Китайская гладь

Сначала Петуния сказала «нет». Это было хорошее, твёрдое «нет», не терпящее возражений. Петуния гордилась тем, как отстаивает свои интересы, целых полчаса. Пока Лили её не уговорила. Она всегда умела уговаривать. Давила на жалость, просила, иногда даже пугала тем, что соседи непременно узнают что-нибудь не то. — Ведь если ты откажешься помочь, придётся спрашивать их, — говорила она, — ты представляешь, что будет, если наши зададут какие-то неудобные вопросы? Они совершенно не умеют работать с обычными людьми! Всё, чего смогла добиться Петуния за несколько лет, — это чтобы Лили звала их не этим мерзким словечком «магглы», словно каких-то дикарей или бездомных бродяг, а обычными людьми. Говорить «нормальные» она не соглашалась ни в какую. — Почему ты сама не можешь расспросить соседей? — ещё пыталась протестовать Петуния, уже понимая, впрочем, что Лили опять победила. — Уж ты-то точно умеешь с ними общаться! — Я стажёр! Таким как я не дают права общаться с обычными людьми. Чтобы получить это право, надо продвинуться по службе, а не уметь говорить с вами, да, система несовершенна. Туни, ну пожалуйста, просто поговори с ними. Они не будут при тебе колдовать. Только задавать вопросы. Так Петуния Дурсль встретила Алису. Алиса была на удивление обыкновенной. Даже казалась нормальной. Довольно приличное платье (это потом Петуния узнала, что мантию Алиса сняла ради неё), короткая стрижка, ухоженные ногти. Очень худая, как и сама Петуния, и примерно одинакового с ней роста. Они вообще были довольно похожи, как выяснилось. Небольшие различия были, ну да это ничего. Природа не терпит идеальной симметрии. Говорила Алиса негромко, по делу и очень вежливо. Она была первой из этих на памяти Петунии, кто не относился к ней как к породистой суке, принадлежащей Лили, или как к досадному уродцу, созерцать которого неловко. Её интересовало убийство в соседнем саду, и она спрашивала только о нём. Петунии всё это было ужасно неприятно, но, к сожалению, труп нашла именно она и к тому же успела хорошенько его рассмотреть. И, увы, на покойнике была мантия, а в руке он держал волшебную палочку. Палочка была сломана; Петуния, конечно, не специалист, но у неё сложилось впечатление, что некто наступил на руку этого несчастного, когда тот уже лежал на земле, и сломал его палочку каблуком вместе с парой пальцев. Обо всём этом она рассказала Лили, потребовав, чтобы эти их штучки перестали её преследовать. Впрочем, требовать чего-либо от Лили всегда было зряшной тратой времени. Тот дом все считали брошенным, но Алиса объяснила, что он принадлежит семье волшебников, которые просто крайне редко в нём появляются, потому что обустроились в магическом мире. — У них свой магазин в нашем торговом районе, и они предпочитают жить там же, поближе к работе, — говорила она, и Петунии казалось, что она оправдывается перед ней за то, что эти люди бросили свой старый дом — дом среди недостойных их соседей. — Видимо, время от времени хозяин возвращался сюда — оплатить счета, забрать почту... Петуния подробно рассказала, что видела, присовокупив к рассказу все свои соображения. Алиса слушала очень внимательно, кивала и задавала уточняющие вопросы. В целом они управились довольно быстро, и Петуния радовалась, что скоро эта ненормальная наконец покинет её дом. Алиса тоже не собиралась задерживаться дольше положенного; она уже подошла к камину и взялась за мешочек, прикреплённый к поясу — Петуния знала, что в таких носят летучий порох. Но вдруг запнулась о ковёр и остановилась. — Простите, миссис Дурсль, — сказала она, и в её голосе звучало неподдельное восхищение, — это ведь китайская гладь, верно? Это вы сами вышивали? Она протянула руку и осторожно коснулась вышитых ирисов в рамочке, стоявших на каминной полке. Петуния смешалась. Она действительно любила и умела рукодельничать и втайне гордилась этим, но ни её родители, ни Вернон её увлечение не одобряли. Родители говорили, что сегодня намного важнее уметь экономить и побыстрее делать домашние дела, и если вместо сидения за пяльцами Петуния лишний раз вымоет пол, это улучшит её шансы на хорошее замужество. Это Лили можно особенно не напрягаться, за неё заклинание тесто месит... А Вернон заботился о ней, старался сделать её жизнь комфортнее и постоянно твердил: «Зачем ты тратишь на это время, портишь глаза? Я