*
Мерлин как раз возвращался из ванной, когда чуть ли не споткнулся из-за ударившего в нос аромата грейпфрутового чая. Он заглянул на кухню и улыбнулся. — Привет, Гвен, — поздоровался он, а та в ответ одарила его улыбкой, поднося чашку с чаем к губам. — Классная прическа. Мерлин взглянул на свое отражение в дверях, пригладил растрепанные после секса волосы и смущенно закусил губу, когда все понимающая Гвен игриво приподняла бровь. — Гвен… ты ведь у нас на все руки мастер, да? — сказал он. — Ты делаешь всякие разные штуки… дрюки? Гвен настороженно уставилась на него поверх своей кружки. — Ну в смысле, ты ведь шьешь себе одежду и всякое такое? — Я учусь на модельера, Мерлин. Приходится. Мерлин выглянул в коридор, а затем притворил за собой кухонную дверь. — Мне нужно сделать кое для кого подарок. — И этот кто-то — Пендрагон? — Не обязательно. — У нас в общаге очень тонкие стены, Мерлин. Как думаешь, почему я ретировалась на кухню? Мерлин пробормотал извинения, но Гвен в ответ лишь закатила глаза. — Что ты хочешь ему сделать? Сумочку на пояс для его двух Блэкберри? Мешочек для его непомерного эго? Мерлин хотел было возразить, что, мол, Артур совсем не такой, но сказать это он мог лишь в посторгазменной эйфории, потому что на самом деле Артур во всех отношениях был именно таким человеком, каким его описала Гвен. — Я подумывал что-нибудь ему связать. — Ты умеешь вязать? — Ну, вообще-то, нет… но моя бабуля вязала, а она была очень-очень старой, так что вряд ли это сложно. И я бы связал что-нибудь простое, например, шарф? Красный. Ему невероятно идет красный цвет. — Неплохая идея. — Так ты мне поможешь? — У меня экзамены, Мерлин. — Я буду любить тебя до гроба. — А мне-то что с этого? — Ну ладно, я раздобуду тебе номер того шикарного парня с поэтического семинара. Он как раз в твоем вкусе: одинокий, застенчивый, и его ужасно легко напоить. Гвен поджала губы и медленно покачала головой из стороны в сторону, раздумывая. — Пожалуйста, Гвен! — Ну ладно! Я умыкну немного пряжи из подсобки. Зайди ко мне, когда Артур уйдет… — Он остается на ночь. Гвен снова закатила глаза. — Он украсил мою комнату, я не могу выставить его за дверь. — Ну тогда заходи после того, как введешь его в сексуальную кому. — До гроба, Гвен, — ухмыльнулся Мерлин. — До гроба. — Ой, заткнись! — воскликнула Гвен, но все равно ему улыбнулась.*
— Какая-то не очень изящная петля получилась. — Изнаночная, а не изящная, Мерлин. — Что это вообще значит? — Не знаю, откуда это пошло, я как-то не задумывалась. — Вот потому-то ты и не первая на курсе. Гвен швырнула мотком красной пряжи в лицо Мерлину, а тот приподнял руки в защитном жесте. Как выяснилось, смотреть, как кто-то вяжет, было гораздо легче, чем делать это самому. Мерлин прилежно набирал петли на спицу, но пряжа постоянно соскальзывала, и почти весь ряд распускался. — Блядь, я совершенно беспомощный. Такими темпами я смогу связать только этот дурацкий хипстерский шарф, который и на шарф-то нормальный не похож. «Падите ниц перед моим бесполезным тонюсеньким шарфом! Я слишком крут, чтобы утепляться!». Мерлин раздраженно дернул плечом и случайно распустил остаток ряда. Гвен сжала губы, пытаясь сдержать рвущийся наружу смех, а Мерлину только и оставалось, что хмуро глядеть на клубок красной пряжи в своих руках. Он сосредоточился и попытался снова. — Так ты расскажешь мне, зачем вообще делаешь Артуру подарок? — Он самопригласился ко мне домой на Рождество. Мать взбесится. — Почему? Она не знает, что ты гей? — О, нет, об этом мы поговорили, еще когда я учился в школе. Она застукала меня во время интима с фотографией Филиппа Скофилда. — Филиппа… — Я заболел ангиной, посмотрел слишком много выпусков «Доброго утра», и это обернулось для меня таким вот поучительным жизненным опытом. Только не смейся, — Мерлин продолжал набирать петли на спицу. — Просто моя мама, как бы это сказать… очень современная. В прошлом году ее арестовали за то, что она огрела полицейского транспарантом на пикете против войны в Ираке. — О боже, это ведь та самая война… — В которую нас втянул отец Артура? — кивнул Мерлин. — Да, это она и есть. Я прямо предвкушаю. «Привет, мам, это Артур. Он воплощает в себе все, что ты ненавидишь в этом мире. Эй, Артур, это моя мама. Когда я был маленьким, мы с ней колесили в трейлере по всей стране и забрасывали яйцами дома людей вроде твоего отца». Гвен промычала что-то сочувственное, а Мерлин вытянул перед собой результат своей работы и подозрительно его оглядел. — Тебе это не напоминает удавку? — Слушай, может, все будет не так плохо, как ты думаешь… — А может, будет еще хуже. — Тогда зачем ты его пригласил? — Ему больше некуда податься, Гвен. К тому же… он мне очень нравится — Мерлин нахмурился, ведь раньше он не произносил этих слов, так что задушевный разговор с подругой неожиданно ознаменовался признанием. — А я думала, вы просто спите вместе. — Так и было. Сначала. А теперь я иногда лежу рядом и смотрю, как он спит, представляя нас стариками. Блин, я так жалок. Гвен вздохнула и с улыбкой отобрала у Мерлина пряжу. — Дай сюда, я провяжу тебе парочку рядов. — Ох, спа… — Знаю, знаю, — сказала Гвен. — Ты будешь любить меня до гроба. Надеюсь, красавчик с поэтического семинара того стоит.*
