Самая честная дружба на свете

      Утро было прекрасное: мягкое и чистое. Других здесь и не бывает. На зелёных лужайках улыбались керамические гномы, а над узкими улочками алели вершины гор. И, казалось, весь мир состоит из тишины. Она витала в воздухе, блестела с пылинками в первых лучах. Проникала в дом, скользила по немым коридорам, обволакивала спящие комнаты. Но стоило забраться в столовую, и она и исчезла вместе с шуршанием газетных страниц. Над дубовым горбилась девичья фигурка , сопя, вглядывалась в чужие буквы. "С прискорбием сообщаем, - гласили они, - что вчера..." - G-gesterrr... n! - запинаясь, шептали губы, - ist Frau… Sophi… Müsterman im Alter von восемьдесят девять Jahren vers... vers...ver-stor-ben!(1) Некрологи были не самой приятной, но единственной литературой, которую Ульяна могла читать. Все остальные статьи пестрили местным диалектом, неясным и далёким от "хохдойча"(2), на котором так любезно изъяснялись хозяева дома, и который только-только становился понятным. Ульяна напряжённо выдохнула и покосилась на большое блюдо, полностью наполненное красными ранетками. От них веяло солнцем и перезревшим летом. Девушка не выдержала и взяла одно яблочко. Поднесла ко рту. - Sie... wird immer unver... unver... un-ver-ges-sen für uns bleiben!(3) – Вздох облегчения завершил очередное извещение . И Ульяна торжественно впилась зубами в яблоко. Лопнула тонкая кожица, брызнул сок , и хруст отозвался в ушах. Глубокий, упорный, он исказил реальность. Теперь хрустело все: манерные рамки в газете, и стрелки часов. Поэтому другой, новый звук не сразу был замечен. К бодрому хрусту теперь примешивалось чужое тяжёлое дыхание. Как старая помпа, оно наливалось и ниспадало, влажно посвистывало и грустно тянуло. Вдруг что-то пощекотало девичью руку, что-то колючее и ворсистое. Дыхание стало более нервным, стол дернулся, и в пальцы легло нечто мокрое и холодное. Ульяна замерла на секунду и аккуратно отодвинула скатерть. Она едва заметно склонила голову, но этого было достаточно. Ее взгляд перехватили. Из глубин мрака сияла другая пара глаз – круглых и желтых. О, сколь много было в них! Жажда и вызов, смиренье и молы сливалась в них. - Нет, - не переставая жевать, сказала Ульяна, - ноу. Найн! Но желаемую твердость изобразить не получилось. - Не понимаешь? - Из-под стола смотрели все также тяжело, не мигая, и лишь сглотнули в ответ. Девушка сжалилась. - Да что ж вы везде такие одинаковые?! Ладно, на, бери! Но только одно. Ульяна протянула под стол яблочко. Влажные зубы аккуратно забрали дар. Но этого было мало. Темнота заскулила фальцетом, заставляя дать еще одно яблоко. А потом еще одно. И еще.

***

      После завтрака вся семья отправилась в горы показать «милой гостье» природу. Нагретая солнцем земля дышала пряный хвоей, смолой. А вверху шуршала первая опаленная ржавчиной листва. Рудольф, приземистый и квадратный, в прошлом военный лётчик, шёл впереди. Он все тараторил, махал руками, объяснял, тыкал пальцев в разные стороны. Ульяна не понимала ни слова в такой быстрой речи, поэтому лишь улыбалась и согласно кивала. Вдруг он замер. Оглянулся через плечо и, лихо сверкнув глазами, запел йодлем. Весело, свободно, грудинно. Его дочь, кареглазая тонкая Лизи, хохотнув, скинула шапку и помчалась вперед. Болтая руками и ногами, она высоко подпрыгивала в такт. И только старая дворняга Дейзи не бросала Ульяну. Семенила нога в ногу. Смотрела самыми преданными в мире глазами. - Друзья? – Спросила разгоряченная Лизи, кивая на лохматую псину. - Большие! – Согласилась Ульяна и в доказательство извлекла из кармана ранетку. Увидев это, лохматая Дейзи сипло и быстро задышала. И нежно, с чувством приникла лбом к человеческому колену. - Фу, Зи, вот какая твоя дружба? Корыстная дружба! – Укорила Лизи. - Но меж тем предельно честная, - подумала про себя Ульяна.