С чего начинается конец света

Хирато любит держать всё под контролем, курировать миссии и проекты, инспектировать и делать выводы, составлять отчёты и дела, ему нравится ответственность и чувство власти. Никто не достигнет столь высокого положения просто так, может быть, на земле подобное возможно, но только не здесь, не в Циркусе. Циркус стоит от обычных организаций столь же далеко, как бойцы, совместимые с клеткой инкьюн, от простых спецназовцев. Полёт и невероятные способности не может скомпенсировать ни одна технология, кроме всемогущей клетки инкьюн. Хирато любит власть, любит то, что он делает – всё идёт по плану, всё направлено на благо, благо их нации и всего мира. Он изменит его, этот паршивый мир, защитит всех и каждого, создаст новый из осколков нынешнего, и не будет больше ни страха, ни смертей, ни боли. Он будет первым и последним его королем, народ – верными и счастливыми поданными, восхваляющими его отчаянную смелость. Ни у кого другого бы не хватило безумства на то, чтобы броситься в ад, пожертвовать собой, своей душой и жизнью ради благополучия других. Люди этого не забудут. Никогда. Как и Хирато никогда не забудет о том, что отныне на нем огромная ответственность, сотня обязанностей и долг – перед теми, кто ему доверился и поверил. Перед самим собой – он должен оправдать их веру, не должен скатиться на дно, как бы его не тянул тяжкий груз, как бы ни манило пение несуществующих сирен, обещающих дать свободу и разорвать ошейник на шее. Но нет, нет, нет. Он не будет очередным ублюдком, действующим только ради себя, не уподобится ни им, ни своему ненавистному братцу, последствия работы которого до сих пор отдаются головной болью и лишней морокой, отнимающей драгоценное время и ресурсы. Хирато всё подкорректирует, исправит, если надо – сожжёт до углей и пепла, но сотрёт с лица земли следы того, что это когда-то было, и неважно, чего это будет стоить. Если для новой жизни нужно разрушить старую, то пожалуйста – берите, что и сколько нужно. Он умеет добиваться целей и жертвовать тем, что необходимо, терпеть неудачи, если они сделают его победу более блистательной. Вместо души у него ураган, который бы давно разорвал его на мелкие куски, сравнял с землей, обратил в пыль, - вот только Хирато обуздал его, обуздал самого себя, смог обратить тягу разрушать в неумолимое желание создавать, покорять, изобретать. Но Хирато тоже нужен отдых, спокойная беседа, чашка горячего чая с бисквитным печеньем. Возможность вспомнить былые деньки со старым другом-приятелем-врагом. Таким, как Акари. Никто не подходит на эту роль лучше, чем док, он из тех людей, что никогда не меняются, черты его характера с течением времени только обретают крепость, кристаллизируются, как алмазы образуются из угля и графита под чудовищным давлением земных недр. — Пейте, доктор, — советует Хирато, наслаждаясь сложным привкусом фруктов и ягод в терпком аромате чёрного чая. — Остынет. Вы же не хотите расстроить Цукумо? Она старалась, сама составляла. — Нет. Бесстрастный голос Акари все равно сочится ядом, от которого прошибает мгновенным узнаванием – вот оно! Старые-добрые деньки в Курономее, бессильное бешенство учителя перед молодыми засранцами, а после – злость в его, капитана, адрес. Ты знаешь, что я знаю, что ты знаешь, что я знаю, что ты меня едва терпишь, а мне просто нравится над тобой смеяться и видеть, как бессилен грозный доктор перед маской из лжи и мнимой куртуазности. — А зря. Вышло замечательно. Вам должно понравиться, вы же любите чёрный чай. Я помню. Когда Хирато почти физически чувствует желчь, исходящую от Акари, то напоминает себе не злить дока лишний раз – в конце концов, Акари может намертво замолчать, отказываясь вступить в диалог. Надолго выдержки у него, конечно, не хватит, но Хирато не хочет испортить себе вечер и настроение проявлением излишней несдержанности. Пусть даже ненавидеть его у Акари получается паршиво, это похоже на бессильные попытки пса укусить хозяйскую руку – и хочется, и страшно, и не получится в итоге ничего, кроме лишнего напоминания кто тут главный. — Всё так изменилось, — говорит Хирато, улыбается, размешивает чай ложкой, и от