Летать

В первый раз это случилось в раздевалке после утренней тренировки. Они с Джоном ходили в одну школу, и потому (как думал Юра) друг ждал его после тренировок, пока Юра отрабатывал с тренером индивидуальные упражнения. В то утро он отрабатывал их самостоятельно: тренеру срочно требовалось уйти куда-то. Приняв душ, Юра обернулся в два полотенца и вышел в раздевалку, подходя к своим вещам. Он скинул полотенце с плеч и начал тщательно вытирать волосы, когда вдруг ощутил чужие руки на своей талии. Широкие ладони гладили вдоль ребер, удерживали, хотя Юра рвался и кричал о помощи. Джон был выше и старше на целых три года. Разница не такая большая, но не в этом возрасте: он был заметно крупнее. Приподняв легкого Юру, он переставил его к стене, свободной от крючков, и надавил на его голову, заставляя мальчика упереться в нее лбом... Это продолжалось в течение пары месяцев. Не регулярно, по настроению, согласно своей импульсивной натуре, Джон набрасывался на Юру с ласками и поцелуями, которые были ему явно противны. Джон заставил мальчика молчать, запугав его тем, что иначе они оба потеряют место в команде, ведь чтобы там не говорили, их связь — позорна и порочна. Джон был добр иногда: помогал отбиваться от изводивших школьных хулиганов, приносил заживляющие мази. За все это он требовал плату. Юру не интересовало то, почему подросток выбрал именно его, Юру не интересовали его подарки, не интересовало уже почти ничего; все, что он хотел — чтобы это все, наконец, закончилось. Юра таял на глазах: стресс и постоянное чувство страха переросли в тревогу и практически в манию. Он снова начал бояться темноты, ему снились кошмары с ужасными сценами, а боль казалась настолько реальной, что, просыпаясь, он еще чувствовал то, как Джон двигается внутри него. Спал Плисецкий все меньше и меньше, под глазами пролегли тени; чудом ему удалось купить в аптеке кофеин в таблетках. После каждого раза с Джоном Юра не мог заснуть, ночью брел в душ, где, в тишине и одиночестве, отмывал следы близости. По внутренней стороне его бедер стекала красноватая вода. Он нещадно тер искусанную спину мочалкой, будто бы стараясь содрать с себя кожу, избавиться от чужого запаха и ощущения постоянного присутствия. Он боялся лишиться одного: льда. И ради возможности продолжать тренировки пошел на сделку с Джоном. Он согласился отсасывать ему взамен на то, что парень будет хотя бы подготавливать его. Первым человеком, обратившим внимание на появившиеся у Юры проблемы (со здоровьем: скованность в движениях и хриплость в голосе, и общением: мальчик пугался резких звуков и выпадов в его сторону, дергался, когда поправляли его движения, ставили руки в правильное положение, даже если случайно задевали — мальчика словно прошибало током, он мог вскрикнуть или всхлипнуть, тут же прервав контакт) была их с Джоном тренер, дочка русских эмигрантов из Санкт-Петербурга, с простым, звучным именем «Ира». Она всегда относилась к Юре по-особенному: он был здесь совсем один, в чужой стране, над ним издевались в школе, программа тренировок для него была местами слишком тяжела, но он продолжал добавлять новые тренировки и заниматься с ней отдельно, хотя ноги натирал коньками до кровавых мозолей. Когда Ира приглашает его зайти к ней в кабинет, Джон смотрит так злобно, что Юра понимает: если расскажет — умрет. Джон точно его прикончит. Но Ира не спрашивает, случилось ли что-то. Боясь напугать ребенка еще сильнее, она действительно поит чаем и рассказывает о новостях из России. Говорит о себе и своей семье. Они встречаются минимум раз в неделю и говорят об отвлеченном. На пятый раз минул уже месяц с их первой встречи, и Ира делится новостью о важном событии: ее родная сестра вышла замуж! Она рассказывает об этом с огромной теплотой и угощает Юру тортом. Юра неаккуратен и из-под рукава показывается темно-фиолетовый синяк, чуть выше запястья. Женщина ахает и предлагает помочь с обработкой. Когда она — все с той же абсолютной открытостью — предлагает свою помощь с лечением и интересуется о причинах, Юру прорывает от ее искренности, заботы лишенной даже толики притворства. Он смотрит на свое отражение в горячем черном чае, кружку с которым он обхватывает вечно замерзающими пальцами, и вдруг понимает, что плачет. Он хочет солгать, что это школьные хулиганы, но если она увидит синяк ближе, то поймет, — Юра уверен — что это след от слишком сильной хватки. Хватки насильника. Слезы падают прямо на стол, и он старается аккуратно вытереть их рукавом, но резкое движение — и такая же резкая мысль-ассоциация, возникающая в голове — и кружка падает на стол, а по красивой скатерти растекается уродливое мокрое пятно. Юра отпрыгивает в сторону. Теперь падает еще и стул. — Я всё уберу, простите меня, пожалуйста... — Юра продолжает сбивчиво извиняться, пока озирается вокруг в поисках тряпки. — Юра, — Ира аккуратно берет его за предплечья, останавливая, — ты