заработаю, и мы купим тебе одежду куда лучше этих вязаных кофточек, и украсим дом дорогими вещами, помоднее твоих вышивок и салфеточек. Мы живём в двадцатом веке, милая, бросай эти глупости». Они были правы, конечно. Петуния Дурсль мечтала быть хорошей женой, от всего сердца отдавать себя дому, семье, мужу, делать нужные вещи, а не тратить силы и время на ерунду. Но шёлковая нить так приятно скользила в руке, так замечательно ложилась на ткань, и спицы стучали так успокаивающе, а крючок вил нить причудливо и красиво... Ей так хотелось, будто викторианской барышне, сидеть у камина с рукоделием в руках, и чтобы рядом корзинка с клубками, и все подруги восхищаются изяществом стежка и сложностью узоров... С этим надо было бороться. Она боролась. Она убрала уже почти все свои вышивки. Только на ирисы пока не поднималась рука. Шёлком по шёлку, тонкая работа... — А, это, — Петуния постаралась, чтобы голос звучал как можно более равнодушно. — Да, баловалась этим в детстве. Сейчас, конечно, времени на глупости не хватает: семья отнимает все силы. — Это потрясающе, — выдохнула Алиса. — Я никогда не могла так красиво... У меня только французская гладь выходит хорошо, а такое чудо... Вы истинная мастерица, миссис Дурсль! Петуния сухо поблагодарила и распрощалась. Потом постояла немного, глядя на вышивку, и отправилась на кухню — готовить ужин. Она думала, что больше никогда не увидит эту... эту женщину, но в жизни Петунии была Лили, а значит, все её планы непременно рушились. — Знаешь, — заявила однажды Лили, бесцеремонно явившись к ней в гости без приглашения и без спросу налив себе чаю в любимую чашку Вернона, — Алиса очень просила как-нибудь выяснить у тебя, где ты взяла какие-то там ирисы, сама ли рисовала контуры и делаешь ли подложку под стежки, не знаю, что это такое. Петуния даже руками замахала. — Какую подложку под китайскую гладь, она с ума сошла!.. — Она осеклась и довольно резко продолжила: — Зачем ей это, если она может взмахнуть этой своей... штукой, и игла сама всё вышьет? Лили посмотрела на неё с укором. — Туни, всё не так просто, как ты себе представляешь. Но я помню, тебе неприятна эта тема, всё-всё, я молчу, — она предостерегающе подняла руку. — Слушай, может, вы встретитесь, а? Я понятия не имею, что за абракадабру тебе передала и не перепутала ли что-нибудь. А Алиса этими твоими ирисами просто бредит в последнее время. Она увлекается этим вот всем, что нужно делать руками. И всё повторяет, как мне повезло, что у меня такая талантливая сестра. В устах Лили последние слова, конечно, прозвучали иронично, но Петуния вдруг поверила, что та девушка могла сказать их искренне. Она помнила восхищённый взгляд, робкое прикосновение к вышивке, восторг в голосе... Эта... ненормальная завидовала ей! Она считает, что никогда так не сможет! Она признала верховенство Петунии над собой — чего никогда не делал никто из этих. Почему бы не сделать ей одолжение, в конце концов? Она вполне... милая. Петуния назначила встречу на десять утра: Вернона точно не будет дома, можно спокойно поговорить. В назначенный день, проводив мужа, она достала из коробки на чердаке свои альбомы, старые, ещё бабушкины журналы, наброски на шёлке, так и не превратившиеся в вышивку, незаконченные работы... Она стояла на коленях в полутьме и перебирала это всё, будто сокровища. Почему-то пришло в голову, что, став образцовой женой, она потеряла что-то важное, очень-очень дорогое ей, и только вернув это, сможет стать по-настоящему счастливой... Она улыбнулась, смахнув слезу. Это детство, просто детство. Счастливая пора, не отягощённая долгом, необходимостью соответствовать ожиданиям соседей, родни, коллег мужа... Ребёнок беззаботен, и она скучает по этой беззаботности. Но на самом деле быть взрослой лучше. Больше самостоятельных решений, больше возможностей... И ответственности, конечно, тоже. А ещё Петуния любила Вернона. Он был сильный, уверенный в себе, надёжный. Его родители рано умерли, но он сумел встать на ноги — не без помощи старшей сестры, конечно. И теперь твёрдо знал, чего хочет в жизни, и среди его целей была она, Петуния. А среди её целей был он. Им было отчаянно хорошо вместе, и она хотела до самой смерти жить в его доме, носить его имя, рожать ему детей, каждое утро и каждый вечер ловить его тёплый взгляд. И если ради этого надо пожертвовать какими-то