Любовь и смерть

Он наблюдает, как медленно и верно эти холодные, недружелюбные коридоры поглощает ночная тьма. Ночь обнимает этот город, словно тёплое пуховое одеяло… под которым нечем дышать. Он освещает пыльные, забытые коридоры лишь слабым светом полной луны и звёзд, а тишину разбавляет трелью сверчков. Он наблюдает за этим раз за разом уже с неделю подряд. Он знает, что происходит потом. Всякий раз, как наступает ночь, просыпаются её дети. Люди привыкли их бояться — скорее именно по привычке, а не по факту, ведь на самом деле в этом месте они давно позабыли, что такое страх перед смертью. Люди дрожат в деревянных домах, не ступая и шагу за порог после наступления сумерек, но всё это словно прогнившая насквозь традиция. Никому ненужная и бесполезная. Альфред начинает видеть истинное лицо смерти. Она не выглядит, как ужасная старуха или же скелет, как описывает её профессор. Нет, совсем не так. Смерть носит красное платье с туго затянутым корсетом, у неё грива чёрных, как смоль, кудрявых волос и пухлые красные губы. Смерть всегда насмехается над ним, выглядывает из-за угла, что только что поглотила тьма, ухмыляется…, но тут же разворачивается и уходит, стуча каблуками. Уходит потому, что даже смерть боится холодного взгляда того, что стоит за ним. Альфред никогда не поворачивается — это ему ни к чему. Он уже и без того слишком хорошо знает каждую черту позади скрывающегося защитника, что отгоняет от него прекрасную даму в алом платье. Он знает и его холодные кончики пальцев, удивительно грустную улыбку, помнит слащавые речи, словно выученные из женских романов… он помнит его игру, помнит его настоящего, видел его спящего мёртвым сном. Альфреду кажется, что прошло не семь коротких дней, а семь длинных столетий, за которые он успел понять всю его природу. Не понимал он лишь одного — почему же этот взгляд наполнен такой откровенной грустью и печалью, когда он смотрит на него? Почему в словах так много лести и ненужного пафоса, а лицо не трогают эмоции? К чему эта игра? К чему весь этот дьявольский спектакль, что разыгрывает Герберт из ночи в ночь, и как долго всё это будет продолжаться?! И почему это так сильно тревожит душу.  — Какая прекрасная ночь и как прекрасны звёзды, что отражаются в твоих глазах, мой незабвенный! — Лепечет вампир, прерывая их взаимное молчание и вновь начиная игру. Альфред всякий раз чувствовал себя мышкой, за которой гоняется хитроумный кот. Но кот никогда не показывал ему зубы. — Герберт, — вздыхает парнишка. Даже уже не обреченно, а спокойно, произнося лишь сухой факт. Он постепенно утратил возможность смущаться или же бояться этого существа, как в тот самый первый день, когда их взгляды пересеклись. Тогда, признаться честно, он увидел монстра в овечьей шкуре, был ослеплён страхом и симпатией к Саре, не мог нормально думать. Ныне, когда его симпатия в объятиях другого, а смерть так приветливо машет из-за угла рукой, он, почему-то всё ещё живой, больше не видел вокруг монстров. Он видел загнанных в угол испуганных существ, что так сильно напоминают людей…, но куда более одиноких. Их здесь был много, они наполняли замок, по ночам тут раздавалась музыка и звонкий смех гостей, тут были танцы и праздники, но каждый здесь был одинок и по-своему печален. Каждый из них носил на сердце невысказанную печаль и боль от потери кого-то близкого и родного. Каждый уже пресытился бессмертием и устал от вечных потерь, от вечного скитания и пряткам по углам от людей, что устали гоняться и делать вид, что боятся. Альфред видел. Всё это он видел и не понимал одного — зачем? Зачем они, что ещё могут умереть, отчаянно избегают смерть? Почему цепляются и не уходят, зачем обращают в себе подобных и распространяют это одиночество по миру? — Что за выражение лица, mon cher? Неужто тебе дорогу с ночи пораньше мой папенька перебежал и теперь ты беспокоишься о своей удаче? Спешу тебя успокоить — если же он пробежал мимо, то это самая великая удача в твоей жизни! — Герберт старался улыбаться весело и непринуждённо. Сторонний зритель, никогда раннее не вглядывавшийся в эти глаза, мог бы и поверить такой грамотной игре. Да, этот вампир — тот ещё актёр на публику. Но Альфред в ответ лишь вздыхает. А потом неожиданно поднимает взгляд на чужое лицо. В потёмках он едва ли может разглядеть черты его лица. Всё, что он