Клуб анонимных

Зал, в котором проходит слушание над Персивалем Грейвсом, не вызывает никаких приятных эмоций. Как и все подобные помещения, он нагоняет страх на того, кто стоит внизу, в центре круга, и делает практически равными тех, кто размещается на скамьях амфитеатра. Конечно, не считая главу всего этого балагана. В Визенгамоте это верховный судья, в Американском конгрессе его место занимает сама президент. Внизу, на стуле, сидит человек с прямой спиной и седыми висками. Слушание показательное, и происходит оно только потому, что американской системе нужно хоть кого-то обвинить в произошедшем, хотя все прекрасно понимают, что Грейвс ни в чем не виновен, а теперь он будет усердствовать втрое больше прежнего, чтобы доказать всем свои невиновность и желание служить закону во что бы то ни стало. — На вашем месте, мистер Грейвс, я бы уволился и сохранил остатки чести, — говорит ему японский представитель. — Что за глупости, мистер Акияма! — за Грейвса отвечает сама президент. — Может быть, в вашей стране так принято, но у нас слишком мало хороших работников, чтобы ими так просто разбрасываться. Японец еще сильнее сжимает и без того тонкие губы. Руки и ноги мистера Грейвса свободны, а не прикованы к креслу тяжелыми железными цепями, которые сейчас, за ненадобностью, просто свисают. Впрочем, спина мистера Грейвса слишком напряжена, как и горло, и шея, и подбородок. Но несмотря на взваленный на собственные плечи груз вины, который простить себе не так-то легко, Грейвс старается отвечать на все вопросы, быть собранным и вести себя, как директор Отдела магического правопорядка, помогая расследованию. Дамблдор улыбается — ему нравятся такие люди. Кажется, он единственный, кто здесь может улыбнуться хоть чему-то. — Не знаю, что кажется вам таким смешным, мистер Дамблдор, в том, что Гриндевальд сбежал? — Совершенно ничего, мадам Пиквери, — отвечает он и разводит руками. — Но и ничего удивительного. Вы же не думали на самом деле, что ваши решетки смогут его удержать? — Мистер Дамблдор, вы обвиняете Американский Конгресс в некомпетентности? — немецкий посол повышает голос. — Нет, что вы, нисколько! — Дамблдор горячо уверяет всех присутствующих, сейчас глядящих на него враждебно. — Полагаю, мистер Дамблдор считает, что английское Министерство справилось бы лучше! — Отнюдь. Я вообще сомневаюсь в том, что Гриндевальда может что-то — или кто-то — сдержать. Стоит ему произнести подобное, и вокруг поднимается такой шум, что слов в нем не разобрать. Зато Дамблдор доволен. И Грейвс, кажется, тоже — его наконец-то перестали прожигать несколько десятков взглядов, и он позволяет себе немного расслабиться. Будучи одним из судей Визенгамота, Дамблдор быстро успел уяснить, что страхом, давлением на обвиняемого, угрозой расправы можно добиться меньшего, чем нормальным человеческим отношением. Каждый из подсудимых ждал наказания и, получая от него сочувствие и понимание, таял, как воск, мгновенно. — Мистер Грейвс, я бы хотел поговорить с вами, — обращается он к той самой спине в черном пиджаке, когда видит ее в одном из длинных коридоров Конгресса. Грейвс оборачивается, цепко осматривает его с головы до ног, словно надеется увидеть его насквозь. Дамблдор качает головой: вряд ли тот сможет рассмотреть хоть что-то из того, что он сам показывать не хочет. Длинная расшитая мантия совсем не похожа на наряды американцев, и Грейвс задерживается на ней взглядом чуть дольше, чем нужно. — Да, конечно, почему бы и нет, — он пожимает плечами и словно сдувается. — Со мной уже успели поговорить, кажется, все, кто был на заседании. Наверное, это и есть мое неофициальное наказание. Пойдемте в кабинет. Кабинет оказывается небольшим и неброским, и единственным его украшением служат шкафы со стеклянными дверцами, за которыми хранится множество приборов. Разнокалиберные вредноскопы, детекторы лжи и магии, длинные уши для прослушивания и глаза на веревочках для того, чтобы наблюдать за сценами, не предназначенными для глаз авроров. — Странно, что вредноскопы не двигаются, — говорит Грейвс за его спиной. — Как будто вы их все сломали. — Почему? — Дамблдор изображает самое искреннее удивление и наконец отходит от шкафов, присаживается на стул, любезно отодвинутый Грейвсом для него. Сам Грейвс уже сидит за столом, сцепив в замок пальцы. — Потому что раньше, когда ко мне заходили другие для неофициальной беседы, они вращались, как ненормальные. — Я не хочу и не могу вас обвинять, мистер Грейвс, — Дамблдор говорит так мягко, как только может. — Не вы первый волшебник, кого Геллерт Гриндевальд использовал в своих целях. И уж конечно, не последний. Грейвс делает вид, что закашлялся, чтобы