— Ух ты, люди и правда здесь живут? — Да, Артур. Живые такие люди. И вообще, захлопнись, длинный язык никак не поможет тебе вписаться в окружающую обстановку, — фыркнул Мерлин и поплотнее закутался в пальто. Они прошли мимо заколоченного досками магазина, на котором красовался плакат с Маргарет Тетчер. Поверх него кто-то вывел баллончиком: «Сдохни, сука, мы хотим веселиться». Они прошагали по выщербленному асфальту, прислушиваясь к звукам незамолкающей сирены, перекрикиваемой воющей в отдалении сигнализацией машины, от которой звенел сам воздух. Мерлин уехал всего несколько месяцев назад, но уже успел позабыть, в какой разрухе пребывал его район. Он покосился на Артура: тот ведь даже Челси считал трущобами. Мерлин засунул руки поглубже в карманы и насупился. И о чем он только думал, приглашая Артура сюда? — Все равно не понимаю, почему мы не могли приехать на машине, — сказал Артур. — Здесь высокий уровень краж. — В моей тачке установлена самая крутая противоугонная система в мире. — Уверен, она бы сдержала воров. Пока кто-нибудь в раздражении не поджег бы твою машину. Артур прочистил горло и принялся оглядываться по сторонам, не иначе как в поиске новой темы для разговора. Они миновали дворик, и их облаяла резко бросившаяся на ворота собака. Артур вздрогнул от неожиданности, но тут же притворился, что ничего не произошло. — Итак, — сказал он, — ты всегда здесь жил? — Ага. Здесь и в куче похожих мест, — ответил Мерлин. — Мы часто переезжали. Мама не всегда могла платить арендную плату, так что нас постоянно выселяли, и нам приходилось искать, где приткнуться. Какое-то время мы даже жили в трейлере. — Наверное, это было… интересно. — Если под словом «интересно» ты подразумеваешь холодно, странно и унизительно, то да, так оно и было. Короче, вот мы и пришли. Дом, милый дом. Или как там его. Мерлин выудил из кармана ключи, пока Артур таращился с выражением чистого ужаса на лице на грязные сетчатые занавески и разбитое дверное стекло. Впрочем, он тут же постарался скрыть это и принял свой обычный невозмутимый вид. Мерлин повернул ключ в замке и пинком распахнул дверь. — Привет, ма, это я. То есть мы. Я и… Артур. Мерлин подтолкнул Артура внутрь, и они протиснулись в прихожую. Артур тут же уперся взглядом в красующийся на стене постер в поддержку ядерного разоружения. На втором постере была изображена зачеркнутая подводная лодка с надписью: «Вот мой ответ: Трайденту — нет!». Мерлин выпутался из пальто и закинул их с Артуром сумки в угол. — Последний арендатор был чокнутый, да? — сказал Артур, указывая на постеры. — Вообще-то, они здесь из-за того, что у моей мамы очень своеобразное представление об уюте. — Что? — Она вроде как… бунтарка. Ей нравится протестовать. Против нищеты, неравенства и вооружения — это ее излюбленные темы, но она всегда открыта для новых идей, потому что… — Мерлин, — прошипел Артур, больно сжимая его локоть, — она знает, кто я такой? — Нет, если быть… привет, мам. Его мать сбежала вниз по лестнице и тут же заключила сына в объятия. Мерлин рассмеялся куда-то ей в шею, но смех вышел немного истеричным, потому что на маме была надета кислотная футболка в разводах с надписью: «Любите, а не воюйте». — Ты всегда был таким высоким? — спросила она, наконец его отпуская. — Нет, меня растянули в качестве наказания за отлынивание от учебы. Был такой скандал, мам. Кто-то должен что-нибудь сделать. Может, нарисуешь плакат? — Не ёрничай. А это твой Артур? Она с улыбкой повернулась к Артуру, и тот протянул ей руку. — Артур, — выдавил он. — Артур Пендрагон. — Уверена, никакой связи между тобой и этим ужасным Лордом Пендрагоном не… — Разве что… кровная связь, — Артур сглотнул и с вымученной улыбкой на губах вытянул руку еще дальше. — Рад с вами познакомиться. — О. Мерлин мне не говорил… — Нет, — сказал Артур, выразительно глядя на Мерлина. — Он не говорил. Но разве можно его винить? Тогда бы этот радостный момент, полный неловкости и удивления, был бы безвозвратно испорчен.*
— Артур, это Гавейн. Гавейн, это Артур. Если кто-нибудь спросит, я пойду наложу на себя руки вон в том углу. Мерлин сел и опустил голову на стол, с громким стуком уткнувшись лбом в столешницу. Бар вокруг гудел от предпраздничных разговоров, а по радио играл жуткий кавер на песню «Little Drummer Boy» в исполнении какого-то неизвестного горе-бойбэнда. По крайней мере, вся эта какофония заглушала звуки все еще отдающегося в ушах политического спора. «Я бы хотела, чтобы твой отец и люди, подобные ему, поняли…». «Они все понимают, но иногда приходится предстать перед сложным выбором…». «Сложным выбором? Я тебя умоляю! Для тори «сложный выбор» — это выбор цвета кожи для обивки салона их Рендж Ровера!». Мерлин поморщился от накативших воспоминаний. Он не мог бы с уверенностью сказать, кто из них двоих — мама или Артур — больше всего сейчас на него злился. Его мать думала, что он классовый предатель, который буквально спит со своим врагом, а от молчания Артура очень красноречиво веяло раздражением и обидой. И Мерлин вполне это заслужил, ведь он позволил своему парню ввязаться неподготовленным в спор на ту тему, которую им обычно задавали для написания эссе. — Кто-нибудь хочет выпить? — спросил Гавейн. — С удовольствием, — отозвался Артур. — В таком случае я не откажусь от пива. Спасибо, — ухмыльнулся Гавейн, похлопав его по плечу. — Бар в той стороне. Артур раздраженно фыркнул, но все же устремился в указанном направлении, а Гавейн умостил свою обтянутую поношенными джинсами задницу рядом с Мерлином и привычным жестом погладил того по спине. — Ну, и что ты забыл рядом с этим представителем элиты? — спросил он. — Собираешься его грабануть? Нужна помощь? Если ты положил