Чулан

Понятия не имею, чем предыдущая осень мне насолила. Настолько, что в какой-то момент просто пришлось вырвать листы собственной жизни, якобы написанные на черновик, и уехать из города. А затем, по какой-то причине, ты возвращаешься. Проходя по знакомым улицам, под ногами начинают путаться старые воспоминания, которые, переступая, ты неволей раздавишь с характерным хрустом, словно осенние листья. Или чьи-то кости. Где-то даже отдает тупой болью. И ты даже рад ей, потому что чувствуешь. Чувствуешь свои обрубленные нервные окончания, так старательно выжженные зажигалкой из собственного кармана. В запасе ещё час времени, так что ты, небрежно касаясь носком, продолжаешь пинать остатки прошлого, прогуливаясь вдоль всё тех же улиц. Позволяешь сырости вместе с запахом сигаретного дыма прорасти внутрь грудной клетки. Немного рвано и болезненно. Позволяешь этой дороге с поколотой брусчаткой вести тебя, будоража память. Постепенно небо заворачивает тебя в плотное тяжелое одеяло ночи. И отчего-то становится немного уютней. Пока темнота туго обвязывает платок вокруг глаз. Пока можно остановиться, подумать, прийти в себя, закончить расковыривать душевные ссадины под пальто. Всё равно их не видно. Тишину мертвых улицы разбавляет конденсат кондиционера, капающий прямиком на плечо. Долго же меня не было.