видит — краснеющие глаза голодного хищника. — Помнишь, ты всё звал меня выпить с тобой вина? — Интересуется издалека Альфред. Он устал тянуть кота за хвост и смотреть в эти грустные глаза. Он не понимал, почему этот монстр так сильно его волнует и почему невыносимо смотреть, как тот немо страдает от боли. И чем вызвана такая печаль? — Ооо, а ты никак осмелел, мой друг! — Рассмеялся Герберт, подхватывая под локоть парня. На самом деле, идти так было абсолютно неудобно, но вампиру удавалось делать это на ура и при этом что-то весело трещать. — Какая удачная сегодня ночь! Быть может, мы сможем сделать её ещё более запоминающейся?.. Голос становится сладким, томным, звучит прямо у его уха. Альфред вздрагивает и шумно выдыхает. Это было единственное, к чему он никак не мог привыкнуть. Герберт никогда не дразнил его больше, чем эти пустые намёки, дыхание у шеи и ушей и редкие прикосновения, но именно они заставляли всё внутри закипать. Хотелось большего, но раньше не было сил признаться себе в этом. Что изменилось теперь? — Теперь я хочу с тобой… поболтать. — Альфред усмехнулся, чем заставил Герберта ненадолго растеряться. И вот уже весьма хорошо знакомая молодому учёному комната вампира. В ней всегда царил идеальный, нет, просто безупречный порядок. И постель всегда была холодной. Естественно — Герберт просто никогда не спал в ней. В этом не было надобности. Но всякий раз он звал Альфреда именно сюда на ночные разговоры. Они всегда были о каких-то пустяках: они обсуждали книги, музыку, балы, театры, науку, людей, вампиров, звёзды… всё, что угодно и в этом никогда не было чего-то ужасающего или намекающего. А перед самым рассветом Герберт всегда одаривал его грустной улыбкой и обещал, что обязательно набросится на него следующей ночью. Следующая ночь — это словосочетание стало сладкой иллюзией, но никакой «следующей» ночи никогда не наступала. Всякий раз, когда она наступала, была «эта самая» ночь, а «следующая» маячила на горизонте и никак не наступала. Но не в этот раз. Альфред искренне и для себя решил, что наступила всё-таки «следующая». Он зашёл в этот раз последним и закрыл дверь с громким хлопком, облокачиваясь на неё. Взгляд стал хмурым, уставленным на Герберта. Вампир, заметив это, удивлённо изогнул брови, но в привычной для него манере сперва зажёг все свечи в комнате. Альфред не двигался с места. — Ну и что ты стоишь там, свет очей моих? Что-то не так? — Вскользь поинтересовался Герберт, однако учёный успел уловить в его голосе некую настороженность. Всё правильно. Всё идёт по плану. — Скажи мне, Герберт, почему именно я? — Это был один из миллиарда вопросов, что терзали юношу по ночам и утрам и на которые он никак не мог найти ответа. Альфред в очередной раз посмотрел на лицо вампира — слишком красивое, чтобы этого не замечать. Он мог очаровать любого или же любую, влюбить в себя весь мир, стать королём или, по меньшей мере, властителем какого-нибудь городка, управлять людьми, как ему захочется…, а вместо этого грустно улыбался лишь ему одному. Должна же, нет, просто обязана быть причина всему этому! — Что за странные вопросы приходят в твою голову такой прекрасной ночью? — Он вновь хотел уйти от ответа. Так ловко…, но недостаточно. Альфред уже знал все эти приёмчики и грубо прервал своего собеседника. — С самого начала ты словно был нацелен на меня. Словно знал, что я приду и ожидал, а потом делал вид, что ловишь. Но нет — ни разу не набросился и даже не думаешь об этом. Всё кидаешься своими угрозами, а на деле забиваешься в угол и скулишь оттуда, будто раненный пёс. Объясни мне, Герберт, какого дьявола творится здесь?! Альфред срывался, со смесью гнева и недоумения смотря в чужие глаза. Он не знал, откуда взялось столько злости на этого вампира, ведь по сути тот не сделал абсолютно ничего. Скорее… он даже сделал слишком многое для его благополучия. Но почему-то именно это так бесило и раздражало Альфреда, так выводило из себя, что хотелось наброситься на вампира с кулаками и вставить ему мозги на место. — Ты температуришь, моя любовь, что так кричишь! Тебе стоит лечь и отдохнуть. Мы можем поговорить и завтра… Комок сжал горло Герберта. Он не мог внятно говорить и сдерживать эмоции, с откровенной болью смотря в горячо любимые глаза. Слишком много ответов, слишком много тайн, что он скрывал. И эта