прервать контакт взглядов. «Почему ты не хочешь смотреть на меня, мистер Грейвс?» — Дамблдор задается вопросом и тоже делает вид, что заинтересованно рассматривает полки с богатой коллекцией приборов. — Может быть, чаю? Кофе? — теперь голос Грейвса звучит приятнее — по крайней мере, не так сухо. — С удовольствием, — Дамблдор кивает с улыбкой. Грейвс кивает и выходит из кабинета, а спустя пару минут возвращается и снова садится на свое место. Некоторое время они молчат. Грейвс делает вид, что увлекся чтением одного из отчетов, которыми уже успели завалить его стол. Наконец он не выдерживает. — Мистер Дамблдор, — говорит он, и Дамблдор поворачивается к нему с готовностью. — Вам что-то известно о Гриндевальде? Вы только что сказали, что я не первый, кого… Произносить всю фразу до конца, кажется, выше его сил и остатков самоуважения. — Увы, это так. Мне известен случай с одним молодым волшебником. Гриндевальд пытался сойтись с ним так близко, как это только возможно, чтобы перетянуть его на свою сторону. Этому помешало только случайное несчастье, которое помогло волшебнику раскрыть глаза на сущность отношения Геллерта и его устремлений. — И кто этот волшебник? — Мистер Грейвс, вы же понимаете, что в таких разговорах не принято называть имен… Грейвс отмахнулся. — Бросьте. Как будто я бы стал распространяться об этом. Просто звезды сложились так, что о моем провале знает теперь весь мир. Несколько несправедливо, не находите? — А чего вы хотите, мистер Грейвс? Создать Клуб анонимных пострадавших от Гриндевальда? Или не анонимных? Может быть, Грейвс ответил бы что-нибудь любопытное, но в дверь постучались, а в следующий момент в кабинет заглянула молоденькая светловолосая волшебница, левитирующая перед собой поднос с чашками чая. Грейвс кивнул ей быстро, перехватил поднос своим заклинанием и сам поставил на стол. Все было бы отлично, если бы Дамблдор не почувствовал скользнувшее по его мыслям чужое внимание. — Какая талантливая девушка, — сказал он, поднося к губам чашку. — Это вы приказали ей залезть в мой разум? — Куини? — Грейвс кивнул. — Нет, она сама. Прирожденный легилимент. Большая редкость, — он замолчал ненадолго и продолжил уже другим голосом: — Жаль, что я всегда закрывался от нее. Если бы не это, она бы распознала Гриндевальда в мгновение ока. Так о чем вы хотели со мной поговорить? — Мне было бы интересно узнать, почему Геллерт Гриндевальд выбрал именно вас. — Мне тоже было бы интересно узнать, — передразнил его Грейвс. Он очень быстро приходил в себя, и чем дальше, тем больше нравится Дамблдору, — почему вы называете его Геллертом? Вы единственный, кто делает это. В лучшем случае его зовут Гриндевальдом. В худшем — злом во плоти и тому подобными эпитетами. Дамблдор усмехается и откидывается на спинку стула. — Потому что это его имя. Многие удивятся тому, что и у такого монстра, как он, тоже может быть имя. Волшебники во всем мире сами оказывают ему услугу, забывая о том, что он всего лишь человек, лишая его человеческой личности и человеческих слабостей. О том, что сам он знал Гриндевальда в первую очередь как Геллерта и не хотел бы этого забывать, Дамблдор, конечно же, умалчивает. — Что ж, теперь моя очередь, — Грейвс оставляет чашку и снова переплетает пальцы между собой так крепко, что фаланги белеют. — Я познакомился с Гриндевальдом лет пять назад, когда проходил во Франции курсы повышения квалификации. Он был одним из наших тренеров, специалистом по Защите от темных искусств. Очень хорошим специалистом. В то время он еще не был вне закона, хоть и имел скандальную репутацию. Со временем мы, как вы выразились, сблизились, — Грейвс криво усмехнулся, а Дамблдор подумал, имеет ли Грейвс под словом «сблизились» то же самое, что и он. — Тогда я был уверен, что нас увлекают одни и те же идейные вопросы. Сейчас я думаю, он просто подбивал клинья ко мне и искал пути для проникновения в Американский конгресс. Когда наша программа была окончена, он несколько раз бывал в Нью-Йорке, у меня в гостях. Я был совсем не против его визитов. Знаете, он очень умный человек, интересный собеседник… «… отличный любовник», — заканчивает Дамблдор за него мысль и улыбается — теперь он практически уверен в том, что Геллерт и Грейвс не просто обсуждали проблемы устройства мира волшебников. Смешивать идеологию и секс — любимый прием Геллерта, чтобы втереться в доверие, влезть в душу, дать почувствовать то самое родство, которого многим так не хватало. Ему и не хватает и сейчас. — Продолжайте, пожалуйста, — просит Дамблдор, когда Грейвс замолкает. Оказывается, это очень увлекательно — слушать про похождения Геллерта так, будто его это