плачешь? — Обжегся, — ложь легко срывается с губ, которые Юра тот час же поджимает. Он в последнее время врет часто: соседу по комнате про синяки, классному руководителю про то, что отношения с одноклассниками, конечно же, стали лучше. Но сейчас он понимает, что эта женщина напротив знает его слишком хорошо: она знает, что он врет, и ей больно от того, что мальчик закрылся от нее. Юре и самому больно, он не хочет ранить ее чувства, но открыть правду будет еще больнее, ведь так? — Юра, — голос Иры становится надломленным. — Скажи мне правду, пожалуйста. Она берет его лицо в руки и поднимает, заставляя посмотреть себе в глаза. Случайно задевает несколько старых синяков. Если бы свитер был без высокого ворота, ее глазам открылись бы другие многочисленные кровоподтёки. Старые засосы и прочие позорные отметины: следы от зубов и ногтей, вот что теперь украшает его некогда девственно чистую, совсем бледную кожу, украшенную россыпью родинок по всей площади и веснушек — на плечах. В глазах Юры стоят слезы. Он начинает говорить против своей воли и просто не может остановиться. Когда он выговаривается полностью, Ира просто крепко обнимает его, прижимая к себе (инстинкты говорят Юре бежать, но он старается привыкнуть к теплу без боли). Юра терпит объятия, терпит сочувствующие взгляды и пытается доверять, но это сложно, он чувствует себя таким отвратительно грязным, ему стыдно за то, что он рассказал и стыдно за то, что позволил это с собой сделать, стыдно за собственную слабость. Ира говорит ему, что гордится ее маленьким героем, ведь он сумел найти в себе силы рассказать правду: — Я думаю, ты и сам понимаешь, что солгать мне тогда было намного проще. Но ты смог. С позором Джона исключают из секции. Ира помогает написать на него заявление, надеясь на то, что его накажут по всей строгости. Она беседует с каждым из ребят секции и находит еще одного мальчика, над которым Джон измывался в прошлом семестре, еще до приезда в Детройт Юры. Приходится пройти через процедуру снятия побоев. Это нужно сделать срочно, Ира пытается отложить все хоть на пару дней («Это такой стресс для него, вы что, совсем звери и не понимаете»), но время не ждет, приходится проходить все в срочном порядке («Нам нужно убедиться, что следы свежие»). Юра боится раздеваться на глазах других людей, ведь он сейчас такой омерзительный: изможденный, отощавший, вся кожа испещрена пятнами синяков и засосов. Не смотря на протесты психолога, которая говорит о том, что для ребенка это слишком, эксперты требуют того, чтобы Юра разделся. Юра делает, что ему говорят. У него дергается нога, когда двое мужчин и женщина смотрят на него с разных сторон, записывают и зарисовывают, просят поднять и опустить руку. Его начинает потряхивать сильнее, и эксперты разрешают одеться, решив, что причина такой реакции организма — холод. И только психолог тихо шепчет Ире на ухо страшное слово «невроз». Если у Юры будет невроз, он никогда не сможет быть на льду самым лучшим. Для осмотра практологом нужно разрешение родителя или опекуна, поэтому эта процедура для Юры не проводится: дедушка в любом случае отказал бы. Когда в комнатах Юры, Джона и Майка (второго пострадавшего), проводят обыск на предмет того, не осталось ли одежды с биологическими следами, подтвердившими факт совершения или же не совершения преступления, Плисецкий протестует и отказывается пускать людей в свою комнату. Он громко кричит и разбивает тарелку, когда его выводят и оставляют ждать в коридоре. Обыск привлекает много внимания и слухи о двойном изнасиловании выходят за пределы ледового дворца и здания суда. Юра чувствует себя еще более дерьмово. Он не может войти к себе, потому что все вокруг в отпечатках чужих людей, это нервирует и бесит. Когда Ира знакомит Юру с Отабеком, тот совершенно опустошен и измотан. Новый человек пугает его. Он почти все время сейчас чувствует страх. Перед ним высокий молодой мужчина, по которому сразу понятно, что он — не американец. Он одет в внушительного вида байкерскую кожанку, с огромным количеством нашивок на ней. В его руках мотоциклетный шлем. Ира представляет его: — Юра, это мой давний друг, Отабек. Юра кивает. Отабек не подает ему руки; по его лицу Юра видит, что он знает о его ситуации и от этого становится только противнее: еще один человек знает о его позоре и слабости. — Ты не будешь возражать, если он будет присутствовать на наших тренировках? Плисецкому без разницы; он в апатии. Все, чем он живет — лед, и если ему разрешат дальше кататься, пусть хоть королева Англии смотрит на него сочувствующим взглядом. В перерывах Отабек подходит ближе к Юре и наставляющей его Ире, и за две недели тренировок рядом с Отабеком, Юра привыкает к нему. Пользуясь последними теплыми деньками, Ира устраивает пикник в парке. С остальными детьми в секции Юра не очень-то дружен, поэтому он не участвует в их играх, а просто сидит