Шалость не удалась

Минерва МакГонагалл все делала быстро, словно боялась чего-то не успеть. Вот и сейчас она стояла на пороге кабинета Дамблдора, переминаясь с ноги на ногу, казалось, опаздывая куда-то. - Ваша книга, профессор, - юная мисс МакГонагалл вежливо, но искренне улыбнулась и протянула ему увесистый старый том в пухлой обложке. - Я все прочла. Безумно интересно. - Я рад, Минерва, - Дамблдор ответил ей такой же сдержанной улыбкой и легким движением руки отправил книгу на полку. - Обращайся, если захочешь прочесть остальные. - Конечно, профессор, спасибо, - мисс МакГонагалл понизила голос, будто их могли подслушивать. - И… я хотела спросить. В книге упоминался знак. Знак Даров… Смерти. Это действительно тот самый знак, который?.. Дамблдор предостерегающе поднял указательный палец, и она осеклась. - Я как-нибудь расскажу тебе об этом. Но в другой раз. Сейчас, Минерва, тебе пора на занятия. - Я еще зайду к вам перед ужином, - поклонившись, она исчезла. Ее шаги быстро стихли, и тотчас настенные часы принялись бить. Профессор запечатал дверь заклинанием и взглянул на циферблат. Если не случится ничего неожиданного, его никто не побеспокоит еще целый час. Присев за стол, Дамблдор некоторое время о чем-то размышлял. По его лицу скользила тень сомнения, он словно боролся с самим собой, до последнего не желая уступать некой собственной слабости. Дамблдор тяжело вздохнул и снова посмотрел на часы, затем на дверь, затем почему-то в сторону омута памяти; машинально протянул руку к коробке с «Берти Боттс» и замер в сантиметре от нее. Он все же сунул конфету в рот ("Горчица", - шепнул в голове чужой насмешливый голос) и, наконец, с видом некой обреченности отпер нижний ящик стола и извлек оттуда широкую плоскую коробку из темного дерева без всяких опознавательных символов. Коробка не была отполирована или затерта чьими-то пальцами, как многие древние артефакты — было заметно, что прикасаются к ней нечасто. Дамблдор открыл и развернул ее на столе, как шахматное поле. Губы тихо прошептали короткое заклинание, и тотчас ожившая поверхность осветилась, подернулась рябью, и на ней замелькали изображения. Справа образовалось поле с клетками для подсчета очков в углу, слева же… Дамблдор на несколько секунд прикрыл глаза и снова тяжело вздохнул. Готов ли он был к тому, что собирался увидеть? Нет, конечно же, нет. Он никогда не был готов, даже тогда, впервые, многие годы назад. Слева на фоне тяжелой багряной портьеры стоял тонкий резной стул. Бархат портьеры качнулся, и из-за нее показался стройный юноша ослепительной красоты, одетый в узкий черный костюм и парадную синюю мантию с серебряной вышивкой. Небрежным движением ладони поправив упавшую на лоб волнистую прядь, он вальяжно присел на стул и повернул лицо к Дамблдору. Изображение приблизилось — и вот Геллерт Гриндевальд, такой же юный и прекрасный, как пятьдесят лет назад, смотрел Альбусу прямо в глаза. - Здравствуй, - шепнул Дамблдор. Геллерт приветственно поднял левую ладонь и добродушно улыбнулся, словно действительно был рад встрече. Изображение позволяло рассмотреть все в подробностях — и множество мелких пуговиц на жилете, и витиеватую, отдаленно напоминавшую символы на гербе Дурмстранга вышивку, и каждый локон густых сияющих золотом волос. Под черным шейным платком поблескивала брошь-булавка в виде излюбленного Геллертом знака Даров Смерти. Его правая рука была спрятана в складках мантии, но Дамблдор знал, что в ней Геллерт сжимает палочку — ту самую, которую он сам сейчас держал в своей ладони. Это было нелепым и слегка пугающим одновременно. Геллерт вопросительно шевельнул бровями. Справа вспыхнуло слово «Начать», и Дамблдор коснулся яркой надписи палочкой. На игровое поле сразу же высыпали разноцветные камешки с тем же треугольным символом. Геллерт ободряюще улыбнулся и подмигнул. Он не мог говорить — но этого и не требовалось. Игра происходила по принципу «три в ряд». На каждом уровне необходимо было собрать определенное количество камней разного цвета, справляясь с блоками, ловушками и подменами. Даже в солидном возрасте Дамблдор любил загадки и ребусы не меньше, чем сладости. Что сейчас любил Геллерт (да и любил ли вообще?), он даже представить себе не мог. Камни на поле тут же стали похожими на конфеты. - Знаешь, мне по-прежнему не везет с «Берти Боттс», - проговорил Дамблдор, зачем-то стараясь сделать свой тон беспечным. Геллерт жеманно прикусил пухлую нижнюю губу, склонил голову вбок и пожал плечами. Быстро передвигая цветные камешки, Дамблдор подумал о том, как же прекрасно смотрелись кудри Гриндевальда на его черно-синей одежде. Нет. Они были не прекрасными. Они были ослепительными. Первый уровень подходил к концу, и Геллерт, спрятав палочку, скрестил руки на груди и сидел, почти не шевелясь. Дамблдор, наверное, все же несколько приукрасил его – но если только самую малость. Слишком ярко сияющие волосы, слишком приветливый и открытый взгляд. Такой, каким Геллерт никогда не смотрел на него. И (всякий раз это было довольно тяжело признавать) Дамблдору хотелось верить, что и ни на кого другого тоже. Наконец, последние камни были собраны. Геллерт лениво, словно нехотя, сбросил