совершенно не волнует. Чисто рабочий вопрос, от которого зависят судьбы тысяч волшебников. Все для того, чтобы знать, что Геллерт представляет из себя сейчас и как предпочитает действовать. — Он долго не появлялся, про него стало ходить все больше и больше неприятных слухов. Наверное, я был даже рад тому, что больше мы не виделись, потому что мой долг аврора не дал бы мне отпустить его на свободу несмотря на мою привязанность — тогда я был наивным и полагал, что смогу его задержать. А год спустя он появился на пороге моего дома, как ни в чем не бывало. Я пригласил его войти. Я был уверен, что в своем доме я в безопасности и что мне не стоит нападать на него с убойными заклятиями в первую секунду. Как выяснилось, я ошибался. Весь следующий год я просидел в подвале собственного дома, запертом неизвестными мне, но очень мощными чарами. Время от времени он приходил ко мне, вливал в меня зелья, которые не позволяли пользоваться окклюменцией, и считывал из моего мозга все, что было ему нужно. Сначала я думал, что он просто использует мои знания. Но однажды он пришел, не сменив внешность на свою собственную, и я понял, что все обстоит намного хуже, чем я мог себе представить. — Вы рассказывали это кому-то еще, мистер Грейвс? — Да, и не раз, — Грейвс кивает. — Под сывороткой правды. Мои воспоминания лежат в архиве у мадам Пиквери, она видела все, что нужно. — Все, что вы хотели ей показать? — Мистер Дамблдор, я боюсь, что не совсем понимаю вас, — лицо Грейвса мгновенно превращается в застывшую каменную маску. — Не обращайте внимания, пожалуйста, — Дамблдор старается улыбнуться как можно приятнее, хотя на тот раз улыбка дается ему не без труда. — Я не хочу обвинить вас ни в чем. Просто я собственнолично собираю информацию о Геллерте, и мне важна каждая деталь. — Ничем больше не могу помочь, — кажется, Грейвсу совсем не понравилось то, что Дамблдор пытается расспросить его о чем-то еще. — Попросите у госпожи президент мои воспоминания, может быть, они покажутся вам интересными. Что-нибудь еще? У меня очень много дел… Из-за одного неудобного вопроса Грейвс готов потерять самообладание — это могло бы показаться забавным, если бы Дамблдор не чувствовал то же самое. Что, если бы его спросили, почему он, как сумасшедший, бегает за Гриндевальдом по всему миру, но ни за что не покажет никому свои воспоминания о нем? — Последний вопрос, мистер Грейвс. Простите, что отвлекаю вас, мне ужасно жаль, но все же… Вы сказали, что Геллерт держал вас в подвале, запертом неизвестным заклятием. Как вам удалось выбраться? Грейвс усмехается и прячется за чашкой с чаем, остывшим за время его продолжительного монолога. — Он не спускался ко мне три дня, и я уже думал, что мне предстоит совсем не героически умереть в собственном подвале. А однажды, на утро, я подошел к двери, и она открылась сама собой. Это произошло той ночью, когда Гриндевальд сбежал из-под стражи. — Он оставил вас в живых? — брови Дамблдора ползут вверх непроизвольно. Он удивлен, и даже не пытается этого скрыть. А еще раздосадован и… ревнует? — Вам очень повезло, мистер Грейвс. Гриндевальд не из тех, кого волнуют человеческие жертвы. — Я знаю, — Грейвс наконец-то смотрит на него прямо. Уголки его рта дергаются, пытаясь изобразить улыбку, но она выглядит очень жалко, и Грейвс быстро прекращает. — Возможно, мистер Дамблдор, это может показаться глупостью и безрассудством, которые мне не пристали, но мне хочется верить, что Гриндевальд сделал это не потому, что хочет использовать меня еще раз, а просто потому, что тоже испытывал ко мне привязанность. Как вы сказали, ничто человеческое ему не чуждо? Грейвс сглатывает тяжело и заставляет себя не отвести глаз. Дамблдор тоже смотрит на него с усилием. Сейчас Грейвс кажется ему собственным кривым отражением в зеркале. — Я бы тоже хотел в это верить, мистер Грейвс, — Дамблдор пожимает плечами и поднимается на ноги. — Но я боюсь, что Геллерт не умеет испытывать привязанность к кому бы то ни было, кроме себя. Не буду больше отвлекать вас от дел, и спасибо за разговор. — Мистер Дамблдор, — Грейвс окликает его, когда Дамблдор уже подошел к двери. Он поворачивается неохотно. — Тот волшебник, имени которого вы не хотели называть — это ведь вы сами? — Я не стану отвечать на ваш вопрос, — говорит он строго и тут же улыбается: — Впрочем, стать членом Клуба анонимных пострадавших от Гриндевальда я бы не отказался. Мог бы даже стать его главой. — И сколько человек будет состоять в клубе? Два? — Об этом не беспокойтесь, Геллерт поможет обеспечить его безбедное существование и нарастающую популярность. Грейвс смеется в ответ, и напряжение, возникшее между ними, исчезает.