глаз на его кошелек, то я могу умыкнуть его часы меньше, чем за десять секунд. Мерлин покосился на Гавейна со своего уютного места на столе. — Я не собираюсь его грабить, — вздохнул он. — Мы… ну, знаешь. Артур вроде как мой парень. И не вздумай его обчистить. Его отец может снова узаконить повешение, специально ради тебя. Он министр. — А что об этом думает твоя мама? — Двадцать минут разговоров о Трайденте, сорок — о Марксизме, и почти час — о неравномерном распределении благ. Ну-ка глянь, он там еще не сбежал? — Если и так, то бежит он в противоположном направлении. Знаю, что говорят об интеллектуальном уровне блондинов, но… Мерлин пнул Гавейна ногой под столом и сел прямо. Артур улыбнулся и протянул две бутылки пива: одну для него, а вторую для Гавейна. — Извини меня за маму, — сказал Мерлин. — Она работает в социальной службе и очень радеет за свое дело. Она сопереживает всем людям и… — Твоя мама мне понравилась, Мерлин, — перебил его Артур. — Она назвала твоего отца подстрекателем войны, а когда ты сказал, что он уехал, то спросила: «Куда, в Гаагу?». — Мне не обязательно во всем с ней соглашаться, чтобы оценить ее… боевой дух, — Артур сделал глоток пива и добавил с улыбкой: — Кстати, во время игры в сквош я называл его и похуже. — Вот видишь? — сказал Гавейн. — Не нужно посыпать голову пеплом. Твой золотой мальчик совсем не против маминого ворчания. — Эй! Никакой я не золотой. Ни на йоту. — Может, ввернешь еще пару простецких словечек, чтобы стать совсем похожим на представителя среднего класса? Если поднапряжешься, может даже выгореть, аристократишка. Это замечание повлекло за собой очередной спор о том, является ли Артур представителем золотой молодежи, и Мерлин снова уложил голову на стол. «Дорогой Санта, — подумал он, — в это Рождество я бы хотел быть кем-нибудь другим».*
— Черт возьми, Мерлин, здесь холодно, как в аду! Ты что, не можешь включить отопление? — Здесь нет отопления. Я же предупреждал, чтобы ты взял теплые вещи. — Ты как-то забыл упомянуть, что мне нужна пижама для арктической экспедиции. Мерлин вздохнул и поплотнее укутал себя и Артура в старые прохудившиеся одеяла. Он прижался к Артуру как можно теснее, хоть ему и нужно было экономить свое собственное тепло. Артур же попытался взбить подушку и нахмурился, когда она так и не приобрела желаемую форму. — Итак, твой приятель Гавейн… — Он что, украл твои часы? Я скажу ему, чтобы вернул. — Что? Нет, он… зачем ему красть мои часы? — Потому что они стоят больше его месячной зарплаты, а у него алкогольная зависимость. Раньше он просто крал пиво, убивая одним выстрелом двух зайцев, но теперь его не пускают ни в один Теско в радиусе сорока миль. Всю схему ему поломали. Артур наконец уложился на подушку и попытался разглядеть Мерлина в темноте, будто старался понять, пошутил тот или нет. — Ну так что с ним? — закатил глаза Мерлин. — Ничего, просто… Я не так представлял себе твоих друзей. Думал, они будут больше похожи на тебя. — Гавейн похож на меня. — Мерлин, ты изучаешь поэзию, слушаешь инди-группы и покупаешь винтажные елочные игрушки в интернете. А он — потрепанный, ворующий пиво жулик, которого не пускают в супермаркеты и который любит рассказывать истории, начинающиеся с: «Как-то раз один чувак засадил мне чайником по яйцам». Мерлин вздохнул, зарылся поглубже в одеяла и уставился в потолок. Когда ему было пятнадцать, он назвал влажное пятно на потолке Джаббой и делился с ним всеми своими секретами, в особенности теми, которые касались Филиппа Скофилда. Перед тем, как он встретил Гавейна — а познакомились они в кафе, где Гавейн пытался пустить в ход все свое обаяние, чтобы не оплачивать счет, который был ему не по карману, — Джабба был единственным созданием, с которым Мерлин мог быть самим собой. Он подумал было озвучить эту мысль, лишь бы перевести тему, но побоялся, что это лишь выставит его спятившим неудачником и привлечет нежелательное внимание Артура к обшарпанным обоям. — Так что, согреешь меня? — прошептал Артур. Он прижался к Мерлину бедрами, а тот не очень убедительно промычал что-то насчет тонких стен. Артур принялся целовать его шею и покусывать то местечко за ухом, которое всегда превращало Мерлина в податливого мурлычущего котенка. — Так нечестно, — пробормотал Мерлин, но в следующий момент уже стягивал с Артура его совершенно не годящуюся для арктических экспедиций пижаму.*
— Так вот как выглядит Рождество, — проговорил Артур. — Праздник уже наступил, а мы все еще не сделали ничего полезного, — грустно вздохнула мама Мерлина. Артур натянуто улыбнулся, разглядывая их кухню так, будто находился в музее перед экспонатом с надписью: «Нищее сословие: Рождество». Мерлин снял с холодильника носок с именем Артура, вручил ему, а сам сел за стол со своим носком. Он откусил от тоста и сделал глоток чая, прежде чем посмотреть, что же ему подарили. Он вытащил мандаринку, улыбнулся и положил ее на стол. — А что Санта принес тебе, Артур? — Тыдыщ, — сказал Артур и положил вторую мандаринку рядом с мандаринкой Мерлина. Выглядело это так, будто фрукты самозабвенно целовались. Затем они оба вытащили идентичные мешочки с шоколадными медальками, маленькие стаканчики с рождественским пудингом и пригоршню лесных орехов. Мерлин пододвинул к себе чашку и ухватился за нее обеими руками, чтобы согреться. — Спасибо, ма. — Я здесь ни при чем, — ответила та. — Разве вы не слышали шаги на крыше прошлой ночью? Вы явно вели себя хорошо. Или по крайней мере так, что заслужили одобрение Плохого Санты. Мерлин рассмеялся и поставил свой стаканчик с пудингом прямо. — Ты это не будешь? — спросил Артур, быстро съев свой. — Не, оставлю на потом. — Зачем? — Потому что, если съесть все сразу, будет не так вкусно, — ответил Мерлин. По лицу Артура было понятно, что он считает такой подход очень странным, но он по крайней мере ничего не сказал, а вместо этого спросил: — Принести твой подарок? — О нет, мы открываем подарки только на второй день. — Что? Но раз вы не обмениваетесь подарками, то чем же вы обычно занимаетесь? — Идем и делаем что-нибудь полезное в социальной службе, — сказал Мерлин, потягивая чай. — Тебе ужасно не понравится, но я ведь предупреждал.*