детскими глупостями, она сделает это не задумываясь. Конечно, сделает. Только научит эту... милую девушку, раз ей так нужно. Когда Алиса пришла, альбомы уже лежали на столе, а Петуния разминала отвыкшие пальцы, кладя стежок за стежком на незаконченную когда-то вышивку: девушка читает на скамейке. Это было трудно сделать гладью, она долго не бралась, считая себя недостаточно искусной... А потом вышла замуж. Алиса смущалась и краснела, и лепетала извинения; на ней было белое платье в крупную синюю клетку, в шкафу Петунии висело похожее. В руках гостьи была сумка, из которой торчал кусок ткани. — Садитесь вот сюда, на диван, — строго сказала Петуния, — здесь свет правильно падает, вам будет хорошо видно. Она листала альбомы, показывала, объясняла; Алиса кивала и комкала в руках краешек своей вышивки, которую всё не решалась достать. Наконец Петуния потребовала: — Покажите! И Алиса, краснея, вытащила из сумки пяльцы с натянутым на них шёлком. — Так-так, хм... Вот, смотрите, здесь вы сделали почти верно, можно не переделывать, а вот эту часть придётся распороть, контур неправильный. Я сейчас покажу... Да ничего страшного, китайская гладь действительно непростая, не каждому даётся. Вы неплохо справляетесь. Чем дальше, тем больше Петунии нравилась эта девушка: скромная, не кичащаяся своей ненормальностью, она отдавала должное мастерству Петунии и слушала её советы так внимательно, как никогда не слушала Лили. Хотелось подбодрить её, и Петуния говорила, что надо набить руку, и всё получится... Они сидели и вышивали вдвоём, и разговаривали обо всём подряд. Петуния узнала, что Алиса замужем, её мужа зовут Фрэнк, они планируют ребёнка, но пока откладывают; что у неё строгая свекровь, которая считает, что Алиса недостаточно хороша для её сына. — Она всё говорит: хозяйством в доме есть кому заняться, а ты должна как человек что-то из себя представлять, — жаловалась Алиса. — Все в семье чего-то достигли, а ты что же, только супы варить да салфеточки вышивать умеешь? Фрэнк меня поддерживает, но только тайком, когда мать не слышит... Петуния не стала спрашивать, кто это занимается хозяйством в доме Алисы. Понятно же, что эта их... особенность. — Она не видит красоты, — говорила тем временем Алиса. — Я хочу делать красоту, а она не понимает. Вот вы умеете, у вас так изумительно получается, я никогда так не смогу! Это истинное искусство, жаль, что вышивки не выставляют в музеях, как картины, только очень старинные. Петуния скромно улыбалась, хотя ей хотелось кричать: «Да! Да! Ты понимаешь, Алиса! Ты видишь красоту, как это здорово, я не одна на белом свете, кто её видит!» Конечно, она и раньше встречала увлечённых рукоделием девочек, но обычно они были из небогатых семей, и их радовала прежде всего возможность сэкономить — довольно призрачная, если покупать качественные нитки. Конечно, они договорились о следующей встрече. И ещё раз. И снова. Петуния ждала Алису с замиранием сердца, считая минуты до того, как сможет сесть на диван и взять в руки иглу. Они говорили обо всём подряд (кроме разве что ненормальности Алисы), радуясь тому, как похожи их мысли и чаяния. Правда, бедная девочка совершенно ничего не знала об окружающем мире. Петуния рассказывала ей о новом правительстве, о кризисе, о растущей безработице и ценах на недвижимость; пугала новостями о закрывающихся фабриках и заводах, о разгоне демонстраций и запрете забастовок. Алиса слушала, сочувственно качая головой, и расспрашивала порой о таких вещах, что Петуния не могла сдержать возмущения. — Чему вас там учат вообще? — воскликнула она в один из таких моментов. — Как платья с кринолином носить и менуэт танцевать? — Нам не разрешают вмешиваться в вашу жизнь,— серьёзно ответила Алиса. — И хотя нас немного, всё-таки проследить за всеми невозможно, поэтому предпочитают просто не говорить о том, как вы живёте, чтобы не искушать. Петуния шумно вздохнула. Она помнила этого Джеймса, муженька Лили, и охотно верила, что он и его дружки с радостью сунули бы нос в жизнь нормальных людей. Ещё, чего доброго, дурачиться над ними принялись бы. — Понимаешь, — продолжала Алиса, — то, что ты рассказываешь, ужасно интересно. А среди нас, к сожалению, есть люди, которые считают себя более могущественными, чем вы, и не погнушаются... Петуния махнула рукой, перебивая её. — Да я понимаю. Люди везде одинаковые. Алиса