Чужой ребенок

      Боль распространяется по всему телу. Сознание медленно, будто по маленьким кусочкам возвращается к омеге. Хлёсткий удар по лицу. Открывая глаза, часто моргая, в попытке, избавиться от белых пятен, парень старается рассмотреть склонившегося над ним человека. Слова сами слетают с губ…       — Прошу! Не надо! — в ужасе шепчет омега, узнавая человека рядом с собой. Хриплый голос срывается на последнем предложении, коверкая слова.       Мерзкие руки, продолжающие его лапать, лишь изредка останавливаются, чтобы ударить вновь. Хрупкий омега в ужасе распахивает глаза от осознания того, что с ним сейчас сделают. Снова. И омега желает только одного: чтобы всё это прекратилось.       — Нет, пожалуйста! — кричит, стараясь высвободиться из захвата насильника заламывающего ему руки. — У меня есть деньги, я заплачу, столько, сколько вы захотите.       Он предлагает за себя выкуп, всё же осознавая, что это не поможет. Умоляет пустоту.       — Прекратите, прошу. — Не останавливаясь, просит, даже не пытаясь сдерживать горькие слёзы.       Но мужчина не слышит крики омеги. Его трепыхания лишь злят. Хочется спокойно трахнуть, а не терпеть этого ужа, но особого выбора нет. Либо это, либо собственный кулак. Резко выворачивая руку омеге, переворачивает его на живот, раскладывая на холодной земле. Приспуская собственные штаны, пристраивается к уже порядком растянутой дырке, резко вводит два пальца, грубо поворачивая их внутри, чтобы облегчить себе проникновение. Но в этом уже нет необходимости. Кровь и сперма, смешавшиеся внутри, существенно облегчают задачу.       Омега уже не пытается вырваться, он лишь тихо всхлипывает в ожидании худшего.       «За что? Как бы все сложилось поступи он иначе?» — единственные мысли в голове парня.       — Ну что? Разве тебе это не нравится? — насильник сжимает руку на затылке омеги, прижимая лицо к земле. — Скоро у нас будет компания, и я уверен, тебе понравится их общество. Понравится, как они будут тебя наполнять. Как они ворвутся в тебя, резко заполняя до конца.       При каждом слове омега вздрагивал все сильнее, осознавая своё бессилие.       — Возможно, они захотят попробовать тебя одновременно, — проговаривает альфа, желая довести омегу до паники, истерики.       Как же он любит смотреть на их слёзы. Настоящие, не наигранные. Сейчас в его руках омега, который действительно испытывает боль. Ему это нравится, это заводит лучше любого афродизиака.       Альфа прижимает головку члена к покрасневшему анусу, резко входит на всю длину, ощущая, как повторно рвутся тонкие стенки нутра его жертвы. Омега громко вскрикивает, прогибается в спине, едва ли не ломая свой позвоночник, но альфе не нравится подобное. Наклонившись, не выпуская руку омеги, он хватает его за длинные волосы и грубо тянет назад, чтобы тот вновь показал красное и заплаканное лицо.

***

      — Нет! — парень кричит, резко вскакивая с кровати. Проснулся, а по щекам уже текут крупные слёзы. Зарождающаяся истерика сдавливает горло, мешает дышать.       Спустя несколько секунд родные, нежные руки обнимают за плечи, заключают в свои объятия. Альфа опускает одну руку на округлый живот, тихонько раскачивая омегу к себе лицом.       — Всё хорошо, я рядом, а это просто сон.       Нервные качания головой из стороны в сторону. Нет, это не сон!       — Это… о-он опять… больно... — роняя горькие, слёзы выстанывает омега. — Это было! — выкрикивает в отчаяние. Взмахивает руками, пытаясь отстраниться, но тут же громко всхлипывает. Начав осознавать реальность, кладёт ладонь ниже большой руки своего альфы. Это он, это ребёнок. Он невольно заставляет думать, вспоминать. Почему же так больно сделать вдох?       Альфа аккуратно берёт омегу на руки, подхватывая под коленками, опираясь на спинку кровати. Продолжает обнимать, проводя рукой вдоль спины омеги вверх и вниз. И его руки успокаивают, дарят тепло. Альфа, склонившись чуть ниже, тихо на ушко проговаривает:       — Это в прошлом. Не бойся, теперь я рядом. Теперь я всегда буду рядом.       А в памяти всплывают события четырехмесячной давности.

