Иллюзия

Тодд открывает глаза, глубоко вдыхая и выдыхая. Воздух ощущается свинцом в груди, как после длительной пробежки: глотка иссушена до легкого покалывания, а в легких и в районе солнечного сплетения будто циркулирует нагретый массивным пожаром воздух. Зажмурившись, Тодд пытается вдохнуть посильнее, чтобы потушить пока еще некомфортно обжигающее чувство внутри, но у него не выходит, болит только сильнее, и в этот момент он наконец осознает, что именно происходит. Воздух — огонь. Блять. Он даже кричать не может. Он видит, как, соприкасаясь с его кожей, молекулы воздуха тут же обращаются языками пламени, но то, что они оставляют распухающие ожоги на его руках, лице и спине, не так важно, как то, что происходит внутри его рта и грудной клетки. Страх и ужас Тодд научился брать под контроль со временем, но сделать это сразу не получится никогда. Тодд прекрасно осведомлен, что приступ может начаться в любую минуту и что если есть возможность, нужно сразу выпить таблетку — он столько раз обсуждал данный алгоритм с Амандой, что не может не определить у самого себя начало приступа. Но когда приступ действительно лижет тебе пятки — это одно, а когда он уже схватил тебя — совсем другое. Паника охватывает без разрешения, она не задается вопросом, хочет ли Тодд визжать, как маленькая девочка, или просто сделать вид, что ничего не происходит, она просто приходит. «Привет, Тодд!» — говорит она Бротцману, и вот он снова, будто совсем не ожидал такой боли, немеет от страха, дрожит и, как ему кажется, заходится в истерике. Через несколько минут, постоянно твердя себе в голове, что это просто болезнь, что он не горит заживо и что по нему не ползет сотня тарантулов одновременно, что его плоть не гниет, ему удается прогнать страх, и именно тогда начинается ад. Боль и ее реалистичность лишь только усиливаются, когда паника проходит: так легко настроиться на ощущения, когда мысли не заняты страхом, что каждое изменение в восприятии отражается громадным импульсом. Прямо сейчас Тодд чувствует, как уже по обожженным тканям его тела в очередной раз проходится горячий поток, обугливая и без того нежное, сваренное и побелевшее от жара мясо на его костях. Интересно, могут ли галлюцинации оставить от него один лишь скелет? И что именно может послужить толчком к этому? Тодд не может думать ни о чем, кроме боли, буквально ощущающейся как нечто, разрывающее его легкие на части раскаленными щипцами, и того, как сильно он хочет, чтобы хоть кто-то был с ним рядом. Хотя бы одна живая душа, которая всунет ему в рот пилюлю, и ему пусть не сразу, но через время станет чуть лучше; хоть кто-то, кто отвлечет его, в очередной раз повторит, что с ним все в порядке, что это лишь больное воображение, только и всего, и что он сейчас лежит в своей кровати абсолютно целый и невредимый. Потому что агония, сдирающая с него кожу сейчас, кажется настолько невыносимой, настолько обволакивающей, что еще чуть-чуть — и он не сможет открыть глаза и увидеть тусклый свет лампочек в своей квартире. Кажется, что будет уже поздно, болезнь в виде смолы удобно растечется по его оголенным мышцам и нервам, и ничто уже не вытащит его из чувства постоянного тления. — И почему ты не можешь встать и принять лекарство? Звонкий голос эхом раздается в его голове, чуть заглушая треск и шипение, пробираясь сквозь вакуум отрешенности и попытки игнорировать все (хотя боль, почему-то, не хотела вписываться в подобные рамки), и Тодд явно начинает чувствовать, как огонь отступает, и пусть его тело все еще не ощущается как тело, скорее как обугленное мясо, здравый смысл кричит о том, что он бы и вовсе его не ощущал, случись все это на самом деле. «Потому что у меня приступ, идиот» — мысленно отвечает Тодд. Тело медленно