грустно кивнула. — Вот, например, это убийство. Оно ведь было совершено возле твоего дома, на улице, мимо наверняка шли другие люди... Это запрещено. Закон запрещает нам колдовать в вашем присутствии, разве что для спасения жизни. Но есть люди, которым безразличны запреты. — А кто его убил, известно? Алиса скорчила гримасу. — В общем да, но доказать это будет не так-то просто. Но я попытаюсь. Никто не сможет сказать, что я не пробовала! — Это твоё дело? — удивилась Петуния. Она, конечно, знала о женщинах-следователях, но считала, что все они — старые девы, а Алиса ведь замужем... Лили, правда, тоже работала в этой их не-полиции-а-как-там-она-называется, но её муж — не тот человек, жизнью с которым можно гордиться. Он ненадёжный, понятно, что Лили приходится самой зарабатывать на жизнь. — Моё. А чему ты удивляешься? — Тому, что ты, хм, продвинулась так далеко в карьере. Зачем тебе это? Ты ведь уже замужем. — А, да, я вспомнила, Лили говорила, что у вас девушки идут работать, чтобы познакомиться с достойным мужчиной. У нас не так. Домашние дела отнимают не так уж много времени и сил. На самом деле я бы с удовольствием сидела дома, честно говоря. Я люблю готовить, хотя и не очень много рецептов знаю, с удовольствием занялась бы домом, он старый, там и обои пора переклеить, и полы перестелить... Да и шторы, прямо скажем, ещё прабабушку Фрэнка девочкой помнят... Но я нужна на этой работе, и потом, Августа... Она постоянно твердит, что её невестка должна чего-то стоить, кем-то быть, хотя бы главой какого-нибудь департамента... Это бесит, — мрачно призналась Алиса. Петуния кивнула. Её тоже бесила Мардж Дурсль, которая вмешивалась во всё, когда приезжала в гости, и бесконечно поучала Петунию, ни в грош не ставя её умения. Работа Алисы её интересовала, но она понимала, что невозможно говорить о ней, не касаясь этого, и потому предпочла заговорить о чём-то нейтральном. Поговорили о выборах, об очередной реформе образования — вникнув в неё, Алиса горячо поддержала опасения Петунии, — о ремонте в третьей спальне и о том, в каких цветах лучше её делать. Алиса с восторгом отнеслась к идее Петунии купить жёлтые занавески и заявила, что их исследователи утверждают, будто жёлтый цвет развивает быстроту ума. — А если купить жёлтый комод, будет весело, — улыбнулась Петуния. — И жёлтые часы на стену! — подхватила Алиса. — Кстати, о часах: мне, кажется, на работу пора. — Так поздно? — Ну... Я бы не смогла приходить к тебе днём, если бы работала с утра. У меня вечерняя смена. — А муж не против? — Иногда мне кажется, что он счастлив, — с чувством сказала Алиса. — Вечером он общается с матерью, и если там же буду я, мы будем постоянно ругаться. Петуния сочувственно взяла Алису за руку. — Это, наверное, ужасно — жить со свекровью. — Да уж. Я жду не дождусь удобного момента разъехаться. — Алиса поднялась с дивана, приобняла Петунию и чмокнула в щёку на прощание. — До завтра, дорогая. — До завтра, — ответила Петуния, и эти слова были приятной музыкой, отзывавшейся в её сердце. Иногда ей казалось, что она радуется приходу Алисы больше, чем возвращению мужа с работы, и тогда она корила себя, но даже упрёки были какими-то... сладостными. Как будто ей нравилось делать запретное и пренебрегать своими обязанностями — обязанностями, которые она взяла на себя по доброй воле и с радостью. Вернон ничего не замечал, а если и замечал, то не подавал виду. Только однажды сказал: — Дорогая, ты плохо себя чувствуешь? На кухне не так чисто, как обычно. Может, тебя свозить к врачу? Раньше бы Петуния обрадовалась его заботе, а сейчас почему-то у неё возникло раздражение: она только для уборки нужна, что ли? Вспышка погасла тут же, и Петуния покачала головой, сама себя осуждая. Говорят, в первые годы жизни такое бывает, пока не привыкнешь к объёмам домашней работы, но надо же держать себя в руках. Вернон всё смотрел на неё вопросительно, и она выдавила из себя: — Нет, дорогой, всё в порядке. Просто я сегодня долго искала рецепт пирога, который хотела приготовить, и не успела. — Нашла? — поинтересовался Вернон, устраиваясь перед телевизором. — Нет. Завтра посмотрю на чердаке. Вернон кивнул и погрузился в футбол, потеряв интерес к беседе. Кухню Петуния вычистила до блеска тем же вечером: нужно было чем-то занять руки и выплеснуть куда-то неожиданную обиду, которая снова