рядом с Отабеком, изредка бросая взгляды в его сторону. Они не говорят друг другу ни слова. На следующей тренировке Ира представляет Отабека еще раз: — Юра, Отабек из организации, которая помогает таким детям, как ты, справиться со страхом. С вызовом глядя на Иру и избегая прямого контакта взглядами с этим странным мужчиной рядом, Юра заявляет: — Страхом? О чем ты? Он лжет, и видит в темных глазах напротив совершенное понимание, разоблачение; становится только страшнее. — Джон все еще на свободе и есть шанс, что он попробует нанести тебе более серьезные повреждения, — объясняет Отабек. Он говорит по-русски практически без акцента и это вызывает интерес: — Откуда ты? — Я представитель организации BACA*... — повторяет Отабек, но Плисецкий прерывает его сразу же: — Я не об этом! Откуда ты родом? Ты же не американец? Ира наблюдает за разговором с полуулыбкой: говорящий Юра выглядит непривычно живым. У Алтына подобный вопрос вызывает улыбку: — Если ты хочешь познакомиться со мной поближе, можем позавтракать перед школой. Я знаю отличное место. Юра оглядывается на Иру, наблюдая за ней; дождавшись одобрительного кивка, он соглашается на предложение Алтына. Он все еще не доверяет ему и боится его чисто на инстинктивном уровне. Отабек понимает это и не делает резких движений, не задевает даже случайно, голос его непроницаем, а темы — нейтральны. Он рассказывает Юре об организации, членом которой является: — BACA — это прекрасные люди; они помогают тебе не просто пережить произошедшее, но и стать сильнее. Я буду рядом с тобой на протяжении всего судебного процесса. Юра слушает его внимательно, но говорить больше не решается. Отабек не против: их молчание не назвать натянутым. Не спрашивая адреса, Отабек отвозит его, куда надо. На следующий день утром он — первый, кого видит Юра. Отабек стоит у двери в его комнату с занесенной для удара рукой. И Юра шарахается. Он смотрит дикими глазами, и Отабек делает шаг назад, показывая на поднятых руках пакетик с завтраком. Отдышавшись, Юра пропускает незнакомца в комнату. Отабек вынимает из пакета контейнер с кашей, и второй, меньше размером, с бутербродами. Он осматривается и понимает, что больше на столе нет ничего. Только кружка с черным кофе, горячим: от напитка идет пар. — Ты ел сегодня? Юра мотает головой. Отабек кивает на пышущую жаром еду: — Ешь. При мне. — Мне не хочется, — Юра говорит тихо, но под хмурым взглядом Отабека сдается и берется за ложку. Он заставляет себя съесть четыре ложки каши и дважды откусить от бутерброда, перед тем как его начинает мутить. Больше Отабек есть его не заставляет: он молча довозит его до школы. В ежедневной рутине Юры хмурый молодой парень обосновывается прочно. Он появляется каждое утро с завтраком (взвешенная и рассчитанная порция), забирает после школы и отвозит на тренировку, забирает с нее. Они почти не говорят, но Юра привыкает. Привыкает настолько, что когда он роняет шлем от мотоцикла, а Алтын пытается его подхватить, при соприкосновении рук он не дергается. Он снова ест. Вернувшийся аппетит придает ему более бодрый вид. Но сон не возвращается. Кошмары преследуют даже днем: в каждом школьнике Юре видится Джон, ему страшно. Тот все еще на свободе, его разыскивают, но безуспешно. Ира предлагает воспользоваться услугами психолога, но Юра отказывается наотрез: слишком унизительно, слишком страшно, слишком стыдно. Он не решается поговорить даже с ней. Но однажды просит Отабека остаться: он пересказывает ему сюжет своего сна, и, не удержавшись, рыдает. Отабек подает ему полотенце и легко дотрагивается до плеч. — Ты очень сильный, Юра, — Отабек говорит только это, но Юре больше не нужно. Ему не нужны размышления о том, насколько он здоров. Ему просто нужен слушатель. Алтын дарит Юре большую плюшевую игрушку в виде тигра (он размером почти с самого мальчика): — Если проснешься в холодном поту — обними его. Юрина благодарность за подарок искренняя. И улыбка — тоже. Отабек доволен результатом. Шаг за шагом, он сближается с мальчиком, Плисецкий начинает доверять ему и сам становится здоровее: его тревога и мнительность отступают, аппетит снова в норме и количество потребляемых калорий достигло допустимого минимума и продолжает расти. В кафе они заезжают пообедать перед тренировкой; Юру оставили после уроков и заехать в общежитие не получилось. Отабек рассказывает о том, что ему всего девятнадцать, он приехал из Казахстана пять лет назад («мне было как тебе сейчас»), а Юра поправляет его: ему ведь всего тринадцать. — Так ты теперь вроде моей няньки? — Я скорее твой телохранитель, знаешь. Но если что — я неплохо готовлю... — Отабек пробует панкейк, политый кленовым сиропом, — хуже, чем это, но тоже вкусно. — Панкейки едят на завтрак. Алтыну нравится то, что мальчишка разговорился и даже пытается подкалывать его. Но сейчас его рот должен быть занят едой. Однако он все равно поддерживает