немеет, но ему кажется, что причина этому может быть только одна — уже нечему гореть. — А вот и нет, глупенький. У тебя определенно не приступ. Я же здесь. В ушах после каждого слова противно звенит. Такой знакомый голос. Ощущение от него вертится у Тодда в голове, но после этого всего кажется, что его мозг сгодился бы как изысканнейший стейк средней прожарки в дорогом ресторане, но точно не в роли нормально функционирующего органа, способного распознавать свои же ассоциации. Он хотел открыть глаза, но веки все еще воспринимались обожженным комком нервов. — Перестань это делать. Ты вспоминаешь о том, что у тебя что-то болит, и оно болит. Потому что ты вспоминаешь. Путаешь свой мозг. Ничего уже не болит, но ты опять думаешь о том, как больно что-то болит, и оно снова начинает болеть… — Заткнись, — Тодд произносит это с трудом и только потом осознает, что в этих словах есть смысл. Он жмурится на несколько длительных секунд, ощущая покалывание, а потом открывает глаза, взирая на расплывчатый с неоново-зеленым фосфеном посередине вид его квартиры и силуэта, нависшего над его головой. Еще через пару секунд силуэт обретает личность. Над ним нависает удобно примостившийся рядом Дирк Джентли, улыбающийся и спокойный. — Не могу. — Дирк встает и запрыгивает на комодик, свешивая ноги и покачивая ими, каблуками ритмично постукивая по поверхности. — Почему бы тебе не принести мне таблетку, раз такой умный? — язвит Тодд, осознавая, что уже все признаки приступа прошли и что он снова может дышать. — Не-е мо-о-гу, — нараспев тянет мужчина в желтой куртке, качая головой из стороны в сторону и не прекращая давить задорную улыбку, которую хочется стереть. — Почему? — Потому что меня здесь нет, дурак, — Дирк смеется. — Ты же сказал «я здесь». — Я — это ты, и я здесь, потому что ты здесь, а раз я технически являюсь тобой, то, если ты хочешь, чтобы я дал тебе таблетку, поднимись и возьми себе таблетку, и получится, что мы с тобой оба дадим тебе, то есть себе, таблетку, а это значит… — Заткнись, — снова повторяет Тодд, но уже аккуратно встает, направляясь к комоду. Раздраженно отпихивает ноги Дирка, и тот повинуется с мягким смешком. Лицо у детектива все же изменилось. Стало чуть более надменным, глаза наполнились обидой, хотя улыбка с по-детски розовых и пухлых губ так и не слезла. — Да когда же ты перестанешь затыкать самого себя. Мы оба знаем, что я не могу заткнуться, потому что ты тут вроде как, прости за фразеологизм, царь в голове, и если бы ты захотел, чтобы я заткнулся, я бы заткнулся, но я продолжаю болтать, потому что именно этого ты и хочешь. Пальцы на автомате хватаются за ручку третьего сверху ящичка, выуживают пачку из остального вороха лекарств, хлопают бессмысленной крышкой со сложным механизмом, предназначенным для защиты от детей, и забрасывают в рот капсулу. Дирк спрыгивает и становится к Тодду вплотную, хватая того за плечи и участливо заглядывая в глаза, как в их первую встречу, когда он пытался выяснить, улика ли Тодд или помощник. — Важнее, мне кажется, то, почему ты говоришь то, что не хочешь говорить, и делаешь то, что не хочешь делать. — Тодд не может привыкнуть к играм, которые его воображение ему подбрасывает. Точнее к одной определенной игре. Или не игре. Он не знает, как относится к этому. Сошел ли он с ума окончательно? А если и так, то что тому причина? Дирк Джентли свел его с ума? Невероятные приключения? Электрический разряд? На самом деле Тодд прекрасно понимает, что именно. Дирк, неизвестно куда запропастившийся. Дирк, чьи следы найти не может даже Фара — человек, отрицательный результат применения навыков и упорства которого можно оправдать только смертью искомого объекта. Они искали три месяца, и Тодд настолько устал от провалов, от