вскипела, как только Вернон уткнулся в телевизор. Она яростно тёрла уже чистые поверхности и пыталась понять, как так вышло, что Вернону перестала быть интересна она сама. Почему теперь, когда они женаты, значение имеют только супы, горячее мясо, чистые полы и отглаженные рубашки, и он предполагает, что она заболела, не потому, что у неё нездоровый цвет лица, а потому что какая-то работа не сделана? Она ведь, в конце концов, хозяйка в доме, а не прислуга! Вернон в гостиной ворчал, когда футболисты делали что-то не так, а Петуния вспоминала, как они гуляли, и он провожал её до дому, и всегда находил интересную тему для беседы... Ей показалось, что мойка недостаточно блестит, и она ещё раз прошлась по ней тряпкой со щёлочью. Да, на выходных они и сейчас устраивают романтический ужин при свечах... Только этот ужин готовит она, и стол накрывает она, и покупает свечи. Почему когда в гости приходит Алиса, вокруг неё не нужно хлопотать? Да, они пьют чай, который наливает Петуния, но Алиса всегда приносит с собой то коржики, то печенье... Петуния представила себе, как Вернон протискивается в дверь, победно поднимая над головой пакет с собственноручно испечёнными коржиками, и рассмеялась. Назавтра она следила за чистотой внимательней обычного. А потом пришла Алиса, чуть раньше, чем всегда, и Петуния напрочь забыла про кофе, стоящий на плите. Она сидела и смотрела, как Алиса вышивает, это было так забавно, как будто в зеркало глядишь. Худенькая Алиса сидела в той же позе, которую любила Петуния, положив нитки обязательно слева от себя, и так же перехватывала иглу тонкими пальцами, очень похожими на пальцы Петунии. Та даже со смехом положила руку на пяльцы и сказала: — Посмотри, у нас руки похожи, будто мы близнецы. — Ой, и у тебя тоже шрам на тыльной стороне левой ладони! — удивлённо отозвалась Алиса. — Я обожглась в детстве горячим чайником, а ты? — Я тоже, — рассмеялась Петуния. — Мы совсем одинаковые. — Ты блондинка! И волосы длинные. — Это и вся разница. Обе помолчали, вспомнив ещё одно существенное отличие, но не стали о нём говорить. — Ну а что, — немного неловко улыбнулась Петуния, когда пауза затянулась, — у нас даже мужья ровесники. И с их семьями... не очень повезло. — У тебя тоже проблемы со свекровью? — Нет, родители Вернона умерли, когда он был совсем мальчиком. Его растила сестра, и я тебе скажу, она на удивление неприятная особа. По любому поводу имеет мнение, и всегда крайне невысокое. И я, конечно, тоже один из таких поводов. Хорошо, что мы редко видимся. Стой, ты выходишь за контур! Они ещё немного поболтали, посмеялись, а потом Алиса спросила: — Слушай, это не у тебя что-то сгорело? Петуния, конечно, чувствовала мерзкий запах, но была уверена, что он исходит от соседей, ведь у неё ничего так пахнуть не может... Пока Алиса не спросила. Вспомнив про кофе, она охнула и бросилась на кухню. Оттирая отвратительно пахнущую коричневую массу с плиты, Петуния думала: «Что со мной? Неужели из-за какой-то вышивки я готова бросить то, о чём так долго мечтала, — настоящую взрослую жизнь? Я убегаю повышивать с Алисой, как в детстве убегала с подружками на речку, чтобы не делать уроки! Что за ерунда происходит?» — Тебе как-то помочь? — раздался неуверенный голос Алисы. Она стояла в дверном проёме и с явным ужасом смотрела на залитую кофе плиту. Эти... ненормальные ведь наверняка и тряпку в руках никогда не держали. Петуния хотела что-то ответить, но горло вдруг перехватило. В большое кухонное окно бил солнечный свет, и Алиса, такая тонкая, высокая, сама будто солнечный луч, казалась удивительно прекрасной. Или нет; дело не в том, что она была красива. Она была правильная, идеальная, самая что ни на есть нужная. Она была чем-то вроде отражения Петунии, которому не надо было ничего объяснять, оправдываться, обещать. Её тонкие пальцы... Точно такие, какие Петуния рассматривала вечерами, забравшись в постель, — она любила свои руки, красивые узкие ладони и длинные пальцы, которые так ловко ловили нужную нить и отделяли её от других. Алиса была словно сестра-близнец, и она понимала... Понимала всё то, что никогда не объяснишь ни одному мужчине. Рядом с ней Петуния чувствовала себя недопустимо свободно. Как будто ей разрешили быть плохой девочкой, совсем плохой: не блюсти свой статус состоявшейся женщины, не проводить дни в бесконечных хлопотах, не