её непрерывного звона об внутреннюю часть чашки Акари хочется сморщиться. — Кто бы мог подумать, что всё будет… вот так. — Ты. Хирато на секунду замирает и удивленно приподнимает брови, а потом до него доходит, и он тихо смеется. Он делает еще один глоток и ставит чашку на стол, запрокидывает ногу на ногу и откидывает голову на спинку дивана, расслабленно потирая левой рукой шею, со снисходительной усмешкой смотря на Акари. — Вы мне льстите. Такое никто не мог предсказать, даже я. Хотя не буду скрывать, что мне приятно, что вы обо мне такого высокого мнения. — Ты всё это начал, — голос Акари холоден и зол. — Всё, что сейчас происходит, сделано твоими руками. Хирато игнорирует его, снова берется за чашку и делает глоток. Задумчиво говорит сам себе: — Скоро будет собрание на столе Z. Нужно подготовиться. — Опять будете обсуждать, кто сколько городов уничтожил и скольких людей не смог спасти? — ядовито поинтересовался Акари, втянувшись в диалог. — С твоими дерьмовыми методами от несчастной планеты через пару лет ничего не останется. Промолчал пару секунд и быстро выпалил, осмелев: — Не смей считать себя спасителем этого мира. Ты умеешь лишь разрушать. Хирато посмотрел на него странно, без агрессии, как на умалишенного, застрявшего в какой-то своей реальности. И спокойно ответил: — Цель оправдывает средства.

***

Зачистка – это грязно, всегда грязно. Цукумо не любит подобные операции, они заставляют чувствовать себя массовым убийцей или кем-то из мелких диктаторов, которые вырезают целые семьи, чтобы остальные боялись. Город полон варуг, как нищий – блох и вшей, людей тут либо сожрали, либо скоро сожрут. Циркус не будет тратить силы на спасение утопающих, их дело – уничтожить вредителей. Сжечь всех мутантов и развеять пепел по ветру. Цукумо ищет главарей – мутанты хаотичны, их действия кажутся непредсказуемыми, но у них сильны инстинкты, если убить сильнейшего в стае, все остальные окажутся дезориентированы. Обычно она не занимается ловлей энергосущностей, однодневных мутантов, которых создали для того, чтобы они разрушили этот город и были уничтожены сами; её уровень выше - гораздо выше, она не разменивается на мелочи, не разбрасывается временем, не тратит ресурсы на то, что неспособно их окупить. Цукумо помнит, как они проводили зачистки раньше. «Человеческие жизни - превыше всего» - таков был их девиз, везде и всегда, ведь они – защитники и хранители, неуязвимые щиты для всех нуждающихся. Они бросались в каждый дом, спасали всех, кого возможно и невозможно, а уже потом – уничтожали варуг, и снова терпели поражение. Но это было не важно, важно было то, что люди оставались живы, а сравнять счет с Кафкой они еще успеют. Так они думали раньше, и сейчас Цукумо вспоминает об этом с горькой усмешкой. Ох уж эти их прошлые мечты о светлом будущем, такие сладкие, обнадеживающие, неосуществимые. В истинном будущем, ставшим их настоящем-нынешним, варуги растеклись черной, засасывающей в себя слизью по всей планете, а Циркус по-прежнему гоняется за ними, как самоуверенный котенок за красной точкой лазера, которую никогда не поймает, но отчаянно начинает преследовать её вновь и вновь. Раньше хоть людей спасали, а сейчас даже самих себя спасти не в силах: состав бойцов меняется каждый месяц. Цукумо каждый раз испытывает страшное отчаяние при осознании, что не пытается запомнить имя очередного новичка, не стремится узнать его лучше, наладить отношения – он все равно тут ненадолго, все они тут ненадолго, мало кто способен удержаться дольше пары месяцев. Сейчас варугам раздолье, черт побери. Вот, смотри, смотри, как они пожирают людей, не отводи взгляд, они нападают на целые города, они смеются тебе в лицо и знают о своей безнаказанности, о том, что вы, отчаянные циркусята, бедные-слабые человечки с несчастными волшебными браслетами, способны лишь бежать по пятам. Цукумо отдает приказ: — Всем бойцам Циркуса приготовиться, идёт новая волна. А сама падает вниз, в самый адов котёл, полный трупов и перепаханной, вздыбленной земли, и юрких чёрных, как отрыжка преисподни, варуг. Она не должна никого спасать, на самом деле, никто не должен, но она делает это. Она парит