тупиков и от жгучих приступов, что, хоть иногда его и накрывает дрожь вперемешку с дикими сомнениями, останавливает от отчаянья его лишь одна мысль. Дирк Джентли не может быть мертв. — Тебе бы было легче, признай ты, что боишься этого. — Пальцы Дирка почему-то до дрожи осязаемы. Так сложно знать, что его тут нет. Так сложно видеть и чувствовать его, язвить в ответ и не забывать, что это всего лишь плод его больного мозга. Джентли смотрит на него внимательно и уже без улыбки, чуть поджав нижнюю губу и не моргая. — Я… — начинает Тодд, — я боюсь… что ты мертв. Доволен? — Дирк стыдливо опускает глаза, будто бы не ожидал от Тодда честности. Точнее, это сам Тодд не ожидал честности от себя. — Я устал искать и проваливаться, и иногда мне кажется, что легче наконец узнать, что ты мертв, и не мучиться, но от этих мыслей мне в свою очередь становится так тошно, так противно от самого себя, потому что узнать, что ты мертв, я хочу в самую последнюю очередь, и я просто эгоист, который хочет проснуться однажды и увидеть тебя, настоящего тебя, невредимого и здорового, тут, с новой загадкой в кармане. Тодд слишком поздно понимает, что его голос дрожит. — Послушай, — Дирк поднимает на него глаза, и выражение его лица крайне сложно прочитать, но Тодд различает в нем заботу и участие, — я, — он на секунду поднимает глаза и пару раз кивает чему-то в своей голове, — тот я, который… я, будет в порядке. Я запутался с я, так что думай, что я — это я, а не ты, хорошо? — он спросил, но не дождался ответа. — Я ни за что не умер бы, ладно? Только не после того, как познакомился с тобой. Я бы не оставил тебя одного. Так что все будет хорошо. Просто… Поверь? — Дирк с сожалением смотрит на него, хмуря брови, а потом мягко обнимает Тодда, обхватывая за шею и выдыхая туда облачко воздуха. Его длинные пальцы взъерошивают волосы на затылке Бротцмана, успокаивающе поглаживают, пока Тодд пытается успокоить свои эмоции и не заплакать. Хватит с него слез. Он прав. Стоит поверить и продолжить поиски. — Все будет хорошо, Тодд, — шепчет Джентли ему в ухо, и Тодд кивает, приподнимая руки, чтобы обнять иллюзию в ответ.

***

— Он не просыпается, — ядовитое шипение раздается в громадной — так кажется из-за ослепляющего белого цвета стен и потолка — комнате, перекликаясь в монотонности со звуком больничной аппаратуры. — Я делал все по вашему приказу. Все так, как было сказано, и все есть в отчетах — вы и сами можете прочитать, — мужчина неприятной наружности громко вздыхает из-за жесткой пощечины. — Знаешь, как он ценен? — женщина, кажется, хочет проткнуть глаз этому человеку своим наманикюренным указательным пальчиком. — Настолько ценен, что не может не просыпаться! Исправь это! Немедленно. Звук удаляющихся шагов и закрывающейся двери на секунду приглушают монотонные звуки. Помимо скучной аппаратуры слышится непрерывное, но тяжелое и свистящее дыхание, принадлежащее Дирку, лежащему на такой же белой, как и все остальное в этой комнате, больничной койке. Через несколько мгновений ритм пиканья аппаратуры немного сбивается. — Ты зря проснулся. Шатен громко выдыхает, его ресницы трепещут, но он не открывает глаза. Старается. Он не чувствует своего тела и пытается понять, когда в последний раз ему было так плохо. Когда в последний раз так сильно ненавидел тишину. Когда ему в последний раз было так страшно. Медленно немота переходит в ноющую болезненность, каждый вздох в тяжесть, а веки тяжелеют всё сильнее, и от этого ему сложно даже думать о том, чтобы открыть глаза. — Я знаю. Дирк с трудом открывает глаза и видит перед собой того, кого в данный момент очень хочет видеть — Тодда, прямо у спинки его «кровати», со скрещенными на груди руками и нахмуренными бровями. Дирк пытается