обихаживать мужа, стараясь не досаждать ему болтовнёй, он ведь устал после работы... Может быть, даже носить вызывающе короткие юбки, громко, вульгарно смеяться удачной шутке и гулять поздно вечером, почти ночью, взявшись за руки. — Я... Ничего, я сама отчищу... — пробормотала она, едва вспомнив, что Алиса ждёт ответа. — Даже и неудобно вдвоём у одной плиты... Алиса, всё с тем же растерянным выражением на лице, шагнула к ней, протянула свои невозможно красивые руки и вдруг коснулась её губ своими. Робкое прикосновение превратилось в объятия, Петуния, сама не понимая, что с ней происходит, ответила на поцелуй, и мир провалился куда-то в преисподнюю, оставив после себя только одну, очень-очень важную мысль: нельзя обнимать Алису грязными руками, у неё светлое платье. Когда они наконец отстранились друг от друга, Алиса выглядела перепуганной — и Петуния, наверное, тоже. Очень хотелось стереть то, что только что случилось между ними, как выкипевший кофе, — и одновременно хотелось продолжать. Хотелось зайти... ещё дальше, сделать что-то такое, о чём девочки в школе говорили шёпотом, толком не понимая, как это, но твёрдо зная: что-то бывает. Мисс Макинтош, которую спешно уволили из школы непонятно за что, жила вместе с подругой, крашеной блондинкой, ходившей в шикарных туфлях на высоком каблуке и модном красном пальто. Это пальто было ей чем-то вроде имени, потому что никто не знал, как её зовут; она была «мисс в красном пальто». Летом Петуния, как и большинство её подружек, не узнала бы эту женщину среди других. Несмотря на яркое, вызывающее пальто и каблуки, она была тихой и неприметной, почти ни с кем не заговаривала, даже мясник, мистер Форестер, не удостаивался от неё ничего большего, чем «Доброе утро» или «Ужасная сегодня погода, не правда ли?». Оказалось, что «мисс в красном пальто» была вовсе не подругой мисс Макинтош, а... На этом месте девочки замолкали и, не зная, как это назвать, многозначительно качали головами. Наверное, это прекрасное чувство — когда у тебя есть не подруга, а... — Скоро Вернон придёт, — почему-то шёпотом сказала Петуния. — Я должна успеть навести порядок. Он не любит, когда по дому разбросаны вещи... — И ты не любишь, — так же шёпотом ответила Алиса. — И я не люблю, — покладисто согласилась Петуния. — Давай встретимся в понедельник. Мне нужно... разобраться. Она твёрдо решила всё обдумать, возможно, посвятить этому один из выходных, если Вернон отправится в пивную с друзьями, но ничего не вышло. Весь уик-энд Петуния посвятила мужу и дому: Вернон сказал, что пора наконец заняться той спальней. — Я хочу жёлтую! — с энтузиазмом начала Петуния. — Чтобы на стене забавные жёлтые часы с усами-стрелками, и жёлтые шторы, и обои под цвет, но более спокойного, нежного оттенка... — Что за глупости! — раздражённо перебил её Вернон. — Жёлтая спальня, да слыхано ли такое! Сейчас в моде бежевый или голубой, благородные цвета, я знаю, где можно достать нужные обои со скидкой, поехали, я тебе покажу. Петуния улыбалась. Она все выходные улыбалась, как кукла, которая остаётся весёлой даже когда ей отламываешь руки или лупишь ею об стену. Она была идеальной женой: понимающей, заботливой, нужной для того, чтобы снимать стресс и обеспечивать уют своему усталому мужу. Утром в понедельник она отправилась в магазин и купила ярко-красное платье, туфли на высоком каблуке, тёмно-синюю шёлковую блузку и чёрную кожаную мини-юбку. — Моя сестра, — пожаловалась она продавщице, — вышла замуж за такого человека... Знаете... В общем, за такого человека, что я хочу отправить ей эту одежду, чтобы выразить своё отношение к этому браку. Продавщица понимающе кивала, поддакивала и сетовала на распущенные нравы. Петуния забрала покупку и решительно зашагала домой. Как только пламя в камине вспыхнуло зелёным и появилась Алиса, она сказала: — Вот что, дорогая. У меня есть принципы. Изменять мужу в его доме я не стану. Мы поедем в мотель, я скажу, что ты моя школьная подруга, живёшь в соседнем городе и мы встречаемся там, потому что тебе далеко добираться до меня. Возле мотеля останавливается пригородный автобус. Ты замужем, тебе надо, как и мне, встречать мужа с работы, у тебя нет времени разъезжать в общественном транспорте. Никто не подумает плохого, в голову не придёт. Петуния строго посмотрела на Алису, готовая к возражениям, но та лишь