над городом, выслеживает главных варуг, убивает их, а если есть возможность – суется в дома, все же разменивается на мелочи и уничтожает раздражающе мелких для неё варуг, спасает людей. Бойня - это трупы, всегда трупы, а ещё много вони, от которой тянет блевать и убежать. Счастливы те, кому не довелось увидеть вздыбленную землю и голодные пасти варуг, стремящиеся сожрать всех, кого увидят. Первых мелких тварей, бросившихся к ней, Цукумо срезает парой точных ударов, превращая их в ошмётки тьмы, а потом ей становится туго - варуг много, чертовски много, они голодны и злы на неё. Она выкручивается, уворачивается, бьёт в ответ, вымещая всю злость и отчаяние - сдохни, сдохни, сдохни, мерзость, мерзость! От использования силы браслет ощутимо раскаляется, почти начинает жечь руку, это больно, но Цукумо уже плевать. Вся тоска и всё чувство безнадёжности, одолевавшие её последние месяцы, выплеснулись наружу в ярости и желании вырезать их всех. До последней мерзкой твари, ходящей по земле - ЕЁ земле! Крови у варуг нет, и только из-за этого Цукумо не залита ею по уши - хотя должна бы, потому что гарь и пепел закоптили ей лицо, а ошмётки чёрной энергии плавают в воздухе, как не успевшие опасть конфетти. Хуже всего то, что это была только мелюзга, дьявольски опасная, но мелюзга. Настоящие враги впереди, они куда сильнее, но их меньше, Цукумо уверена, что справится с ними. Ей не впервой рвать глотки и выдирать мутантские сердца из грудной клетки, голой рукой сокрушая прочный свод рёбер. Она резко взлетает вверх, на много метров выше крыш самых высоких домов, где нет ни одного бойца и только птицы парят, увлекает за собой самых опасных варуг: вот она я, смотрите какая я уязвимая, давайте же, попробуйте догнать! Они усмехаются, ликуют: глупая самоуверенная девка, ну куда ты лезешь, кто тебе там поможет, кто тебя, дурёху, спасет? Но Цукумо знает, что делает, поэтому ускоряется, заставляет их сконцентрироваться на погоне за ней, не давая возможности убить кого-то по пути, позволяет себя окружить, атаковать, чтобы дать ощущение скорой победы. А потом криво улыбается, смотрит на их уродские рожи, исказившиеся пониманием. Окружена не она, но они: вокруг них банши, одного прикосновения рук которых достаточно, чтобы превратиться в пепел, а они лишь обед, заботливо принесённый и положенный в пасть. Чёртовы девицы образуют круг, оцепеняют их, прошибают силой, пожирающей тело и расщепляющей на кусочки, тут же превращаясь в свет, такой яркий, что Цукумо на секунды зажмурилась. — Спасибо, — сдержанно сказала она. — Помогите другим. Банши кивают и с оглушающим стоном улетают вниз, Цукумо провожает их взглядом, смотрит на город и оценивает ситуацию: варуг среднего и низкого уровня, энергосущностей по-прежнему много, но теперь они не способны действовать сообща – это значительно облегчит зачистку. Её главная задача выполнена; сейчас ей необходимо помочь бойцам в уничтожении этой дряни, защитить всех, кого сможет. Она вновь бросается вниз, уничтожает всех варуг на своем пути, летает по закоулкам города, дворам, облетает оставшиеся целыми здания, отдает приказы и разделяет бойцов на группы: не расслабляемся, миссия ещё не закончилась, ещё ничего не закончилось. Цукумо собрана и строга, не позволяет себе ни одного лишнего вдоха-выдоха, движения и слова; она не человек, а стрела, что всегда попадёт прямо в цель и пройдёт сквозь неё, не замедлившись ни на секунду, продолжив сражать всех, кому не повезёт оказаться на траектории её полета. Лишь когда последний из варуг упал прямо на крышу дома, одновременно разрушив его до основания и превратившись в крупицы света, устремившиеся вверх, Цукумо почти позволила себе схватиться за раненую ногу и громко выдохнуть. И тут же очнулась от желания минутной слабости – черт, до сих пор привыкнуть не может, а ведь третий год идет! – и мысленно залепила себе пощёчину, выпрямилась резко, словно получила дозу электричества в позвоночник, подняла подбородок и руку, громко сказала: — Миссия закончена. Город спасён. Говорит, а сама думает: да не спасён он совсем, все разрушено до основания и даже сильнее, она опять виновата, можно было лучше, можно