Артуру и правда ужасно не понравилось. — Так вот чем вы занимаетесь на Рождество? Готовите пережаренную индейку для бездомных? Как-то не очень празднично. — Ты что, никогда не слышал о коллективизме? Как насчет рождественской благотворительности, Артур? Не хочешь помочь нуждающимся? — с натянутой улыбкой выдавил Мерлин. — Вообще-то, я думал, что уже и так помогаю тебе, — пробормотал Артур и принялся накладывать в тарелки брюссельскую капусту с таким остервенением, будто непутевый овощ нанес ему личное оскорбление. — Нам нужно больше подливки, — произнес Мерлин и, оставив Артура одного на раздаче, сбежал на кухню. Там его и нашел Гавейн. Мерлин стоял у стены, уткнувшись лбом в доску объявлений, когда Гавейн зашел на кухню, жонглируя картофелем, запеченным в мундирах. Он поймал одну картофелину ртом, а другую протянул Мерлину с тем лихорадочным блеском в глазах, который появлялся, лишь когда Гавейн успевал где-то приложиться к бутылке хереса. Мерлин покачал головой. — Что случилось? Опять какой-то мерзкий старикашка лапал твою задницу, потому что перепутал тебя с десертом? — Просто нужно было побыть одному. Мой мир пошатнулся, и голова закружилась… — Это из-за Артура? — спросил Гавейн. Мерлин кивнул, теребя пальцами приколотую к доске записку с предупреждением, что плита работает только в одном температурном режиме: «адский огонь». — Он тебе нравится, да? Так же сильно, как Филипп Скофилд? Ну, в отличие от того старого засранца, своему золотому мальчику ты, похоже, тоже нравишься, так что… Гавейн умолк, не окончив, а Мерлин подергал канцелярскую кнопку, пытаясь понять, как же ему привести мечущиеся в голове мысли в порядок. — Думаю, он разобьет мне сердце, Гавейн. — Как-то не похоже, что он собирается тебя бросить. — Ему не обязательно меня для этого бросать, — вздохнул Мерлин. Гавейн лишь молчал, дожидаясь, пока друг сам все выложит. — Иногда я смотрю на него и вижу, кем он может стать. Скорее всего, однажды Артур будет управлять нашей страной, и иногда я думаю, что он будет в этом очень хорош, ведь он совсем не такой серьезный и заносчивый, каким частенько кажется. В нем от рождения заложено желание поступать правильно: ты только подумай, моя мама конкретно так присела ему на ухо, а он ее выслушал. А еще Артур может проявлять доброту, и он совершенно наплевательски относится ко всяким там правилам и приличиям, хоть его все детство били за это линейкой по рукам. Когда он такой, я даже могу представить нас вместе в старости. Но иногда он говорит всякие вещи… Например, он только что назвал меня «нуждающимся». Еще он воспринимает все как должное, и мне временами хочется наорать на него и спросить, понимает ли он вообще, что получил все на блюдечке с голубой каемочкой? Но я ведь знаю, что все не так просто: его мама умерла, а отец — первоклассный мерзавец, и Артур по-своему совершенно несчастный человек. Только вот когда мы впервые встретились, я написал маркером у него на лбу «дуралей», и теперь я иногда думаю, что он действительно того заслуживает. Что, если я хочу быть рядом с тем, кем Артур мог бы стать, а не с настоящим Артуром, понимаешь? Если ты цепляешься за надежду, которая то исчезает, то снова маячит на горизонте, а затем рассыпается в прах, — это разрушает твое сердце. Гавейн смерил Мерлина долгим взглядом, а затем заключил его лицо в ладони и шумно поцеловал в щеку. — Я тебе уже говорил, что ты слишком много думаешь? — Неправда, — ответил Мерлин и попытался вырваться, потому что в ухо ему уперлось что-то теплое, подозрительно напоминающее наощупь картошку в мундире. — Это ты думаешь слишком мало. — Почему ты так много размышляешь о будущем? — Не знаю, просто оно меня… ждет. Мерлин демонстративно вытер ухо и щеку рукавом, а Гавейн вздохнул и пьяно улыбнулся. — Ну, если оно и так тебя ждет, то разве имеет значение, дуралей Артур или нет? — спросил он. — В смысле, разве это мешает тебе его любить? — Я не могу провести всю свою жизнь с дураком. — Ну так, может, ему нужен кто-то, кто наставит его на путь истинный, кто сможет увидеть в нем потенциал. Вдруг ты сделаешь для него то же, что сделал в свое время для меня? — А что я для тебя сделал? — Ну, ты знаешь, что я не любитель слезливых признаний… — Пока не напьешься. — Эй, я здесь мудрые мысли излагаю! Не смейся надо мной, — сказал Гавейн, и Мерлин рассмеялся. — Ну, серьезно! — Гавейн потянул Мерлина за свитер, и его взгляд внезапно прояснился. — Помнишь, как мы встретились? У меня ничего не было, а теперь я здесь, в окружении людей, которым я не безразличен. Ты увидел во мне что-то такое, чего больше не видел никто, и я тогда подумал: «Ну, раз он что-то во мне разглядел, то может, во мне и правда есть что-то стоящее?». А что касается Артура, то ты, конечно, имеешь полное право психовать из-за глупостей, которые он иногда говорит, но возможно, это не помешает тебе верить, что однажды он станет тем самым человеком, которого ты в нем увидел? Так ведь было и со мной. К тому же что еще тебе остается? Ждать, пока Филипп Скофилд разведется? Мерлин закатил глаза. У Гавейна была особенность сильно упрощать вещи, шла ли речь о влюбленности в лощеного телевизионного ведущего или о разногласиях с мужчиной, о будущем с которым Мерлин иногда мечтал по ночам. — Ну, теперь я пойду позаигрываю с твоей мамой, — сказал Гавейн и, подбросив в воздух последнюю картофелину, поймал ее ртом. — А ты возвращайся к своему золотому мальчику, пока ему не сделали предложение за клюквенным соусом. Тогда-то тебе и правда нужно будет поволноваться.*