разговор: — У меня завтрак. — И что, будешь таскаться за мной? — Юра старается вложить в голос как можно яда, выплевывать каждое слово, но на самом деле ему просто любопытно. — Нет, если ты думаешь, что тебе уже не нужна моя помощь. Но кое-что от меня тебе принять придется. Можешь считать это подарком на память. Плисецкий поднимает бровь: — И что же это? — Куртку, — легким движением Отабек стягивает с себя кожанку и, поднявшись, накидывает ее на плечи Юры. Тот критически оглядывает черное нечто, слишком большое для него: — И зачем это? — Теперь ты — часть организации. Ты под нашей защитой. — Под твоей? — Отабек в ответ покачивает рукой, подразумевая под этим «почти, суть ты уловил». — Ешь быстрее, на тренировку опаздываем же. Юра выплевывает «да», но учтивое «мамочка» проглатывает вместе с очередной ложкой куриного супа. Оживая, Юра начинает все больше улыбаться, он катается с полной отдачей и выглядит довольным. Пока один раз прямо посередине отката программы он вдруг не видит тень на верхнем ряду трибун. Он видит тень и думает о том, кто может пробраться на его тренировку. Ему становится страшно, страх буквально душит его, он падает на лед, не завершив элемент, сжимается в комок и начинает рыдать. Он дышит с трудом, ощущая себя так, будто бы ему на грудь что-то дышит. Открыв глаза, Юра понимает, что мир постепенно теряет очертания и становится полностью темным. Темнота пугает еще больше, темнота приходит с забытьем и ломающей кости болью. Когда он приходил в себя раньше, то обнаруживал себя измазанным в сперме, искусанным и использованным, порванным и ненужным. Но в этот раз он в такси, его голова на коленях у Иры. Он отключается снова. Он проходит очередное обследование в больнице и теряет счет дням, в одиночестве приступы повторяются еще дважды, после в палату пускают Отабека. Первое, что хочет сделать Плисецкий после выписки — встать на лед. Проехать от бортика до бортика, убедиться в том, что ноги и голова работают сообща. Ира в ответ на смелое заявление («Я готов продолжать тренировки!») только качает головой: — Не в твоем состоянии. Плисецкий взрывается: — Моем состоянии? А какое у меня состояние?! Я в порядке, в порядке, видите? Я стою, хожу, говорю, махаю руками — пустите меня на лед, я не могу безо льда... — он заходится в рыданиях, и Ира уводит его к Отабеку, стоящему у входа. Оставшись без единственного, что давало ему стимул жить, Юра снова перестает есть, ему уже без разницы: смотрит на него Отабек или нет. Ему просто наплевать. Он изнуряет себя, не слушая ни Алтына, ни Иру. Практически не спит. Ира не знает, как подступиться; Алтын быстро теряет терпение. Застав Юру в прострации в очередной раз, он поднимает его за воротник растянутой домашней футболки, встряхивает и гаркает в лицо: — Что ты делаешь? Это не громко. Это оглушительно. У Юры звенит в ушах. Он смотрит испуганно, затравленно, хочет вырваться и убежать как можно дальше от источника страха, и Отабек видит этот страх в его глазах. Он опускает Юру на пол и отходит на два шага назад. — Ты решил все бросить? Ты сдался, потому что тебе сказали отдохнуть месяц? — он говорит уже спокойнее, но Юра все еще смотрит на него, как кролик на удава. — Юра, после того, что ты пережил, некоторые не восстанавливаются, а тебе дали месяц. Ты даже будешь участвовать в соревнованиях этого сезона! — Почему ты осуждаешь меня? Почему тебе есть дело до меня? Ты простая сиделка, так сиди, корми меня с ложечки, что еще тебе положено делать? — Юра говорит это, не поднимая глаз, не отрывая взгляда от собственных босых ног на холодном полу. Алтын выходит, аккуратно прикрыв дверь. Он возвращается на утро, успокоившийся и собранный. Кладет перед Юрой папку. Тот смотрит на нее, но не открывает. — Что это? Отабек открывает ее сам: — Твоя программа упражнений, если ты не хочешь за этот месяц потерять форму, раскиснуть и покинуть спорт навсегда. — У меня нет тренера. — Я тебе не сиделка, знаешь ли. Я твой телохранитель, тренер, повар; но знаешь, что самое главное, и про что ты, говнюк, забыл? Юра немного теряется от подобных слов: раньше Алтын никогда не позволял себе таких грубостей в его адрес: — Что? Что я забыл? — Я, — Алтын кладет руку себе на грудь, — твой друг. В следующие три недели они успевают очень многое. Юра теперь знает пятнадцать приемов самозащиты и может перекинуть через себя врага весящего в два раза больше, чем он. Он смог нагнать и перегнать школьную программу, так и не появившись в школе — считается, что он отбывает длительный курс реабилитации; одноклассники уверены, что это все потому, что «в фигуристочке проснулось национальное начало, а сейчас вот лечится от зависимости»; Алтын уверен, что, вернувшись после реабилитации грозным и суровым, Юра точно распугает из всех — ни разу. Даже за заданиями ездил Отабек. Алтын возит Юру на свежий воздух: в основном они гуляют по парку развлечений ранним утром, когда