***

      Легкий, неуверенный стук в дверь, настолько легкий, что будь я, чуть больше поглощен своими мыслями — вовсе не услышал бы. Открыв дверь, увидел на полу тебя, поджимающего к себе голые окровавленные коленки, сидящего практически в луже крови. Помню истерику. Не твою, а свою. Помню твои слёзы. Мольбы простить за предательство, за чужой запах, принесённый в мой дом. Помню, как ты падал на колени, обещал сделать всё, что я пожелаю. Только бы простил, не отвернулся о тебя…       Глупый. Глупый, любимый омежка. Ты ни в чём не виноват. Мне не за что тебя прощать.       Помню, как через несколько недель ты сообщил о ребёнке. Ты считал, что он не мой. Вернее ты уверен, что он не мой. Помню твои слёзы. Да и в последние время ты слишком много плачешь. Помню, как переминаясь с ноги на ногу, с мокрыми дорожками на щеках ты просил сходить с тобой в больницу: избавиться от него. Ведь одному тебе жутко страшно. Я был единственным, кому ты всё рассказал. Я помню какой ужас испытывал в тот момент и как всеми силами старался уговорить тебя оставить его. Помню, как однажды застал тебя в ванной с ножом в руках. Как же я тогда испугался! В тот день я долго обнимал тебя, боясь выпустить из своих рук. Осознавая, что вот ты рядом со мной, но в один момент ты мог исчезнуть. Раствориться в воздухе подобно сладкой дымке от духов. После того случая я боялся оставлять тебя одного, каждый раз вспоминая, думая о том, что я могу не успеть. Тебе не одному больно, малыш, я тоже боюсь. Боюсь потерять тебя. И вот сейчас ты в моих руках, как тогда. Плачешь, вспоминая боль, что тебе причинили.       Четыре месяца… Это мало, я понимаю. Но как же больно смотреть на твои страдания. Твои ночные кошмары пугают меня. В последнее время мне в голову закрадывается мысль, что они никогда не оставят тебя и не дадут вздохнуть полной грудью.