В ту ночь Мерлин долго не мог уснуть. Он лежал в темноте, глядя на мокрое пятно на потолке, и мысленно произносил реплики из фильма «Возвращение джедая», лишь бы не думать об Артуре. Ему очень хотелось верить словам Гавейна, что он слишком много думает, но убедить в этом собственный организм все равно не удавалось, и сна не было ни в одном глазу. Вздохнув, он выбрался из постели и пошел на кухню. Ступеньки скрипнули под его ногами. — Мерлин, это ты? — раздался голос мамы. Мерлин поморщился. Он открыл дверь в ее комнату, и мама включила лампу, стоящую на картонной коробке, которая служила ей прикроватной тумбочкой. — Прости, — тихо сказал он. — Не хотел тебя будить. Я просто думал выпить молока. Мама приглашающе похлопала по кровати, и Мерлин подошел, сел в ногах ее постели. Он принялся теребить плед. Тот был ветхим и цветастым, сшитым из разных вязаных кусков. Мерлин вспомнил о своих жалких попытках связать подарок для Артура и подумал, что талант к вязанию может быть заложен в том загадочном гене, который не передавался по наследству напрямую, а случайным образом всплывал у разных членов семьи. Впрочем, он не так много знал о своей семье, чтобы проверить эту теорию. — Не можешь уснуть? — спросила мама. Она протянула руку, пригладила его волосы, и этот жест навеял воспоминания о всех тех ночах, когда Мерлин боялся идти в новую школу или переезжать в очередной раз, как у мамы накапливались долги. — Что случилось, милый? Мерлин сдержал себя, чтобы, словно подросток-максималист, пафосно не ответить: «Все!», потому что именно так он себя и чувствовал. Может быть, Артур и был напыщенным, невнимательным и хвастливым, но ему как-то удалось заменить собой целый мир. Мерлин вытянул из пледа нитку, а мама опустила руку на его плечо и ободряюще сжала. — Что ты думаешь об Артуре? — спросил он. — Как о человеке. — Не имеет значения, что я думаю, Мерлин. — Имеет. — Ну ладно. Я считаю его очень самоуверенным, — начала мама, — и ослепленным убеждениями своего отца… — Ему непросто. Он хочет угодить отцу и сгибается под весом чужих ожиданий. Ему даже не дали самому выбрать, что именно изучать в университете! Будто его собственная жизнь ему не принадлежит. Мне иногда кажется, что Артур не верит, что сможет соответствовать статусу семьи, если не будет подражать отцу. Хоть на самом деле они совершенно разные. Мама медленно и понимающе улыбнулась, и Мерлин закатил глаза, чувствуя, что его обвели вокруг пальца. Он не мог упомнить, когда впервые начал защищать Артура от чужих нападок, особенно в тех случаях, когда люди повторяли его собственные мысли. — Профессионально, мам. Она рассмеялась и взяла его за подбородок. — Если бы ты дал мне договорить, я бы сказала, что для меня имеет значение только одно: заставляет ли он тебя улыбаться или нет, — добавила она. Мерлин подумал обо всех тех вещах, которые они с Артурам делали вместе. О том, как они прятались в библиотеке, шикая и затыкая друг друга поцелуями. О том, как Артур иногда заглядывал в окно аудитории и убеждал Мерлина сбежать с лекции, потому что где-то кому-то требовалась помощь. Он вспомнил каждый раз, когда слышал от Артура: «Ну давай, Мерлин, будет весело!». В целом складывалась впечатление, будто они только то и делают, что улыбаются, смеются и подстрекают друг друга к поступкам, которых бы никогда не совершили в одиночку. — Он заставляет. Но просто… мы такие разные, мам. — Не очень. У каждого из вас, конечно, есть множество своих особенностей, но несмотря на них, вы все равно отлично ладите. А еще я думаю… вряд ли есть что-то такое, чего бы он не сделал ради тебя. — Почему ты так говоришь? — Просто тот чек… Мерлин резко поднял голову. — Он тебе не сказал? Когда мы сегодня были в общественном центре, он спросил, сколько нужно заплатить, чтобы его убрали с раздачи брокколи. — Как типично. Мерлин принялся ковырять дырочку в пледе, потом просунул в нее палец, отчего она еще больше увеличилась. Маме пришлось взять его за руку. — Вообще-то, не так уж и типично, — улыбнулась она. — Просто я рассказала ему о тех временах, когда мы только сюда переехали и у меня не было денег, чтобы нормально отпраздновать Рождество. Как мы пришли в общественный центр, и тебе там так понравилось, что ты постоянно хотел туда ходить. Еще я сказала, что плита уже на последнем издыхании, и что государство не дает нам достаточно денег, и что я боялась рассказать тебе о последних сокращениях бюджета, потому что ты бы расстроился, что центр скоро закроют. Конечно, Артур постарался обставить все так, будто это «взятка», а не пожертвование, но видел бы ты, с какой скоростью он выписывал чек! А какую он там указал сумму — я словно почувствовала себя участницей передачи «Тайный миллионер»! — «Благотворительность — это развлечение для старушенций, Мерлин», — произнес Мерлин, попытавшись тряхнуть волосами, совсем как это делал Артур. — Как бы он все ни обставил, это был хороший поступок. — Знаю, — сказал Мерлин, поглядев на растерзанный край пледа. — Так значит, ты была бы не против… если у нас с Артуром все выйдет, ты бы не была против того, что он… ну знаешь, Артур Пендрагон? — Я буду рада, что ты слушал меня, когда я учила тебя не судить людей по первому впечатлению и пытаться узнать их получше. Просто ты последовал за своим сердцем. — А ты последовала за своим — и видишь, как все получилось… — сказал Мерлин, но заметив, каким взглядом на него посмотрела мама, поморщился. — Нет, я не… Я просто хотел сказать, что не хочу, чтобы сердце привело меня в тупик. — Если ты ждешь от вселенной какого-то знака, Мерлин, то тебе придется ждать вечно. — Да, — Мерлин шмыгнул носом, посмотрел на часы и покачал головой. — Тебе лучше поспать. Ты сегодня, наверное, испекла целую тонну пирогов.*
Лестница снова скрипнула под ногами Мерлина. Мамины слова не выходили у него из головы. Он остановился в дверном проеме по пути на кухню, но вместо того, чтобы пойти достать из холодильника молоко, вернулся в гостиную и выудил свой и артуров подарки из-под старой искусственной елки. Когда Мерлин вернулся в комнату, то присел на край кровати рядом с тихо похрапывающим Артуром и положил свертки на постель. Квадратный сверток с его именем был очень неряшливо завернут и весь обмотан скотчем, словно заложник. Мерлин представил, как Артур подкрадывается к его подарку и прыгает, вытянув руки с куском оберточной бумаги вперед, будто ему нужно упаковать дикого кота. Наверное, при этом он приговаривал себе под нос что-то вроде: «А ну иди сюда, маленький засранец!». Мерлин улыбнулся и потряс Артура за плечо. — Артур? Проснись! Тот застонал и шлепнул его по руке, но Мерлин оставался непреклонен и не отстал, пока Артур не разлепил один глаз и в раздражении на него не покосился. — Кто-то умирает? — спросил он. — Нет, но уже перевалило за полночь, мы можем открыть подарки. — Тебе что, пять лет? — Ну пожалуйста. Артур вздохнул, но все равно сел прямо и почесал плечо. Его волосы растрепались, став похожими на хохолок какаду. Мерлин закусил губу и протянул ему подарок. — С Рождеством, короче, — сказал он. Артур с улыбкой перевернул подарок и просунул палец под краешек упаковки, чтобы снять ее. Бумага развернулась, явив миру связанный Мерлином шарф, свернутый в жалкий клубок. — О, — произнес Артур. Он поднял шарф и просто уставился на него. И чем дольше он его держал, тем более неряшливым, бесполезным и дурацким он казался Мерлину. После минуты гробового молчания Мерлин не выдержал. Сердце сжалось в груди в комок. Он не относился к обмену подарками как к испытанию, но все равно почувствовал, будто они с Артуром только что провалили какой-то тест. Именно этого Мерлин и боялся: что если он останется с Артуром, то всегда будет ждать от него какой-то определенной реакции, и получать что-то совершенно иное в ответ. Что-то худшее. Воображаемый рыцарственный Артур всегда будет ускользать от него. Проблески надежды будут случаться время от времени — как сегодня, когда Артур пожертвовал деньги не потому, что искренне верил в правильность такого поступка, а из-за внезапного всплеска доброжелательности, вызванного Мерлином, — но в конце их все равно будет ждать полный крах. Как сейчас. Мерлин встал и подошел к окну. На улице наконец-то шел снег, но Мерлин даже не обратил на это внимания. — Что ты делаешь? — спросил Артур. — Будто там есть на что смотреть. Мерлин закрыл глаза. Какая-то его часть хотела верить, что все это не имеет значения, что можно просто притвориться, что это очередные отношения с каким-то очередным мужчиной. Эта часть хотела, чтобы Мерлин вернулся в постель, накрыл Артура своим телом и трахал его до полного самозабвения, пока мир не сузится до горячего рта Артура и той улыбки, что появлялась на его губах после оргазма. Честно говоря, это была очень большая часть Мерлина. Вот только важным было совсем другое. И Артур не был очередным мужчиной. Никогда. Так что Мерлин все равно произнес: — Ничего у нас не получится. — Что? — с искренним удивлением спросил Артур. Мерлин вгляделся в отражение Артура в стекле. Тот сначала в недоумении сидел в постели, а затем откинул одеяло и встал. — Мерлин? Его голос прозвучал тихо-тихо, а чуть размытое голубоватое отражение внезапно приблизилось. Артур погладил шею Мерлина, отчего мурашки пробежали вдоль позвоночника, и тот задрожал, вцепился в деревянный подоконник, чтобы не потерять контроль над собственным телом. — О чем я только думал, когда привез тебя сюда? — произнес Мерлин. — А ты о чем думал, когда переспал с парнем, написавшим ругательство у тебя на лбу несмывающимся маркером? — Честно? — подал голос Артур. — Я подумал: «Слава богу! Слава богу, что здесь есть хоть один человек, который не собирается целовать меня в зад». А потом я подумал: «Боже, какой у него роскошный рот!». И уже через две недели я мысленно писал стихи, посвященные ногтям на твоих пальцах. Так к чему ты? — Я говорил, что тебе здесь не понравится. И я был прав, разве нет? У тебя выдалось ужасное Рождество. Мерлину казалось, что это очень близко к правде, да и звучит не так бредово как то, что он на самом деле хотел сказать: «Какой в этом всем смысл, если ты даже не можешь притвориться, что тебе нравится