людей вообще нет, персонал знает их в лицо и иногда делает скидки. Отабек учит его очень многому, но самое главное, Юра понимает, что мир не ограничивается бортиками катка или воротами ледового дворца; мир не заканчивается на фигурном катании. И дышать от этой мысли становится легче. К моменту начала судебных слушаний панических атак у Юры не было уже больше недели, он спит семь часов в сутки и тренируется по три. То, что Джон наконец-то пойман, делает его жизнь еще легче: теперь бояться по ночам можно только собственную тень. И самое главное, к моменту начала судебных слушаний из России прилетает дедушка. Он обнимает внука и бесконечно повторяет о том, как тот вырос за прошедшее время. К Отабеку он относится неодобрительно и сначала принимает его за того парня, что надругался над его любимым внуком (и лезет с кулаками и тростью). Однако, узнав «Бека» лучше, он даже соглашается не тратить деньги на номер в отеле и пожить у него в квартире. Отабек делится с Николаем (момент, когда они переходят на «ты» Юра упускает из виду; сначала Николай хочет спустить с Алтына три шкуры, а потом дает ему рецепт любимых пирожков Юры) рассказами о успехах его внука в школе и в самообороне. Когда дело доходит до суда, Юра вдруг резко теряет все силы и уверенность в себе. Ему снова снится кошмар, он кричит во сне, мечется, зовет на помощь, стонет и снова кричит. Встав утром, он понимает, что проспал совсем немного, а больше – не хочется. И не можется. В зале суда будут не только судьи, не только дедушка, которому будет плохо; в зале суда, конечно же, будет и он. Он принимает душ три раза, разминается и думает сходить на пробежку, когда в комнату заходит Отабек. Ему потребовалось меньше минуты и один пронзительный (сканирующий) взгляд на Юру, чтобы понять: все началось снова. – Я надеялся разбудить тебя. – Мне не спалось. – Юра не лжет, просто не называет причину: нет нужды. – Ты боишься его? Юра облизывает искусанные в кровь губы. Задумывается. – Нет. Больше нет. Но воспоминания все же слишком красочные. И я все еще чувствую его руки поверх своих иногда. Бросив на Юру еще один очень серьезный взгляд, Алтын говорит: – Сегодняшний суд будет окончанием всего этого кошмара; он останется позади. И Плисецкий верит этим словам. В присутствии не только дедушки, но и защитника (кожаная куртка греет плечи), Юра смело дает показания во всех подробностях. Он отвечает под присягой, помня то, что сказал ему Алтын прямо перед заседанием: «не ври, не приукрашивай и не скрывай, тебе может быть стыдно и противно говорить о чем-то, но, промолчав, ты уменьшишь срок этому гаду». Смелости придало и то, что когда Юра поднялся с места, чтобы проследовать к трибуне, Отабек показал ему большой палец вверх. — ... И после всего случившегося, он запугал меня, а я поверил и не рассказывал никому до последнего; вероятно, сыграл свою роль стресс и общее давление, которое Джон оказывал на меня еще до изнасилований. На этом у меня все, Ваша Честь. Судья дает разрешение стороне обвинения задать несколько уточняющих (омерзительных) вопросов. Убедившись в том, что вопросов больше нет, он говорит: — Хорошо, благодарю вас, мистер Плисецкий, можете занять место в зале. Когда вердикт не выносят сразу, Отабек объясняет неодобряющему подобное дедушке Юры: — Это же американская правовая система. Им нужно найти подобный случай в практике, разобраться в нем, сравнить, выслушать присяжных и только после этого они могут вынести окончательный вердикт. То, что его сочтут виновным, конечно, не обсуждается; вопрос стоит в том, какое наказание его ждет, он ведь тоже подросток. — Он — животное! — в сердцах воскликивает Николай Васильевич. Алтын кивает, он полностью согласен с подобным высказыванием. Дедушка остается еще на две недели, кормит любимого внука (и Бека заодно) домашней едой, балует пирожками и приходит посмотреть на возобновившиеся тренировки Юры, знакомится с Ирой, которая честно и без прикрас рассказывает о том, какие успехи делает Юра на катке. Провожают в аэропорт Николая Васильевича все трое. Юра обнимает его очень долго, а дедушка сокрушенно вздыхает: — И кто же тебя теперь так накормит? А потом смотрит на Отабека и Иру, кивает им и улыбается внуку, который едва сдерживается от слез: — Но я уверен, что оставляю тебя в хороших руках. А я буду ждать тебя дома, постараюсь найти тебе хорошего тренера там... В такси Юра все-таки плачет, уткнувшись Беку в плечо. Тот ласково треплет его по волосам и молчит; нужных слов утешения здесь не найти. Вернувшийся на лед Плисецкий начинает тренироваться еще больше, еще отчаяннее, не жалея себя. У него словно открылось второе дыхание. Откатывая программу безупречно раз за разом, он думает о том, что несколько месяцев тесного сотрудничества с Отабеком изменили его слишком сильно. Он теперь может постоять за себя. Знает, что представляет из себя. И что за пределами катка – прекрасный, дивный мир, полный неизведанных излишеств, например, мороженого с васаби. Но его миром пока остается лед, потому что главные цели, чтобы не произошло, остались теми же: полет и мировое первенство. Погруженный в тренировки, Юра взрослеет, вытягивается, становится настоящим Юрием и все так же дружит с Отабеком. Он меняется; учится язвить и дружески стебать. С одноклассниками все еще не ладится. После того обыска ли, может быть, после ареста Джона – но почти все знают, что случилось с Юрой. Одноклассники теперь не волнуют его вообще, только вот их такое положение вещей не устраивает: они цепляются и задирают его, надеясь добиться от него каких любо эмоций кроме безразличия, ненависти в глазах и едких, полных сарказма и пренебрежения, коротких фраз. — Ты, феечка, подойди сюда, — Юра проходит мимо, игнорируя этого говнюка Стивена. В его первый день он показывал Юре школу. Почему-то окружающие считают, что феечка — это обидно. Но Юра немного гордится этим прозвищем, потому что он тонок и грациозен, он достаточно красив для того, чтобы гордящаяся Ира без доли скептицизма в голосе шептала «ты — фея, Юрочка». В первый раз они встретились на собеседовании, где Ира спросила: — Чего ты хочешь добиться? Юра, не мямля, сказал четко и ровно: — Я хочу летать на льду; и, разумеется, я хочу победить. Хочу быть лучшим. Мужчина, помогавший Ире с собеседованием, тогда рассмеялся; в словах маленького растрепанного мальчишки и правда было что-то забавное. Но Ира увидела в нем огонь: им горели его глаза, он сам загорался, когда катался на льду, манил к себе взгляды, очаровывал зрителей. И сейчас Юра гордится своим венцом отщепенца; он рад быть «феечкой». Когда Стивен дергает его за куртку, Юра резко останавливается и смотрит на него с вызовом: что он может сделать Плисецкому? — Вижу, тебе очень дорога эта... — он изображает рвотный позыв, — вещица, — он проводит рукой по куртке, прощупывая материал, — отличная кожа, но твоя, наверное, еще лучше на ощупь. Юра дергается в сторону, выплевывает: — А ты у нас экспертом стал? На мальчиков потянуло? Поправляет куртку и сползшую лямку рюкзака, хочет скрыться в дверях класса, но его хватают два сильных парня (кажется, они учатся в параллели), заламывают ему руки за спиной. Стивен подходит спереди, проводит рукой по распущенным и отросшим волосам, убирая их за ухо. Юрий отчаянно пытается укусить его за пальцы, но Стивен ловит его челюсть и коротко целует в подбородок, а после выдыхает в самые губы: — Отсосешь мне, принцесса? Плисецкий плюется в прямом смысле слова. Смачный плевок попадает на губы Стивена и тот, вытерев его рукавом, шипит: — Ты поплатишься, дрянь. Его послушные головорезы срывают с Юры куртку. Юра набирает заученный еще два с лишним года назад номер. Отабек приезжает к концу следующего урока. Он находит Стивена в коридоре, аккуратно прижимает к стене, приподнимая над полом, и ударяет точно в солнечное сплетение. Его глаза горят невиданной злобой, он обещает выпотрошить Стивена, если он хоть раз еще тронет Юру. Куртку Юре возвращают тут же. Бек улыбается ему совершенно по-особенному и обещает заехать вечером. — Так вот кому ты отсасываешь... Да, он красивее и, наверное, богаче, раз такая шлюха таскается за ним. Стивен попадает в больницу, потому что у Бека чертовски хороший слух и удивительно сильный хук левой. И натренированные ноги. В следующий раз его окликают в коридоре только два месяца спустя. — Эй, ты, русская выскочка! Не отзываясь, Юра продолжает идти по коридору, полному подростков. До кабинета остаются считанные шаги, когда широкая ладонь опускается ему на плечо. Прикосновение, пачкающее подарок Отабека, вызывает у Юры всплеск негативных эмоций, он действует на рефлексах и собственной ярости: перехватывает чужую руку и перекидывает противника через себя. Толпа вокруг него расступается, он остается один в центре круга, на него смотрят с отчуждением и непониманием. Юре хочется домой. Он отвечает им их же злобой, потому что не видит другого выхода. Парень, который тронул его, поднимается. Он стал выше. Сильнее. И его голос поменялся. Но эта его улыбка до сих пор пробирает до дрожи: Джон. — Судебный запрет! Ты нарушил его, ты приблизился ко мне ближе чем на пятнадцать метров! — Юра откровенно орет, надеясь, что кто-нибудь из учителей обратит внимание на стычку в коридоре, что кто-нибудь заступится за него, но он один на один со своим страхом. И Джоном. Бой кажется неравным. Но на его плечах куртка человека, который пытался научить его готовить и не бояться. Готовить Юра все еще не умеет, потому что Бек слишком часто возит его в кафе и приносит домой еду. Но вот боится ли он? Отнюдь. Он в ярости. Он больше не маленький невинный мальчик, верящий на слово. Он может постоять за себя, он может защитить себя, если этого не может сделать слишком демократичная американская судебная система. На его родине это называется