было гораздо лучше – и не важно, как она старалась, не важно, какой предел у её возможностей, нужно прыгнуть выше головы – прыгай, пока ноги не отобьёшь. Может, кто-то бы смог спастись, было бы на одного живого человека – гражданского или нет – без разницы - больше, на одну трагедию и терзание меньше. Но не важно, что думает она: важно, что за ней следуют люди, что ей нельзя давать слабину, показывать сомнение в своей силе, правильности своих действий, – кто пойдет за той, которая не уверена даже в самой себе? Под её ногами город, на его земле трупы невинных людей, которым просто не повезло попасть под раздачу – осторожность приводит к еще большим потерям. Так что взрывайте здания, уничтожайте людей не по одному, ликвидируйте массами - делайте всё, что нужно, лишь бы зацепить варуг, хотя бы одну-единственную, милосердие не работало никогда, милосердие бессмысленно, милосердие – то, что разрушило этот мир. Так однажды сказал ей Хирато, и Цукумо потребовалось много времени, прежде чем согласиться, что этот метод работает и признать, что только так они и смогут победить Кафку. Но гораздо меньше времени - на то, чтобы твёрдо определить для себя, что, на самом деле, плевать она хотела на то, насколько этот чёртов метод действенный и насколько он оправдывает потери – пока у нее будет шанс спасти хоть одного, она будет пытаться это сделать. Цукумо позволила себе выдохнуть и расслабить плечи, когда шумиха после боя немного поутихла, хоть и не прекратилась полностью: вокруг бегали сотрудники спецслужб, медики, бойцы, – но не варуги, и на том спасибо. Сегодня же они покинут этот город, их дело – уничтожить заражённых, а считать трупы гражданских, восстанавливать город, думать о том, как жить после зачистки - не их заботы. Не её. Цукумо закашлялась, когда спустилась на землю, потому что пыль от обрушенных зданий забилась ей в горло и нос. Она осмотрелась, с облегчением подумав, что всё могло быть гораздо хуже. И что с её стороны было бы неплохо позвонить хорошему знакомому, поблагодарить его за помощь. Он ей помог, как помогал всегда, и она до конца жизни с ним не расплатится – если только этой самой жизнью. Цукумо забеспокоилась, когда гудки в телефонной трубке повторились слишком большое, пугающее количество раз, и уже хотела броситься на помощь, как вдруг услышала нужный голос. Они говорили недолго, Цукумо поблагодарила сдержанно и официально, не желая показать окружающим её людям, насколько эта помощь облегчила ей работу, задала необходимые вопросы и попрощалась. Она с ощущением странного абсурда вспоминает, как раньше они оставались почти в каждом городе, давали представления – извинения за, как это корректно называл Хирато, «причинённые неудобства», заглаживали вину за убитых и не спасённых жителей. Сейчас ей это кажется издевательством, насмешкой над чужой болью, в глубине души она рада, что это прекратилось, хоть и лишь потому, что никому уже нет никакого дела до извинений. Сверху летают банши, раздирают уши криками утопленниц, кружатся над ней, как над добычей, поймать которую – мечта всей жизни охотника. Цукумо спокойно смотрит на них: прилетели, умницы. Значит, задание полностью закончено, в городе не осталось ни одного мутировавшего существа - можно вздохнуть спокойно и вернуться на корабль. — Всё. Хватит. Она вытягивает руку вперед и чувствует, как её словно скручивает, вытягивает в попытке разорвать нечеловеческая сила. На секунду морщится – и берёт над ней верх, вновь натягивает намордник на желающую её разорвать пасть. Банши подчиняются ей и прекращают бунт, теряют человеческий облик, превращаясь из самого опасного оружия в головной убор. Цукумо удовлетворенно хмыкает и надевает цилиндр.

***

— Хах, да не за что, Цукумо. Обращайся. — Всегда рад помочь. — Я в порядке. — Тоже в порядке. — Ага, пересечёмся потом. — Удачи тебе. — Пока-пока. Когда звонок завершился, он обернулся и оглядел поляну, внимательно рассмотрел распотрошённые и разрубленные, валяющиеся на окровавленной траве трупы ещё-не-мутантов, подвешенные на ветках деревьев внутренности и конечности. Не сморщился, но спокойно, приободряюще улыбнулся: — Отлично поработал. Молодец.