***
Первым с дистанции сходит Сону, настолько киношно сползая под стол, что сначала ему откровенно не верят, даже когда из-под этого самого стола раздаётся его богатырский храп. Сону такому вопиющему недоверию к своей персоне стоически противолежит и храпит только громче. Спустя примерно полчаса так до конца и не задушенный материнский инстинкт посылает Дону проверить, как он там. Обнаружив, что младший во сне поёживается от холода, Дону снова включает мамочку и, приговаривая «ну, он же простудится, если оставить его так», при помощи одеяла и навыков складывания оригами, превращает его в некое подобие мумии. Сии праведные труды лишают его последних сил, свою роль играет и тот факт, что все те полчаса, прошедшие с момента выбывания Сону из алко-гонки, она ни на минуту не прерывалась, и старший вырубается рядом со своим творением, автоматически выбывая тоже. Ликование по поводу сокращения потенциального числа соперников знаменуется тем, что алко-марафон набирает обороты. Чонхван, мотивируя тем, что раз уж Ча и так похож на мумию, то для полноты образа ему нужен соответствующий макияж, притаскивает маркеры. Пакостно хихикая, они вместе с Чаншиком расписывают находящегося в отключке друга «под фараона». Наблюдая за этим актом пьяного вандализма, Джинён только снисходительно качает головой и называет их детьми, а когда они заканчивают, царственно удаляется в ванную, откуда притаскивает жёлто-голубое полосатое полотенце и под восторженные аплодисменты младших торжественно водружает его на голову новоявленному монарху. - Если однажды он воскреснет, то великие беды обрушатся на наши головы, - замогильным голосом возвещает Чаншик. Угроза звучит достаточно убедительно, поэтому «мумию» на всякий случай связывают мишурой и, после небольшой фотосессии, закатывают под ёлку вместе с Дону. Следующим с дистанции сходит Джинён – добровольно и своим ходом. Захмелевшим он совсем не выглядит и в сторону комнаты идёт прямо, безо всякой поддержки, не царское это дело – на полу спать, но вырубается ещё до того, как его голова касается подушки. Следующий тост младшие пьют за обманчивую внешность. Три раза. После чего безвольное посапывающее тело стаскивают с кровати и укладывают под ёлку, к остальным, ибо нефиг. Вечер продолжается своим чередом, хотя уже больше на чистом упрямстве, нежели от большого желания. С минимальным перевесом в полрюмки, Чонхван таки выигрывает им же и затеянный спор. Победу, правда, он празднует недолго – запаса координации хватает только на то, чтобы перетащить тушку макнэ из-за стола на пол, победно курлыкнуть и завалиться сверху.***
Утро Чаншика наступает сильно после полудня, если не сказать к вечеру. Голова предсказуемо болит, сверху ощутимо давит чья-то тушка, а перед глазами мелькают пальцы. Эти пальцы безумно красивые и непроизвольно шевелятся, словно их обладатель во сне играет на пианино, а Чаншика всё ещё не отпустило. Он с необычайной ясностью понимает это, когда ловит себя на мысли, что эти пальцы хочется укусить. Просто потому что. В желании этом он себе не отказывает, легко прикусывая так неосторожно разбросанные конечности. Откуда-то сверху раздаётся протестующее мычание Чонхвана. Следом сбоку начинает шевелиться Джинён, который, к слову, выглядит так, будто только что прошёлся по красной дорожке модного показа или кинопремии, а то, что по факту он валяется в куче переплетённых тел на полу с таким перегаром, что все растения в радиусе нескольких метров заметно поникли, это просто случайность. Чонхвановские пальцы во рту кажутся удивительно приятными на вкус, и это достаточно веский повод, чтобы нащупать его вторую руку и поделиться ей с Джинёном, в ответ на вопросительный взгляд хёна, поясняя, что это «праздничная утка». Тот правила игры принимает, как, впрочем, всё, что связано с издевательствами над утиной сущностью Чонхвана. При упоминании утки активизируется Дону, который проиграл битву с не желающими открываться глазами, но всё равно требует, чтобы ему обязательно оставили кусочек утки. В отличие от Дону, для Сону картина дружного поедания «праздничной утки» видна как на ладони, и он считает, что всё это выглядит чересчур двусмысленно, если не сказать по-гейски, о чём он тут же истерично всем сообщает и требует, чтобы его немедленно размотали, пока его хрупкая детская психика не разрушена окончательно. После этих слов Чаншик начинает многозначительно улыбаться, а Джинён с удвоенным энтузиазмом принимается издеваться над чужими пальцами. Чонхвану, с царственным видом возлежащему поверх всего этого беспредела, откровенно лень сопротивляться и уж тем более лень разматывать Сону, он с лёгкой улыбкой пялится в потолок и думает о том, что праздник всё-таки удался.