитыми фонарями. Да. Точно. Нужно немедленно узнать у Бэрбоуна как продвигаются поиски ребёнка! Плевать, что почти ночь, и его мамаша может его засечь — он потом погладит его по голове и залечит все раны. Не время думать о том, как это эгоистично, когда в глазах так ёбано блестит, довольно! — Персиваль..? Взволнованный голос Президента возвращает Грейвса от образа чёрных глаз, возникших у него в голове, и он обнаруживает себя на ногах. — Мне пора, — коротко бросает он, не беспокоясь о том, как это не вовремя для их «разговора», и что подумает Пиквери. Та лишь мягко приподнимает брови в немом вопросе. — Мадам, час уже поздний… Его попытка на этот раз звучать спокойно не унимает тревоги Серафины, ведь он всё ещё выглядит как не в себе, но спросить о его самочувствии или следующем заседании она не успевает. Крючок с его пальто уже пуст.

***

Спасительный мрак ласкает уставшие глаза, и взгляд выхватывает среди наваленного на узкой улочке барахла знакомый силуэт. Подойдя, Грейвс заслоняет собой Криденса от порыва ветра, и тот наконец перестаёт ёжиться и тянуть к подбородку свою убогую одежду. — Ну что? Парень поднимает на своего покровителя полный сосредоточенности взгляд, но прежде чем он начинает говорить, Грейвс кое-что понимает. В Криденсе действительно что-то есть, и теперь его магнетическое свойство ему ясно: чернота не только снаружи, чернота — внутри. А чёрное он любил.