***

      — Он не твой… — тихо сказанная фраза в темноте комнаты вывела меня из оцепенения. — Ребёнок не твой.       Кладя голову мне на плечо, сжимаешь в маленьких ладонях мою футболку, в обреченности закрывая глаза. Твои мокрые реснички трепещут так сильно, ты сжимаешь веки, боишься открыть глаза и боишься посмотреть на меня.       — Не мой.       Соглашаюсь. Если раньше у меня была надежда, что малыш окажется моим, то сейчас её нет. Запах смешавшийся с твоим… он чужой. И очень сильный. Я не ставил тебе метку, когда мы встречались: о чём невероятно жалею. А сейчас нельзя из-за беременности. Но, после того как ты родишь, я обязательно её поставлю, я перебью этот запах, и ты снова будешь встречаться с знакомыми без страха, зная, что они не будут обвинять тебя в измене. Ты не хочешь, чтобы кто-то знал, я это понимаю. Однажды ты сказал, что боишься не за себя, а за мою репутацию. Ты сказал, что боишься, что будут говорить будто я связался с грязным омегой. Я не знаю как тебя переубедить. Ты словно не слышишь меня. Лишь горько улыбаешься и киваешь головой, но не слышишь.       — Ребёнок не виноват и он твой. Мы вместе воспитаем его. — Я утираю слезинки на твоём лице. — Не переживай, я буду рядом.       Кладу ладонь на немного округлившийся живот и легонько его поглаживаю.       — Думаю, мы будем хорошими родителями, и он никогда не узнает правды. Никто, кроме нас, её не узнает. Я стану для него настоящим отцом. Ты мой, вместе мы справимся, — зарываясь лицом в твои волосы, снова чувствую чужой запах. Закрывая глаза, стараюсь успокоиться, еле сдерживая гневный рык. Чёрт! Почему этот… чужой запах такой сильный? Он не смывается.       — Больше никто к тебе не подойдёт! Обещаю! — целую в висок, крепче прижимая тебя к себе. Если честно, то какое-то время я думал, что не смогу смириться с этим. Не смогу смириться с тем, что ты сейчас не принадлежишь мне. Но ты здесь, ты рядом. И это успокаивает.       Судорожный вдох и твоё хрупкое тело расслабилось в моих руках. Аккуратно уложив тебя в постель и укрыв одеялом, я вышел на кухню. Налив себе стакан воды, посмотрел в окно. Темно. Ещё ночь. Лишь свет луны маленькими лучиками пробирается в комнату.       За что? За что всё это тебе, родной? За что тебя так мучили? За что нам этот кошмар? Опираясь о раму окна, всматриваюсь в темноту ночи. Тех альф так и не нашли. Они где-то живут, работают, наверняка, со смехом, вспоминая то, что сделали и кто знает, кто ещё пострадал от их рук. Глубоко вздохнув, пытаюсь успокоиться. Не стоит идти к тебе в таком состоянии.       Что бы я ни делал, как бы ни пытался тебя отвлечь — ничего не выходило. Днём ты мой счастливый омега, ты не вспоминаешь о том, что произошло. Или только делаешь вид, что уже не думает об этом… Не знаю, ты ничего мне не говоришь. А ночью… Ночью ты мучаешься кошмарами. Пусть реже, но они по-прежнему никуда не уходят. Мне кажется, ты до сих пор винишь во всём себя и эта фраза, сказанная в обрывке разговора: «Это я виноват, я спровоцировал». Действительно, я до сих пор не знаю, что на самом деле тогда произошло.       Возвращаясь в комнату, я застываю в проёме двери, наблюдая за тобой. Кажется, кошмар уже не мучает тебя. Дыхание спокойное, а маленькая ладошка в защитном жесте прикрывает пока ещё небольшой живот. Как бы там ни было, а ты омега. Родительский инстинкт берёт своё. Врачи говорят, что после родов ты и думать ни о чём не сможешь, кроме как о ребёнке. Что ж это не плохой вариант.       Умиротворенное личико, прикрытое несколькими отросшими прядями волос, которые были безжалостно срезаны после того случая. Я помню, как ты хотел испортить свою внешность, чтобы никто посторонний на тебя не смотрел. Я благодарю бога, что ты не подумал о настоящих увечьях.       Проходя в комнату, я стараюсь тихо прилечь рядом, бережно кладя ладонь рядом с твоей ладонью. Резко открывшиеся глаза становятся для меня неожиданностью. Ты, накрыв мою ладонь своей, легонько поглаживаешь её. Ох, что же ты?..       — Ты, правда… — тихо шепчешь и тут же замолкаешь, прикусывая губу. Не решаешься произнести то, что собирался. Нервно всматриваясь в моё лицо, будто пытаешься найти там ответ на свой вопрос, что рвёт тебя изнутри. И опускаешь взгляд. — Ты, правда, примешь этого ребёнка и не будешь его бить или недолюбливать?       Быстро на выдохе проговариваешь, с такой надеждой и диким страхом смотря мне в глаза, что на секунду это отзывается острой болью в сердце.       Но я не удивлен его вопросом. В последнее время ты иногда спрашиваешь нечто подобное. Ты по-прежнему боишься. Я понимаю и не злюсь. Во всяком случае не на тебя.       — Я не наврежу малышу. Даже не думай обо мне столь плохо.       Как же хочется убрать его страх.       Прикрыв глаза, ты пододвигаешь ближе ко мне, ложась набок, аккуратно пристраивая голову у меня на груди. Моя рука в привычном жесте начинает перебирать твои волосы на затылке.       — Спасибо.       Это были последние твои слова, сказанные этой ночью. В конечном итоге ты уснул до позднего утра, на этот раз не просыпаясь от кошмара. Я же уже уснуть не смог.

***

      Чтобы там ни было, а ты мой маленький омега, и этот ребёнок теперь тоже мой. А значит, ответственность лежит на мне. Я приму этого малыша… Я уже его принял как своего.       Правда, разговор с врачом не выходит у меня из головы. Он сказал, что иногда мужчины с сильным геном альфы не принимали чужих детей. Это заложено природой, альфа просто не понимает умом, когда его суть отказывается от малыша. Бывали случаи, что альфы убивали чужого ребёнка. Неосознанно, просто в один миг теряли над собой контроль и… Иногда думая об этом, у меня мороз ходит по коже.       Взглянув на тебя, улыбаюсь. Хорошо, что ты не знаешь об этом разговоре. Я позабочусь, чтобы всё было хорошо. Позабочусь о тебе и о сыне. О нашем сыне.       Тревога начала пускать корни в моём сердце. Я уже подал заявку на прохождение анализов. Скоро узнаю уровень своих альфа гормонов. И если окажется, что они превышают норму… Я обязательно найду какой-нибудь выход. В конце концов, это ты мой омега и это мой ребёнок. Каких-то пять месяцев и маленький кроха будет у меня на руках. Наш кроха и ничей больше!