самосудом, но здесь вполне может сойти за самозащиту. И тут случается то, чего Юра не ждал. Джон пятится от него в сторону. Ему страшно. Он бежит прочь, расталкивая людей. Звенит звонок. Мерзкий звук заставляет всех разбежаться по аудиториям, а Юра сползает по стене и решает, что оставшиеся уроки не так важны — он звонит Беку и просит забрать его. Они снова идут в кафе. Юра ест полюбившиеся вафли, радуясь тому, что у него все еще хороший обмен веществ и подобное не отражается на его удивительно тонкой фигуре. — Ты никогда не рассказывал мне, как получил куртку. — Оу. Это долгая история, — Алтын качает головой, надеясь избежать допроса с пристрастием, но из-за подобного вступления интерес Юрия только разжигается. — Ну? До закрытия еще часа три. Можно посмотреть Братство Кольца, поэтому, я думаю, история твоих страданий в это время уложится, — тон Юры немного пренебрежительный, но Бек привык к тому, что он частично прячет свои эмоции даже от него. — Мои родители развелись, когда мне было десять. Они долго спорили из-за того, с кем буду жить я. Отец говорил, что вырастит из меня мужчину, мама сокрушалась, что не ушла раньше: отец запретил мне кататься, когда у меня только начало получаться. — Кататься? — Ну да. Фигурное катание не только твоя страсть. И как ты думаешь, мы с Ирой познакомились? — И ты говоришь об этом только сейчас? – Юрий выражает свое возмущение слишком громко: на них оборачиваются другие посетители, которых становится все меньше и меньше. — Ты не спрашивал, — пожимает плечами Бек и улыбается как-то необычно. — Я продолжу? Юра жует, поэтому просто кивает. — И после нескольких напряженных лет дома, мы переехали сюда, в Детройт. Меня дразнили и дома, а здесь невзлюбили, во многом за необычную внешность. А куртка... Это сделал мамин любовник. Тоже была судебная тяжба. Мой ангел-хранитель отдал мне куртку и пропал. — Пропал? — Юра смотрел с большим удивлением, — а как же «членство в клубе» и взаимопомощь? Бек замешкался с ответом, но Юра понял все по его лицу: — Ты не должен был оставаться со мной, да? — Честно — да. Но, с другой стороны, судебное дело еще не закрыто. Они доедают молча, расплачиваются (официантка в открытую флиртует с Беком, а Юра реагирует немного резко: он берет Алтына за предплечье и тащит к выходу) и, наконец, едут домой. Припарковать мотоцикл удается только в нескольких кварталах от общежития. Когда у самого входа они прощаются, Юра чувствует странную неловкость. Он вдруг теряется и не решается на объятие; просто подает руку. Отабек удивлен, — Юра легко читает его взгляды — но виду старается не подавать. После этого вечера все становится другим. Плисецкий начинает больше внимания обращать на Бека: он изучает его поведение в те моменты, когда они одни и когда Алтын общается с кем-то другим. Постоянный анализ становится привычкой. Он замечает многое и поражается тому, как не заметил этого раньше: Алтын очень галантен с девушками, особенно с Ирой и ее подругой, тоже россиянкой, Милой. Мила тренируется здесь, она заметно старше Юры (так ему кажется; он давно позабыл о разделяющих его с Беком годах). Пока он откатывает свою дополнительную нагрузку на вечерней тренировке, Бек с Милой сидят на трибунах. Они смотрят друг на друга, хотя всегда — до этого момента — Отабек смотрел на него, и этот взгляд помогал двигаться дальше, напоминал о том, зачем он здесь. Иногда, в особенно тяжелые моменты (перед самым выходом на лед и после болезненных падений), Алтын молча поднимал руку с поднятым вверх большим пальцем. И Юре снова хотелось летать, несмотря на боль и брызнувшие из глаз слезы. Юра теряет контроль на ситуацией и падает на лед, не прокрутившись и разу. — Твой самый неудачный тройной Сальхов, — комментирует Ира, внимательно наблюдавшая за подопечным все это время. Когда Плисецкий в ответ на ее слова только поджимает губы, поднимается со льда и скользит к выходу, всё также, не проронив не слова, она кричит ему вслед: — Юра, ты в порядке? Да, он в порядке. Просто Бек так и не посмотрел на него. Две недели спустя Отабек вызывается отвести его на утреннюю тренировку. Необходимости в этом мало, но Юра соглашается: они не виделись уже три дня, и он признается себе в том, что скучает очень сильно. Алтын останавливается у небольшого цветочного магазина, спрыгивая с байка, он смеется в лицо изумленного Плисецкого и зовет его за собой внутрь. Он предлагает парню самому выбрать цветы, и тот находит это странным, но вопросов не задает и указывает на тигровые лилии. Бек его выбору тоже улыбается; улыбается он и продавщице, когда просит ее упаковать покрасивее. Та вся начинает светиться, видимо, такие («какие, Юра?» — мерзко вещает внутренний голосок Плисецкого) мужчины давно не делали ей комплиментов, она действительно старается и букет выходит просто чудный. Бек не скупится на благодарности. — Зачем тебе цветы? — Юра старается показаться не