просияла. — Я так боялась, что ты скажешь... совсем другое, — сказала она и крепко взяла Петунию за руку. В тот момент Петунии показалось, что «Да», сказанное у алтаря, не было крепче, чем связь, возникшая между ними, когда их руки соприкоснулись. Всё было решено. Отступать было некуда. В мотеле кто угодно мог бы подтвердить, что женщины, появляющиеся там каждый день, приносят с собой альбомы вышивок и книги рецептов, а значит, обсуждают, конечно же, свои женские дела — ну и, наверное, перемывают мужьям косточки, куда же без этого. Никому бы и в голову не пришло, что, оказавшись в номере, Петуния первым делом идёт в ванную, принимает тёплый душ, распускает волосы, переодевается в отчаянно неприличную одежду, густо подводит глаза и становится совсем другим человеком. Она позволяет себе развязные жесты, откровенные ухмылки, скабрезные шутки. Когда Алиса раздевается, в её взгляде загорается похоть, и она не пытается прятать это. Напротив, ей нравится видеть, как в глазах Алисы загорается ответный огонь, когда она медленно, пуговка за пуговкой, расстёгивает блузку, или когда обходит Алису кругом, и тяжёлая красная юбка томно шуршит, лаская её ноги, а скромный воротник-стойка её платья намертво приковывает к себе взгляд той, кто стоит перед ней нагая. Они одного роста, когда они разуваются, это видно особенно хорошо. У них одинаковой формы грудь — редкость, как утверждает Алиса: она училась в закрытой школе и видела других девочек в душе. У каждой из них тонкий прямой нос, неяркие губы и чуть высокие скулы. Они различаются только причёской — и ещё одним, о чём никогда не говорят. Петуния верит, что именно различия делают их идеальной парой, ведь природа не терпит идеальной симметрии. Алиса не спорит. Они по-прежнему говорят обо всём. О мужьях, о том, какое покрывало лучше купить взамен истрепавшегося, о любимом пироге свекрови Алисы и о бульдогах золовки Петунии. Бульдоги приводят Алису в ужас: она, как и Петуния, ненавидит собак. Петуния сочувствует Алисе: они обе не переносят пирог с почками. О беременности первой заговорила Алиса. Сказала, что берёт отпуск, и это обидно, ведь она почти вышла на след негодяя, который грабил старушек, втираясь к ним в доверие. В ответ Петуния поделилась с ней своей тревогой: второй месяц задержка, надо бы сходить к врачу. Алиса не предложила проверить при помощи этой штуки; она никогда не предлагала, и Петуния была ей за это благодарна. Алиса любила смотреть на её растущий живот, говорила, что это удивительно красиво. Петуния не возражала; Вернон, наоборот, предпочитал не видеть её раздетой сейчас, но что он понимает? Алиса тоже была хороша. Её острые черты лица смягчались, она вся как будто округлялась, даже локти не пихались так больно, как обычно; а ещё у неё стал мягче и глубже голос — или Петунии казалось? Ей многое казалось сейчас: то соседи разговаривают слишком громко, то собака на улице лает пронзительней обычного. Алиса гладила её, выслушивала её жалобы, тянулась потрогать живот, и её голос звучал так успокаивающе. — Ты на работе этому научилась, да? — улыбалась Петуния, лаская увеличившуюся в последнее время грудь Алисы. — Конечно, дорогая, — почти мурлыкала та, прикрывая глаза от удовольствия. — Наша первая задача, когда мы оказываемся на месте происшествия, — успокоить потерпевшего и свидетелей. Ты успокоилась? — Совершенно нет! Напротив, я распалена больше обычного. Вы что-то делаете не так, офицер, — кокетливо надувала губки Петуния и лезла целоваться. Конечно, каждый день встречаться не получалось. Иногда они не виделись недели по две, и тогда время замирало, будто капля янтаря. Петуния делала то, что должно, улыбалась правильной улыбкой и не роптала. Просто чаще смотрелась в зеркало. Оттуда на неё глядели совсем другие глаза, но тонкий нос, и высокие скулы, и губы были на месте. А ещё она стала ещё чаще вытирать столы и мыть посуду, и мелко-мелко нарезать салаты, чтобы был повод любоваться тонкими пальцами — такими же, как у Алисы; такими же, как те, что доставляли ей особенное удовольствие, о котором в доме на Тисовой улице даже вспомнить было стыдно. Когда родился Дадлик, время понеслось вскачь, и пережидать разлуку стало проще. Малыш постоянно требовал внимания, а если и не требовал, а мирно спал, Петуния сама кидалась к нему через каждую четверть часа: она много слышала о внезапных