"Тихо"

У него темные, темные-темные волосы, чуть курчавые и очень жесткие, пахнущие мылом из животных потрохов: другого священникам и монахам в своих кельях не найти, а дорогими душистыми маслами Мартин пользоваться отказывается. Она запускает руки в густые пряди, вдыхает этот запах, проглатывает приторно-сладкий звук, зародившийся в горле: спит прислуга, спят Клинки, кажется, спит весь Храм Повелителя Облаков, и будить его не стоит. У неё в позвоночнике сталь, в волосах - вереск, в лице - теплая кровь, а в крови - чистое, кованое серебро. Да вот только можно ли им выкупить золото императорского рода? Как бы она не блестела драгоценностью, как бы не было много сделано с мечом в руке, как бы не были чисты помыслы в голове, сияние Драконьих Огней она только попортит. Нет, любить Септима она будет тихо, тихо-тихо, и не услышат об этом ни человек, ни бог, ни даэдра, ни уши стен, ни родовитая жена-императрица, ни кровные наследники. ... Стоит она, и давит на плечи её металл доспеха, кованого императорам и императрицам - не ей. Стоит она, глядит в горизонт, глядит устало и спокойно. Там, в мраморном храме, разрушенном и развороченном, монументом Времени застыл её Септим, обратившись драконом. Не веселит её более честный бой, не вызывает жажды знания библиотека Архимага, не трогает душу блеск драгоценностей, не дарит покой молитва Отцу. Перед стопами её раскрылась Дверь, сияющая в зеве Безумного Бога. Тихо, тихо, тихо-тихо скорбит она, и не услышат её плача ни человек, ни бог, ни даэдра, ни сам Тамриэль. ... Пляшет, пляшет в холодной сокровищнице дворца Нью-Шеота правитель Безумия - Шеогорат! Пляшет, не одну сотню лет пляшет, пусть ещё в женском теле, но уже совсем, совсем без Порядка, без скуки или промедления. Трясет седой головой, сверкает кошачьими глазами и поет - поет, да голосом не своим, чуждым Дрожащим Островам. "Тихо, - кличет голос, певучий, мягкий, материнский, - Тихо, тихо, спи, да не кричи, не плачь, тихо, тихо, тихо-тихо! Нет меня уже, в душе моей чужак, а ты спи, спи тихо, чтоб не услышали тебя ни человек, ни бог, ни даэдра, ни само время!" Надрывается, кружит он над тем, что страшнее всего в мире его спрятано, под сотней заклинаний заперто - над детской кроваткой, в которой млеет младенец, с темными-темными волосами, да кровью, прошитой золотом. ... Звенит Зедилиан, тянет к себе алчные души. Идет, идет впереди всех Человек-с-Севера, идет он на зов, и бредит богатством и славой, как никогда до этого. Горячо в голове его, молодо его тело и крепки руки, и сложно найти среди искателей злата и почестей равных ему. Является он господину Искусств и Сумасшествия, и не страшат его лезвия, цвета, хохот, сверлящие его глаза, выпавшие из глазниц предшественника. Сидит перед ним на троне Принц Даэдра: зубами скрежещет, думает сразу десять дум: не положить ли ещё парочку глазных яблок на блюдце, не велеть ли принести сыра, не посмотреть ли, насколько высоко небо? "Молодец! Мо-ло-дец! Испытания пройдены! Прой-де-ны!" - шипит он, извивается в каменном стуле, нависает над смертным, и было готов он завопить нечто совершенно неразумное, несовершенное, настолько присущее его природе, чтобы убить, обездвижить, свести с ума-разума собственного гостя, но вдруг затухают его глаза. Внезапно - глядит он устало и спокойно, как не глядел никогда ранее Шеогорат, глава Дома Забот. Глядит так он в последний в вечности раз, молвит: "Держи. Награда. Забирай. Выходи. Выходи!" Наклоняется, почти шепчет: "Тихо. Тихо-тихо-тихо, чтоб не услышали ни человек, ни бог, ни даэдра, ни Страж Врат, ни Обливион!" Человек-с-Севера слушается, уходит, как завороженный. В руках его - сверток из богатых тканей, в котором что-то жалобно хнычет. ... Стоит у южного подножия гор Джерол дом. Дом исхудалый и потрепанный, с прохудившейся крышей и прогнившим полом, и живет в нем слепой, полубезумный старик: в голове его холодно, а руки его истощены и высушены. Стоит он на пороге своем, и глядит вслед юноше - единственному сыну своему, едва прешедшему двадцать третью зиму, уходящему в мороз. У него курчавые, темные-темные, жесткие волосы, в позвоночнике - сталь, в лице - теплая кровь, а в крови - серебро, прошитое золотом. Вот дрожит голос старца: "Иди тихо, тихо-тихо-тихо..." Нарекает он своего воспитанника в путь-дорогу, вспоминает слова, старательно, тщательно, да только вот не дают ему досказать. Улыбается драконьей ухмылкой путешественник, сжимает стальной топор, перебирает пальцами книгу с заключенным внутри заклятьем. Он не забудет тишину родного гнезда. Не забудет наговоры матери: "Тихо, тихо!" Не забудет молчание, подарившее ему жизнь и не раз спасшее её. ...Однако он будет Кричать, и Крик его услышат все. И человек, и бог, и даэдра.