мой подарок? Я не могу жить в пропасти между тобой настоящим и тем, кем ты мог бы быть». — Неправда, — сказал Артур. — Хочешь знать, что моя семья делает в Рождество, Мерлин? Мы съедаем приготовленный чужими людьми ужин, а потом обмениваемся баснословно дорогими подарками, стараясь перещеголять друг друга в их вычурности. Я хотел чего-то настоящего, хоть раз в жизни. И если настоящее — это когда тебя ругают из-за Трайдента, или называют золотым мальчиком, или когда старая, пахнущая кошками грымза хватает тебя за зад, или когда ты немного мерзнешь, а стены покрыты плесенью, то я… — Это течь, — перебил его Мерлин. — Это не плесень, просто пятно. Я зову его Джаббой. Он что-то вроде домашнего животного. Артур сделал осторожный шаг вперед и положил руки на бедра Мерлину. — Ты думаешь, что мне не понравился шарф. Что я бы хотел получить от тебя что-то дорогое и модное. Мерлин закатил глаза. Артур поцеловал его в плечо, а Мерлин смотрел в отражение и наблюдал за этим словно издалека. Он позвал Артура по имени, желая его предостеречь, но это все равно прозвучало как мольба. Артур отстранился и взял с кровати второй сверток. — Открой. Он ткнул подарком в локоть Мерлину, и тому нехотя пришлось его принять. Мерлин вздохнул, попытался отодрать скотч, но вместо этого странным образом его растянул. Плечом он почувствовал, как Артур напрягся, а затем не сдержался, протянул руку и сам содрал упаковку. — Ты силен, как комар-астматик, Мерлин, — проворчал он. Мерлин не обратил на его слова внимания. Он положил разворошенный сверток на подоконник, отодрал остатки оберточной бумаги и взял в руки оказавшуюся в свертке коробку из-под обуви — несомненно, очень дорогой, сделанной из кожи коров с хорошей родословной. Мерлин открыл крышку. Там, в обрамлении рисовой бумаги, лежало что-то длинное, колючее, шерстяное и красное. Мерлин уставился на свой подарок. — Мы что, сделали одно и то же? — Мы сделали одно и то же. Отражение Артура поймало его взгляд и улыбнулось так, будто изо всех сил старалось удержаться от смеха. Мерлин сглотнул, вынул подаренный шарф из коробки, и тот повис на его руке мертвой тушкой неизвестного животного. Посреди шарфа красовалась дыра, а ряды петель танцевали какой-то нестройный пьяный танец, но от вида этого несчастья сердце Мерлина пропустило удар. Он поднял глаза к потолку — а может, ко вселенной — и подумал: «Серьезно?». — Тебе идет красный, — прошептал Артур. — То же самое я сказал Гвен о тебе. — У тебя получилось лучше, — признался Артур. — Гвен мне помогала. Сильно. — А мне она сказала, что это будет нечестно и что она может меня только научить, а шарф мне придется связать самому. Иначе не считается. — Я ее подкупил. — И я тоже, — возмутился Артур. — Смешно, но попытка заставить тебя плакать перед лицом идеального самодельного подарка обошлась мне дороже, чем я бы потратил в магазине. А сколько ей заплатил ты? Я думал, у тебя туго с деньгами. — Я дал ей номер телефона одного парня с поэтического семинара. Они сходили на очень милое первое свидание. Ну такое, которое длится всю неделю и после которого ты начинаешь писать везде его имя и обводить сердечком. — А, тогда все ясно. Любовь бьет деньги каждый раз. Мерлин рассмеялся, а Артур снова поцеловал его плечо и спрятал улыбку в складках его футболки. Мерлин опять посмотрел на шарф, погладил пальцем неаккуратные петли, представил, как Артур вяжет для него. — Мне понравился шарф, — прошептал Артур. — Просто я и представить не мог… Я удивился. Признай, Мерлин, это странно. Очень-очень странно. Мы могли сделать друг другу что угодно и обратиться за помощью к кому угодно. Но мы выбрали одно и то же. «Странно» — это мягко сказано. Мерлин бы сказал, что это было безумно, охеренно и просто замечательно. — Итак. — Итак? — Что, ты говорил, у нас не получится? — Ничего. Я ничего не говорил. — Ты уверен? Мерлин посмотрел на их с Артуром общее отражение. — А ты? — спросил он. — Ты уверен? — Я был на сто процентов уверен, что хочу провести Рождество именно с тобой, хоть и знал, что это взбесит отца. И хоть я теперь постоянно нахожу «зеленые» листовки в карманах, я очень рад, что приехал. Ну как? Пока сойдет? Мерлин улыбнулся, и Артур воспринял это как приглашение. Он принялся целовать его в шею, пощекотал языком то волшебное местечко за ухом, отчего колени Мерлина дрогнули. Он положил шарф обратно в коробку, а Артур поддел пальцем его подбородок и повернул к себе для поцелуя, мигом ставшего жадным, влажным и отчаянным. Мерлина вдруг осенило, что Артур всегда целовался так, будто они делали это в последний раз. Так может, он так же боялся будущего, как и сам Мерлин? Может, он тоже ждал знака, что парень, как-то раз написавший слово «дуралей» у него на лбу, однажды сможет изменить свое мнение или разглядеть в Артуре нечто большее? Мерлин знал, что может. Уже смог. Ему не удалось совладать с собой, и он снова бросил любопытный взгляд на отражение, которое теперь превратилось в переплетение тел, жадных рук и скользящих языков, и именно вид их идеально совпавших силуэтов заставил Мерлина понять: это взаправду. Он смотрел, как пальцы Артура соскользнули на его живот, приподняли футболку и коснулись обнажившейся полоски кожи, так же, как тогда, в студенческом клубе. И так же, как тогда, он откинул голову Артуру на плечо, поежился, потому что разгоряченная кожа живота соприкоснулась с холодным воздухом, и той частью мозга, которая еще была способна соображать, подумал: «Да, блядь, идеально». Артур целовал его шею, прихватывал кожу зубами, и Мерлин хотел сказать что-то очень важное насчет чека и шарфа, но чары Артура уже успели сломать его волю, так что вместо этого он лишь увлек Артура в еще один поцелуй. — Вернешься в постель? — спустя какое-то время прошептал Артур, оторвавшись от губ Мерлина, но тот лишь покачал головой, поймал взгляд Артура в отражении и игриво приподнял бровь. — Что, здесь? Ты хочешь сделать это здесь? Чтобы ты мог… видеть? Мерлин кивнул. — Очень кинково. — Думал, тебе понравится. Артур ухмыльнулся, и скоро стекло запотело от судорожного дыхания Мерлина, его ресницы, трепеща, опустились, а белые, как снег за окном, пальцы зарылись в волосы Артура.*