единственная душа, в которую он влюблён уже столько лет подряд… Бог, если он имеется, чертовски несправедлив! Так издеваться над тем, кто и без того уже наказан… Его глаза всегда были разного цвета, различался даже пол и национальность, но что-то незримо и ощутимое всегда оставалось прежним. Он сменял одну жизнь за другой, проживая каждую счастливо, но в каждой сталкиваясь с ним. Не помнил, не знал, а всё равно шёл в его руки, испытывая терпение вампира. Ах, сколь велик был соблазн сделать эту душу бессмертной и обречённой! Как хотелось разделить с ней вечность и наслаждаться светом луны… И всякий раз Герберт держался. Он не позволял себе превратить в ад жизнь того, кого бесконечно любил. Любил всякую его внешность, всякое лицо и всякую новую жизнь, желая лишь самое лучше. Как же много любви осталось в этом монстре. Слишком много, чтобы всегда выдерживать её. — Нет! Ты скажешь мне всё сейчас! И не надейся, что я забуду об этом диалоге, Герберт! Но Герберт замолчал, отворачиваясь к окну. Это был первый раз, когда Альфред зажал его в угол. Первый раз, когда он о чём-то догадался. Неужели, его защита начинала давать сбой? Или это знак? — Послушай меня, Альфред. Тебе пора уходить из этого дома, ты не найдёшь здесь покоя. Герберт уже привык говорить эту фразу. Он уже привык открывать перед этой душой выход на свободу, в мир людей, отпускать… и вновь потом впускать. И так происходило раз за разом. Иногда вампир думал о том, что тогда он всё-таки умер… и попал в свой личный ад. — Нет, Герберт, это ты меня послушай. — Альфред только сейчас отошёл от двери, рывками приближаясь к вампиру. Герберт развернулся, с смесью страха и печали смотря в эти глаза. Такие прекрасные и желанные… — Послушай и ответь мне, почему ты так смотришь на меня? Герберт сглотнул ком в горле. И всё равно боль пронзала его сердце, душу, разум. Он весь вздрагивал от этого упрямого и настойчивого взгляда. Как когда-то очень и очень давно, когда солнечный свет не обжигал его кожу, а волосы этого мальчишки отливали золотом на свету. Он всё ещё помнит медовый вкус губ и теплоту его рук… И в этот раз всё слишком больно. Слишком похоже на то время. Слишком… притягательно. Герберт касается его щеки кончиками ногтей, едва ощутимо надавливает на нежную кожу и тяжело выдыхает. Если надавить чуть сильнее — пойдёт кровь. Если опуститься к этой тонкой шее и прокусить её… — Слишком много причин, о которых слишком долго придётся рассказывать, моя любовь. — Тон его голоса изменился на печальный, задумчивый и обречённый. Герберт при этом смотрел в глаза Альфреда с непередаваемой нежностью и тоской, от который молодой учёный тут же растерялся и утратил весь свой бунтарский дух. Впрочем, он утратил его почти сразу, как эти пальцы коснулись щеки. Он не боялся Герберта. Пожалуй, он вообще никогда не считал его кем-то, кого можно бояться. — Я хочу, чтобы ты дал мне время, — Выдержав паузу, наконец-то заявил Альфред. Это далось ему с трудом, стоит признать. Решение, о котором он, возможно, пожалеет, но которое он уже достаточно долго обдумывал. Альфред не знает, что принесёт ему вечность и прощание с той самой прекрасной леди, но знал одно — он точно не хочет прощаться с этим глупым и абсолютно невыносимым вампиром. «Только не снова», — пронеслись слова в его голове, звучавшие скорее как молитва. Альфред удивился. Он не понял значения этой мысли, вырвавшейся из глубин его души, что страдала и билась в агонии не меньше, чем душа вампира. На мгновение, Герберт разглядел в этих глазах понимание, боль и печаль. Такую же, как его собственная. Этого мгновение ему хватило, чтобы понять. Всё это время… всё это чёртово время… — Ты ведь понимаешь, о чём ты просишь меня? — Прошептал вампир, склоняясь над чужой шеей. Горячие дыхание обожгло чувствительную кожу, а язык, что провёл по месту, где вскоре будет сиять вампирская метка, вовсе заставил юношу вздрогнуть. Альфред подавился воздухом и не сразу понял, о чём его спрашивают. — Хватит этого одиночества… Я устал… — Говорил не он, не его разум. Это были слова, вырвавшиеся из души вместе с слезами и болью, что переполняла обоих и наконец-то выплёскивалась. — Прошу… прошу прости меня, — Шептал вампир. Он умирал без криков. Лишь перед самой тьмой он судорожно наполнил лёгкие последней порцией воздуха… и навсегда попрощался с одиночеством.