заинтересованным, но Алтына его попытки не интересуют от слова «совсем». Он выглядит чуть ли не безумным с этими его частыми улыбками и горящими глазами. — Хочу пригласить Милу куда-нибудь, разве не ясно? — Бек подает Юре шлем, который тот принимает, но не надевает: разговор еще не окончен, — а ты что думал? — Ну, цветы же я выбирал... Алтын удивляется словам друга: — С чего бы мне покупать тебе цветы? — и кивает на шлем, торопя, — надевай быстрее, если не хочешь опоздать, мы и так задержались. Надев шлем, Юра вдруг понимает сразу несколько вещей. Отабеку и правда нравится Мила. И Юра может понять, почему: она красивая, веселая русская девушка со своей изюминкой. Они даже немного катались вместе, — он видел, но Алтыну знать не обязательно: он ведь так ничего и не сказал ему о том вечере, решив сохранить его только для них с Милой — и смотрелись вместе очень неплохо. После того злополучного вечера в кафе он много думал о том, почему они с Беком так подружились. С чего это началось для каждого из них и почему годы спустя продолжается? Для него это началось с благодарности. Для Отабека — с чувства долга. Он, Плисецкий, видел в Беке человека, которому можно рассказать вообще все, у него никогда не было секретов, потому, что Бек был единственным, с кем он общался долгое время. Он проникся к нему, потому что Бек не жалел и не сочувствовал, потому что Бек сдерживал его нрав, помогал и поддерживал, стал для него «Беком» и просто был рядом. Ему всегда было интересно рядом с казахом. Почему же рядом был Бек? Юра не понимал. Но сейчас вдруг пришло осознание: он больше не уделял ему прежнего внимания и времени. Юра вырос, в то время как Алтын уже повзрослел. На Милу, у него, наверное, серьезные планы. А как он относится к Юре? Как к младшему брату? На повороте Плисецкий крепче вцепился в кожанку Бека. Кожанку, которую он подарил ему на день рождения, скопив с карманных. (Кожанку взамен той, что до сих пор носил Юра: теперь она была почти в пору по плечам). Это был первый стоящий подарок, от которого Алтын старался отказаться, но не смог. Юра тогда не смог сказать всего, что хотел: слова просто показались лишними, но сейчас Юра понимает — тогда было самое время, нужно было решиться. Но момент упущен. Он понял все слишком поздно. Представил, как позади Бека на этом самом — его, и только его — месте сидит Мила. Как она обнимает Бека за талию, когда он специально ускоряется, как уже она смеется ему в район лопаток. Вдруг стало мучительно больно, как от падения на лед, на одно и то же место, на старые синяки. Нет, это было больнее. Намного. Из глаз брызнули слезы обиды. Обиды на самого себя: не смог сделать всего, что требовалось; обиды на Отабека, что он не понял чувств маленького мальчишки, что так прикипел к нему, мальчишки, которого он приручил. Юре вдруг подумалось, что он как маленький тигренок, вскормленный молоком из бутылочки слишком приветливым работником зоопарка: ему никогда не выжить на воле. Он не может простить себе слабость, по его щекам все еще катятся слезы. Он не может простить Отабека, его иногда явно излишнюю заботу. Когда он снимает шлем, Алтын не замечает его слез. Хотя всегда замечал. И это ранит еще больнее. Отабек кивает ему на прощание и убегает по коридору ледового дворца вперед. Юра уходит в туалетную кабинку, где, вытерев слезы и умывшись, он повторяет себе: «всегда больше не правило». Они всегда были вдвоем. Отабек всегда был рядом. Всегда помогал. Всегда выручал. Это — иллюзия, это — то, к чему он привык. До Отабека был дедушка, были родители. Только вот Юра не уверен, что после кто-нибудь будет. Он не уверен, нужно ли ему это. Но он знает, что должен сделать сейчас: добыть золото ближайшей олимпиады. Настало время вернуться на Родину, принять предложение Якова и поставить этого выскочку Никифорова на место. В конце-концов, он не зря тренировался дополнительно, до кровавых мозолей на пальцах. Он сможет сделать все, что от него требуется. На этот раз — сможет. Проститься с Ирой тяжело, но она берет с него слово: он пригласит ее на финал гран-при. Самолет отрывается от земли, Юра смотрит на остающийся внизу город. Он написал Алтыну сообщение, в котором указал время вылета самолета. Казах пожелал ему удачи и обещал составить хорошую конкуренцию; проститься в аэропорту он не пришел. Отабек сделал для Юры очень много, он сполна исполнил свой долг, помогая потерянному мальчику вырасти в яростного подростка, победившего свои страхи и вспомнившего о главных целях. Пролистывая немногие совместные фотографии, Юра вдруг обрадовался тому, что Бек не пришел: он наговорил бы ему глупостей при личной встрече, наверняка испортил бы Беку все. А портить не хотелось. Он и так достаточно сидел у Алтына на шее. Теперь ему нужно было отпустить его, дать ему шанс на счастье. Не каждая история о фее становится сказкой со счастливым финалом; но каждая фея умеет летать.