улыбнуться. Его совсем не удивляет, что после всех испытаний мозг подбрасывает ему эту иллюзию. Дирк смотрит на дверь и осознает, что его руки не привязаны к кровати ремнями, как это было в прошлый раз. Его сердце ноет от такой неприкрытой издевки. Шатен морщится, отворачивая голову в другую сторону и тихо скулит от отчаянья и боли, которая последовала от такого простого движения. — Считаешь, что дверь незаперта? — спрашивает Тодд, обходя койку так, чтобы стать прямо перед глазами Джентли. Тот жмурится и бессильно смотрит на него в ответ. — Чтобы единственная возможность сбежать выпала тебе именно тогда, когда ты не можешь двигаться. Ну что, в этом есть смысл. Дирк думает о том, что будет дальше, и от этого его глаза наполняются слезами, а тело начинает дрожать. Ему плохо от каждого импульса, посылаемого зарождающейся истерикой, но он не может остановиться, он задерживает дыхание и глубоко вздыхает, а наличие рядом друга, которого его мозг просто сгенерировал на ходу как первую медицинскую помощь разрушающемуся сознанию, не совсем успокаивает. — Эй. — Рука Тодда убирает с его бледной щеки слезинку, затем ласково управляется с другой, плавно подкатывающейся к уху. Дирк вздрагивает от того, насколько живым чувствуется Тодд, насколько осязаемы его прикосновения, насколько сложно знать, что его здесь нет. — Мне страшно, — шепчет Дирк, последними буквами пытаясь замаскировать всхлип. Тодд кивает и улыбается, мягко проводя по голове Дирка от макушки до виска, затем заправляя непослушные отросшие пряди за ухо; Дирк льнет к его прикосновениям, как уличный котенок, ощущая себя примерно так же. — Я знаю. — Голос Тодда немного подрагивает, будто он не был уверен, что именно ответить. — Вселенная приводит меня туда, где мне нужно быть, Тодд, но я так устал от того, что она приводит меня в места, где мне делают больно. — Дирк говорит без энтузиазма, тихо, совсем еле слышно, но с мучительно эмоциональными интонациями. — Я так устал, Тодд. Я никогда не уставал. А сейчас устал, — Дирк смотрит в пространство перед собой невидящим взглядом, будто сам пытается понять, как успел дойти до такого состояния. — Я… Я что-нибудь придумаю, ладно? Потерпи еще чуть-чуть, — Тодд мягко обхватывает его лицо ладонями, одной мягко поглаживая его щеку, а другой убирая вновь выбившиеся и уже влажные от слез пряди. — Вот почему я знаю, что ты не реален. Тодд бы не… — Дирк останавливается, потому что его иллюзия его перебивает. — Не сделал… что? — на лице брюнета отобразилась очень правдоподобная гримаса. Он, казалось бы, немного разочарованно ухмыльнулся, а затем мягко поцеловал Дирка в уголок губ. — Это? — еще одна слезинка оставляет мокрый след на коже Дирка и разбивается о пальцы плода его воображения. — Откуда тебе знать? — Потому что ты делаешь только то, чего я очень хочу. Потому что ты — это я. Тодд наклоняется ниже, соприкасаясь лоб в лоб с Дирком. — Но у нас с тобой ведь нет проблем с осознанием и принятием того, чего мы хотим, правда? Но не в этом дело, Дирк. — Иллюзия качает головой. — Даже если я не настоящий, ты не одинок. Я где-то там, — Тодд мягко скользит щекой по его щеке, двигаясь к шее. — Я тебя ищу. Дирк в очередной раз всхлипывает, вздрагивая, и прикрывает глаза, кивая Тодду. Ему невыносимо, но иллюзия права — он верит Тодду и он ждет его. — Он не оставит тебя одного, Дирк, я не оставлю тебя одного. Больше никогда. Я уже тебя ищу. Просто потерпи, — голос у Тодда тоже дрожит, но он не плачет. — Не дай им себя сломать. Вселенная тебя во все это втянула, а я вытащу. Просто потерпи. Шепот Тодда успокаивает, и Дирк, все еще изредка кивая и подрагивая, медленно проваливается в сон, ощущая, как боль и отчаянье постепенно затихают. — Все будет хорошо, Дирк. Все будет хорошо…