младенческих смертях. Алиса отрывалась от своего Невилла куда спокойнее. — За ним есть кому присмотреть, — говорила она, и Петуния понимала, что расспрашивать не стоит. Но, конечно, теперь они встречались ненадолго: Алиса, как и Петуния, кормила грудью, а ещё свекровь, оказывается, очень возражала против её отлучек. Алиса не вдавалась в подробности, Петуния не настаивала. И, разумеется, никаких мотелей: Петуния не могла оставить Дадлика надолго. Они сидели на диване, взявшись за руки, или вышивали, или по очереди носили Дадли на руках — он был на месяц старше малыша Алисы и у него раньше начали резаться зубки... Петуния скучала по тем безумным встречам в мотеле. Теперь она уже могла хотя бы сама себе признаться: то, что происходит между ними с Алисой, называется «любовь». В Вернона Петуния тоже была влюблена... когда-то. Он умел красиво ухаживать, и она поддалась его очарованию, вот только потом оказалось, что они почти чужие друг другу. Им не о чем было поговорить, и Вернон предпочитал проводить вечера у телевизора, а Петуния — на кухне или с сыном. Наверное, можно было всё наладить, если бы они попытались выдумать какие-то общие увлечения, прочесть одну и ту же книгу, сходить в кино, наконец... Но зачем? У Вернона был его телевизор, у Петунии — её Алиса. А потом всё рухнуло. Весть о гибели Лили оглушила Петунию. Ей казалось, что сестра, ненавистная ненормальная, которой всегда доставалось больше внимания, восхищённых взоров, похвал и игрушек, будет жить вечно. Заявляться без приглашения, хватать первую попавшуюся чашку, без спросу наливать себе чай, бесцеремонно расспрашивать Петунию о жизни, как будто та должна ей отчитываться, и рассказывать о себе, не заботясь, интересно ли это собеседнице. Петуния почти не слушала эти рассказы, но, кажется, у Лили тоже был сын... С каким-то дурацким, очень простецким именем... И какие-то друзья, вместе с которыми они бесились... Когда Петуния поняла, что ждёт Алису, чтобы расспросить о своей собственной сестре, ей стало неловко. Потом она рассердилась на себя за эту неловкость: уж Алиса-то поймёт! Она всегда понимает! Они похожи, как сёстры; больше, чем сёстры... Но Алиса не пришла. Ни через день, ни через неделю, ни через месяц. Ни через год. Петуния упорно ждала, не замечая течения времени, пока в конце концов не очнулась в кабинете врача, некрасиво рыдая. Оказывается, перепуганный Вернон потащил её к психиатру. Петуния возмутилась — вот ещё, она не ненормальная! — но прописанные строгим доктором таблетки честно пила ровно три месяца. Потом полегчало. Труднее всего было признаться себе. Сказать: Петуния, дорогая! Она приходила к тебе только потому, что ты была сестрой Лили. Кто знает, может, Лили её попросила. Больше такой надобности нет: обязательство прекращено вследствие смерти одной из сторон. И... волшебница зажила своей обычной жизнью, среди себе подобных. Все они одинаковые. Все до единого. Ненормальные, что с них взять? Не понимают человеческих отношений. Много лет спустя, когда Дадлик в первый раз отправился в частную школу, да и мальчишку проводили к его ненормальным, миссис Клатченс, соседка через три дома, организовала благотворительную ярмарку, доход от которой собиралась отправить семьям бедных иммигрантов. Петуния очень расстраивалась, что ей нечего дать на эту ярмарку, ведь если она не сможет поучаствовать, поползут некрасивые слухи, а значит, надо или найти что-то, или согласиться все выходные провести там, торгуя. В отчаянии обыскав весь дом, она наткнулась на чердаке на старый ящик и радостно воскликнула: — Вот оно! Опустившись на колени, Петуния торопливо перебирала содержимое ящика. Незаконченные вышивки, мятые старые журналы... Девушка читает книгу — годится, отдать в багетную мастерскую, вставить в рамку, и можно отдать. Розы — тоже хорошо. Китайская красавица — вполне, она отлично сделана!.. Когда Петуния увидела ирисы, её рука дрогнула. На миг она замерла, борясь с нахлынувшими воспоминаниями и подступившими слезами. Потом медленно сделала глубокий вздох и решительно взяла вышивку. Она даже в рамочке. То, что надо. Губы Петунии растянулись в улыбке, хотя глаза оставались холодными. Это красивые вышивки. Соседи будут говорить о миссис Дурсль, как о хорошей рукодельнице и щедрой женщине. Вот и прекрасно. Кто бы мог подумать, что даже эта ерунда когда-то пригодится.