trade mistakes

Научный интерес мягко намекал о себе еще в детстве. Я стремился заставить грохотать все на своем пути, маленьким ураганом превращая то кухню, то задний двор, то гараж отца в поле боя с тишиной. Да, я был шумным ребенком. До того возраста, когда я открыл для себя упорядоченность звуков в окружающем мире, который явно не раздражал родителей, да и большинство других людей тоже. Музыку. К сожалению моих дорогих матери и отца, теперь мой фокус познания был сосредоточен строго на ней. Она забирала всего меня, не оставляя ни единого кусочка другим видам деятельности. В частности, учебе. Может быть, именно тогда мои строгие родственники тщетно метались в поисках любой другой вещи, которой можно было занять меня, ведь никто из них не верил в мои силы. Да, мои старания, прикладываемые каждый день, в их глазах стоили слишком малого, отчего я и сам потихоньку переставал верить. Что несло определенные последствия. Я всегда был немного психом, немного сдвинутом на звучании пианино в гостиной или гитары, но теперь к природному энтузиазму подмешивались алкоголь, никотин и наркотики. И мои душевные порывы лежали и к ним. Я нашел работу, которая меня не устраивала. Деньги, главное деньги. И занятость моих неспособных к любым видам деятельности кроме музыки рук. Они трудятся весь день, чтобы к его концу я имел шанс упиться до состояния, когда они дрожат с пугающей амплитудой, снова превращая мир вокруг меня в шумный хаос. Когда грохот неудач, сопровождавший меня долгое время мне надоедает, я понимаю кое-что важное. Есть две составляющие моего существования. Звуки и люди. И если одни втащили меня в этакое состояние, сами того не ведая, то есть и те, кто способен принять в свои, крепкие и сильные руки, которые еще способны держать хотя бы стакан. Может быть. Я не был в этом до конца уверен, пока не увидел своими же глазами. Пока не увидел и услышал то, как с виду непримечательный парень с длинными пальцами извлекает из натерпевшейся акустики чудесные звуки. Пока мой голос не зазвучал в унисон. Пока мои губы не стали произносить слова песен, а руки снова не коснулись инструмента. Звуки, люди, мое участие в этом празднике жизни. Всего из двух компонентов, делающих меня человеком, делающих меня живым, я взрастил свое будущее. Третьим могла бы быть вера, но эта стерва все же подводила меня слишком часто. Я же надеялся, что оба ингредиента моего счастливого проживания на этой земле останутся навсегда. Но вот один исчезает, и она уходит у меня из-под ног, надо же. Долго я считал свой пробел, сведший меня в могилу одной ногой, невосполнимым. Так и было. Вы когда-нибудь видели выброшенную на сушу рыбу, яростно трепыхающуюся на палящем солнце? Разве что, я и не сопротивлялся больше. Подъем казался еще более сложным, чем когда я был младше. Было тяжелее. Как и вещи, которые я употреблял. Забавно, когда тебя жалеют при этом. Ты сопротивляешься этому поначалу, продолжаешь гнить по собственному желанию, так как не видишь других вариантов. Но в момент некоторым надоедает пытаться вытащить тебя со дна. И они дают тебе пощечину. Может, пинок под зад, искренне ненавидя. А ведь ты воспринимал их помощь как должное, глупец. Они заставляют тебя встать, умоляя, чтобы они же остались. Потому что стали твоей константой, твоей постоянной существования, своим отсутствием уже вынуждая тебя требовать внимания. Потому что нет ничего страшнее, чем гнить в одиночестве. Я боюсь быть забытым. Боюсь, что он мог уйти тогда, оставив меня корчиться в очередном приступе сожаления о прошлом. Да, это была дыра в душе. Но я тщательно игнорировал тот факт, что он мог затмить ее, сделать ничтожно маленькой, слепя мне глаза на минимальном расстоянии. Я хотел умирать, и продолжал, пока свет не исчез. Пустота и тишина. Абсолютные. Мне стало страшно. Тогда я поднялся, открыл свои распухшие от употребления глаза и увидел его. Он знал обо мне все. Я же о нем — ничего, я был слишком занят, топчась на месте, меся под ногами свое душевное дерьмо, мешавшее идти вперед. Что вы первым делом собираетесь совершить, купив новый инструмент? Испытать его возможности. Я всегда восхищался ими, и когда их постижение меня почти перестало интересовать, когда меня перестало интересовать абсолютно всё, я открыл для себя его. Он был мне непонятен. Тяга к нему в частности. Я хотел его изучать. Прикоснуться, играть, наслаждаться, дойти до граней его возможностей. Я делал все что было и не было в моей компетенции, он давал мне на это право. Я был чертовски заинтересован в нем, он оставался так невероятно неизменным. Слишком загадочным, слишком скрытным, бесконечным. Не было предела моим проискам, моему шпионажу за ним, моему любопытству ко всему, что может быть связано с ним. Я словно так и не был знаком со всем, что таилось внутри, когда уже свободно владел его наружностью. Я был влюблен в музыку, но в него — гораздо больше. В отличии от его души, я мог владеть этими чертовыми инструментами. Я бы продал свою Сатане, чтобы мой интерес утих. Я бы стал Сатаной, чтобы похитить его мысли, знать, что думает этот голубоглазый молчаливый придурок, ухмыляясь и целуя меня на глазах у всех. Улыбаясь, тяжело вздыхая, трахая меня. Я был так увлечен навязчивой идеей владеть им, что и не заметил, как принадлежал ему. Вера опять подводила меня. Я до сих пор верил, что мог избавиться от привычки повиноваться, от его следов на моем теле. Я сделал много глупостей. Женился на лучшей подруге, бежал от самого себя. Но я был так чертовски связан с ним мысленно, что ему стоило потянуть за единственную ниточку в этой веревке, и я уже снова пытался разгадать все его тайны, снова хотел жить в его голове, снова сам себя запутывая в паутину зависимости. Музыка и люди — всё, что делает меня мной. Я запустил их под кожу с тем же рвением, что ранее иглы. Исчезновение может быть болезненным, может лишить ощущения всего, что находится под этой самой кожей. Но я впитал слишком много от этого человека. Я отдал ему слишком много. Мы создали слишком много звуков вместе. И, черт, я не уверен, что до сих пор могу делить свою жизнь на две составляющие. Я, он, музыка и многие вещи, связывающие эти понятия, создали мою реальность, и отрицать их неделимость было бы глупо. Как глупо и то, что я до сих пор пытаюсь понять, что в действительности происходит в его голове. А теперь и моей, когда я оглядываюсь назад и не могу выяснить, почему не видел такой простой истины раньше. Не могу выяснить, почему не видел его раньше.