Как только Мерлин переступил порог комнаты, Артур заарканил его рождественской гирляндой и притянул к себе для громкого и мокрого поцелуя. Затем он перебросил один конец мишуры Мерлину через плечо наподобие боа. — Дай угадаю, ты украсил дом? — Ну так ведь первое декабря! Мерлин картинно принялся разглядывать комнату через плечо Артура, хоть и так знал, что увидит. Его винтажные елочные игрушки свисали с каминной полки четко по центру, а снегири, которые за последние годы превратились в полноценную стаю, выглядывали из каждой щели. Артур совал их всюду, в прошлом году он даже спрятал парочку в холодильнике рядом с недоеденной пиццей. Мерлин был уверен, что и в этом году их ждет пополнение, но ему оставалось только гадать, куда же Артур спрятал новых снегирей на этот раз: может, они встретят его прямо тут, в прихожей, приклеенными к вешалке, или будут выжидать под подушкой, или подглядывать за ним с зеркала в ванной. Мерлин промычал что-то одобрительное, и Артур, ухмыльнувшись, потянул за его боа. Они никогда не говорили о том, что эта традиция значит для них на самом деле или как давно они все поняли. Иногда они лишь косвенно затрагивали эту тему: «Так ты и правда сочинял стихи о моих ногтях?». «Да, но всего в пару строк. И без рифмы. Не считается, короче». Но все равно Артур с Мерлином каждый год воздавали должное этому негласному событию. Они старались больше не дарить друг другу одинаковые подарки, но пока что все их попытки не увенчались успехом. В один год они обменялись дисками с одинаковыми песнями, правда, записанными в разном порядке. В другой — снова обратились к вязанию, но на сей раз это были пледы, вроде того, что лежал в спальне у мамы Мерлина. В этом году Мерлин заказал для Артура кружку с их общей фотографией с какой-то вечеринки. На снимке Артур выглядел ужасно невыспавшимся, а сам Мерлин пьяно горланил какую-то песню. Он выбрал это фото, потому что, даже если Артур тоже решил заказать ему кружку, самолюбие вряд ли бы позволило ему выбрать именно этот снимок. И все же Мерлин знал, что с большой долей вероятности день обмена подарками ознаменуется громогласным хохотом и криком Артура: «Я выбрал эту фотографию потому, что ты бы ни за что о ней не подумал! Ну блин, Мерлин!». Значила ли их странная особенность что-то или нет, Мерлину не было известно. Но ему очень нравилось, что, невзирая на различия, невзирая на разность мышления и точек зрения, они все равно всегда оказывались именно в этой ситуации. — Что такое? — спросил Артур, вглядываясь в его лицо. — Да так, думаю о всяком. — Ну, это «всякое» явно заставляет тебя улыбаться. — Так и есть. Вообще-то, я думаю о тебе, — сказал Мерлин и, положив ладонь Артуру на щеку, погладил большим пальцем его подбородок. — Я видел сегодняшние газеты. «Пендрагон-младший вводит налоговые каникулы, чтобы помочь бедным. Утер в ярости». — Есть все основания полагать, что в этом году я не получу от него приглашение на Рождество. Он опустил взгляд, и стало ясно, что настоящий Артур все еще скрывался там, под внешним фасадом: Артур, который никогда не говорил о своей покойной матери и известном отце или о том, как ему пришлось расти в условиях острой нехватки любви и слишком больших ожиданий. Артур, который все же решил эти ожидания оправдать, но вместе с тем бросить им вызов. Мерлин снял с себя гирлянду, набросил ее на шею Артуру и притянул его ближе. — Если бы у меня сейчас был несмывающийся маркер, как думаешь, что бы я написал у тебя на лбу? — спросил он. — «Дуралей», наверное. Все-таки я не настолько изменился. К тому же в новом году мне предстоит сделать много такого, что приведет твою мать в бешенство. Мерлин покачал головой и прижался к Артуру так, что их носы соприкоснулись. Тот ойкнул от неожиданности. — «Мой». Я бы написал «мой». С гордостью. — Правда? — А ты бы что написал у меня на лбу? — То же самое. — Фу, как слащаво. — Знаю, но это правда. Или я просто стараюсь быть милым, потому что мне нужно где-то приткнуться на Рождество. — Ты застелил постель? — А это на меня похоже? Мерлин потянул за гирлянду, увлекая Артура в сторону лестницы. — Видишь, ты до сих пор не можешь передо мной устоять, Мерлин. Но вряд ли кто тебя осудит, ведь я… Мерлин набросился на него с поцелуем, лишь бы заставить замолчать. С этим у них по-прежнему никогда не возникало проблем: чувство прижимающегося к нему шикарного тела Артура всегда заставляло терять голову. Но даже когда им бывало непросто друг с другом, он не переставал испытывать благодарности ко вселенной, решившей в одно прекрасное Рождество отправить ему послание в виде шарфа. Послание, что в людях нужно всегда видеть лучшее. В Артуре было очень много хорошего, да и в нем самом тоже. И с каждым днем этого хорошего становилось больше.