мантию прямо на пол. «Этого ты хотел?» - спрашивал он одними глазами. - Я всегда хотел большего, - выдохнул Дамблдор. Поле с тихим постукиванием заполнилось новыми камешками. Эту забаву Дамблдор придумал больше сорока лет назад. Он, конечно же, мог найти сотни подобных игр с такими же задачками. И, конечно, сделал эту игру именно такой вовсе не для того, чтобы за глаза поглумиться над бывшим товарищем. Еще тогда, будучи молодым, даже после всех разочарований и потерь, он понял, какое лицо у его, Дамблдора, личного одиночества. Красивое, светлое лицо с золотыми кудрями до плеч. Лицо его несбывшихся надежд, его отвергнутых стремлений, его неискупаемой вины и его персонального ада. И в этом аду Геллерт Гриндевальд, снова молодой и веселый, делал все, чего желал Дамблдор — все то, чего никогда бы не сделал на самом деле. Ни друзья, ни враги, ни ученики, ни журналисты — никто не знал, не мог себе представить, что даже после той победы в сорок пятом его Геллерт всегда с ним. В самом секретном ящике его стола, скрытый от посторонних глаз — и от самого Дамблдора. Он редко доставал коробку из темного дерева, потому что смотреть на это слишком часто он не мог. Каждый уровень игры был сложнее предыдущего, но Геллерт уже успел вслед за мантией сбросить сюртук, жилет (дразняще медленно расстегнув каждую маленькую пуговицу) и рубашку, оставив на шее развязанный платок с приколотой к краю брошью. То и дело Гриндевальд встряхивал волосами, облизывал губы, кокетливо прищуривался и водил длинными пальцами по своей белой коже. Сколько раз Дамблдор пытался представить, насколько мягкими могут быть эти губы, насколько теплыми — плечи, насколько ласковыми — пальцы? Каждую их последнюю встречу, каждый раз, когда раскрывал безымянную коробку из темного дерева. Цветные камешки тихо постукивали под его палочкой. Изображение вновь отдалилось. Геллерт дерзко улыбнулся, сорвал с шеи платок и расстегнул брюки. В последний раз Дамблдор предавался своим фантазиям, глядя на раздевающегося Гриндевальда, так рьяно, что не мог вспомнить этого без стыда. Это было несколько лет назад. «Сколько ты продержался в этот раз, Альбус, старый друг?» Взгляд Геллерта стал насмешливым и, казалось, почти жестоким — как раз таким, каким был в жизни, с почти не сдерживаемым ликованием в осознании собственного превосходства, в свое время так очаровавшего Дамблдора и стоившего ему столь многого. Однако раз за разом что-то заставляло его снова и снова вглядываться в черты человека, которого он не так давно обрек на вечное заточение. Гриндевальд дразнил его, потому что сам Дамблдор этого хотел, позволял это (не ему — себе), хотя должен был раз и навсегда похоронить Геллерта в омуте памяти, не придумывать никаких шалостей и тем более не давать прошлому властвовать над собой. Не это ли он говорил собственным ученикам? ...Не ради общего блага ли он собирался идти за Гриндевальдом куда угодно? Всякий раз Дамблдор старался не думать о том, что сказали бы его сторонники, увидев, чем он занимается в одиночестве. О том, что сказал бы, к примеру, Аберфорт. Он слишком хорошо знал это. Как и то, чем закончится каждая подобная встреча с собственным несбывшимся прошлым. Точеная фигура Геллерта в одном белье стояла перед ним в полный рост, опираясь одной рукой на спинку стула. Вокруг лежала сброшенная одежда, поодаль стояли узкие туфли. Несколько ходов — и последний уровень был пройден. «Ты победил» - вспыхнула надпись на поле, и губы Дамблдора дрогнули. Геллерт вдруг подошел ближе и пытливо посмотрел Дамблдору в лицо. Он всегда двигался и снимал одежду по-разному, с разными выражениями лица и жестами — всякий раз под стать настроению Альбуса. И всякий раз тот надеялся, что Геллерт в конце, после победы, сделает что-нибудь еще, что-то, чего не делал никогда раньше. Конечно же, Дамблдор сам придумал эту дурацкую непристойную игру и прекрасно знал, что ничего сверх задуманного не случится — но надеялся, что где-то ошибся, просчитался и заложил в магическую безделицу что-то лишнее, способное отражать не только его настроение, но и что-то еще — что-то, что так тяжело признать. Что-то, с чем у Дамблдора никак не хватает силы воли расстаться. Он так часто ошибался в прошлом — почему бы напоследок не ошибиться сейчас?.. Геллерт отступил, подхватил свою мантию с пола и, игриво погрозив пальцем, как и всегда, ступил обратно за портьеру. На миг задержавшись, он обернулся через плечо, глядя куда-то сквозь Дамблдора и не то грустно, не то устало улыбаясь. Сеанс был окончен, во взгляде Гриндевальда читалось прощание, и Дамблдор опустил палочку в растерянности. Давно пора было действительно по-настоящему попрощаться. Уничтожить коробку и не лгать ни себе, ни тем, кто доверился ему, о том, что прошлым жить нельзя. Раздать свои «Берти Боттс» ученикам, которым точно повезет больше, чем ему. За дверью послышались знакомые шаги. Дамблдор торопливо захлопнул коробку, спрятал ее обратно в стол и снял с двери запирающее заклятье. В ту же секунду в дверь постучали. - Профессор Дамблдор? Вы позволите? - Входи, Минерва, - Дамблдор тяжело поднялся из-за стола и придал лицу беззаботное выражение. - Хочешь конфет?