***

Я топчусь на крыльце и отрываю прилипшую сигарету ото рта с такой силой, что на нижней губе можно почувствовать пощипывание и слабое металлическое послевкусие. Затягиваюсь. На фильтре размазано алое пятно, я разглядываю его и машинально облизываю губы. Тлеющий бычок шипит, касаясь влажного после только что прошедшего дождя асфальта. Где-то возле него рикошетом падает второй, потом третий. И вроде как выдыхаемый дым достаточно пропитал волосы, пальто, смешался с липкой осенней влагой. Ещё немного. Мой здравый смысл говорит, что это смертельно — переступать порог дома. К сожалению, не здравого смысла в моей голове больше. Здесь людно и знакомые лица моментально, наступая с горизонта, окружают со всех сторон, а музыка из колонок перекрикивает собственные мысли, отбиваясь от барабанных перепонок. И вроде как при виде друзей (а друзей ли теперь?) в абсолютно чужом месте должно стать в разы легче. Но не становится. Зачем ты пришла? — Джейт! — чья-то тяжелая рука падает на плечо, из-за чего пиво в бумажном стаканчике, которое я сама не знаю, как и откуда успела раздобыть, частично выплескивается на пол и рукав кофты, — ой, извини. Я как обычно. — Эта рука протягивает мне салфетку. — Ты тут. В какой-то момент мне было бы менее страшно, если бы это была бутафорная рука, измазанная кровью, из фильмов ужасов 90-х годов, не имеющая тела, попросту повисшая в воздухе. Но у неё был хозяин. Парень чуть шире моей комплекции, чуть выше макушки моей головы. С русыми пушистыми волосами и трехдневной щетиной. Выглядывает исподлобья, нервно покусывает торчащую изо рта пластиковую трубочку, при этом держа в ладони такой же стаканчик, как и у меня, но с чем-то цветастым, напоминающим ягоды то ли малины, то ли черники. Желваки на лице и проступающая испарина. Досье: Мой, согласно вырванным листкам из черновика жизни, когда-то лучший друг — Дастин. Его взгляд просверливает во мне кратер, он пытается запомнить меня заново. Я молчу, вопросительно подняв брови. Понимаю, удавка слов должна вот-вот соскользнуть с горла. Понимаю, что сейчас нужно выдавить из себя нечленораздельный речитатив. Не понимаю: как люди вообще разговаривают? — То есть, я…это… я рад тебя видеть. Просто, знаешь, немного странно. Ну…всё таки… Последняя карта на руках — правда. Играть ею проще всего. И опаснее. — Да, я знаю. Сорваться в какой-то момент, бросить всё, бросить вас, ребята. Ничего не объясняя, не писать, не отвечать на звонки. Пропасть больше, чем на год. Да, я знаю… — Уверен, у тебя были причины… — он обрывает меня. Сухо улыбается уголками губ, пожимает плечами: слушать меня ему совсем не хочется. И я понимаю, как тяжело выдавливать сквозь ненависть эту картонную формальную вежливость. Настоящий друг бы зарядил мне в лицо за то, что я сделала. Чего уж там, я бы и сама себе зарядила. Друг бы обматерил меня с ног до головы. Друг бы злился. Так что это оправданно, это то, к чему я готовилась. То, чего и следовало ожидать: мы больше не друзья. Долго же меня не было. — Говори прямо: я засранка. И знаешь что? Ты не прав. Я хуже, — я отворачиваюсь, глядя в сторону и чувствую, как шея покрывается красными пятнами. — Я ужасно поступила, и, признаться, рада, что хотя бы ты заговорил со мной. И не разбил мне нос за эти пять минут. — Да…такое дело, — он чешет затылок, неловко улыбаясь, — если уж совсем честно, я видел, что у тебя в руке пиво. И нацелено толкнул тебя именно в это плечо. Мы оба рассмеялись. И вроде как напряжение немного осело. Он проводит меня дальше, вглубь дома. Здесь к музыке присоединяется ещё и освещение. Какие-то лампы, установленные по всему периметру комнат, окашивают стены и людей в цвет жидкости в стаканчике Дастина. Там я встречаю неодобрительные взгляды свои старых друзей и приветствующие людей, которых никогда раньше не видела. И первые вроде как готовы воспринимать меня в штыки, готовы вылить на меня всю ту желчь, которая скопилась за годы моего отсутствия. Но Дастин со мной, показывая этим, что, ладно, народ, давайте не сегодня, приберегите это ещё на денек. И я, ничего умнее не придумав, бросая самую тупую вещь: — Привет, ребята. Давно не виделись, — клянусь, я слышала, звук закатывающихся глазных яблок Дастина. Идиотка. Холодное приветствие в ответ и молчание, неловкие взгляды в полупустой стакан, заляпанный узорчатый паркет, стены, куда угодно, лишь не в мою сторону. Это лучшее, на что я могла рассчитывать. Едкие комментарии, попытки зло пошутить, уходящие корнями в прошлое, которое, не смотря на наложенные грязные повязки, пропитанные кровью, и швы, всё ещё не давало покоя. Это то, что я заслужила. На меня навалилось и первое, и второе. Были и такие, как Дастин. Которые пытались говорить, расспрашивать, интересоваться, давать что-то вроде шанса. Правда, те не знали меня настолько хорошо как те, кто знать больше не хотел. Через какое-то время разговаривать стало легко и просто. Мы выходили курить на улицу несколько раз. Почти как раньше, за исключением его новенького бомбера, который он накинул мне на плечи, когда я продрогла. Готова поклясться, год назад он бы не купил ничего подобного. И кажется, в таких ситуациях всегда в воздухе летает вопрос, который напоминает, что расслабляться не стоит и ты, Джейт, всё-таки теперь здесь всего лишь гость. Вопрос, который, как ни крути, задать было нужно: — Ты надолго? Здесь, — молчу. Мне не хочется говорить. И Дастин видит это, — ладно. Знаешь, что. Не отвечай. Просто послушай. Мы все чертовски злились на тебя первое время. Особенно после того раза, когда я приехал к тебе, а ты просто… просто, блин, даже не вышла на порог своей блядской квартиры и даже не соизволила ответить ни на один из моих хреновых звонков. — В бардовом цвете комнаты тяжело разглядеть, но я вижу, к его лицу прилила кровь. И голос звучит на тон выше нужного даже для музыки, которую необходимо перекричать, и правая рука с полупустым стаканчиком вот-вот выплеснет своё содержимое. И в какой-то момент он просто стоит, не двигаясь, смотря под ноги, и тяжело дышит, затем поднимет взгляд. — Но сейчас даже немного круто, что ты здесь. И что можешь поздороваться со всеми. Просто я хочу, чтобы ты знала. Хоть за этот год многое и изменилось, мы все действительно скучали за тобой. Особенно Лори. Лори Никто даже не заговорил о ней. Где она За это время кое-что (и наверное единственное), в чем я уверена: нельзя винить людей в том, что они не сдерживают своих обещаний. Мы ведь всего лишь люди. Нельзя винить их в том, что они разлюбили или бросили. Ведь в тот момент эти клишированные фразы вроде «я всегда буду любить тебя» или «я никогда тебя не оставлю» человек говорит искренне. На тот момент. Он действительно не собирается поступать как последняя сволочь, уезжать, разбивать сердце, ничего не сказав. Вырвав лишь огромный кусок души вместо прощанья, когда-то давно заложенный внутри, даже не оставив ни лигатуры, ни иглы. А кровь-то хлещет. Он не собирается так поступать. Я не собиралась. И человек берет на себя огромный груз, думая, что справится с чем-то вечным. Где она От чего-то оглядываешься по сторонам. Словно она смотрит на тебя. Знаете эта штука, когда твои мозги настолько не хотят помнить что-либо, что просто пытаются как-то накидать в коробку воспоминаний ваты и сложить в чулан подсознания. Я всё ещё спихиваю свои провалы в памяти на это. Стыдно, но я даже не подумала о том, что эта девушка может быть здесь. Я пытаюсь отмотать пленку вспять. А получается лишь отклеивать запекшийся клей, как кровь, от старых фотографии бумажного фотоальбома. Надрывисто, неровно. Пытаюсь найти тот кадр, когда в альбом больше нечего было складывать. А потому я рою как можно глубже, перебирая пыльные вещи чердака. Хоть что-нибудь. Тщетно. Лишь пустые места, пробелы. Меня начинает колотить от упорного поиска того, как это закончилось. От того, что вспомнить не удается. От того, что самое важное и ценное закрашено побелкой. А Дастин продолжает говорить что-то, но я не слушаю и не могу перебить, потому что в горле мгновенно пересыхает. Где она, черт тебя дери Лори Досье: Была самой классной в нашей компании. По крайней мере, это было то, о чем я подумала, когда только появилась здесь. Когда была ещё совсем маленькой. Или чувствовала себя такой, а собственный скелет казался в разы легче, а ломать кости было не так больно: они быстро срастались. У неё были короткие темные волосы и постоянно потрескавшиеся губы. Я запомнила, потому что каждую зиму цитрусовые жалили её. Лори очень часто улыбалась. Лишь раз я видела, что она плачет (я не видела, на самом-то деле, но Дастин и его девушка видели). Тогда эти трое стояли на балконе в одну самых морозных ночей и долго курили. Как-то раз мне было совсем худо. Я стояла на этом же балконе, тоже с сигаретой меж губ. Казалось, сюда всегда приходили те, у кого были какие-то перебои по жизни, неважно большие или маленькие. Но почему-то, стоя тут, становилось легче. Вот мы и прозвали это место между собой «коллапс», и нахождение здесь в одиночестве более пятнадцати минут свидетельствовало о том, что не всё у тебя так гладко. Как и у меня в тот вечер: на душе скреблись кошки, правда, сейчас уже не вспомню из-за чего. Но я помню, как сзади она подошла ко мне, и я вздрогнула, когда её теплые ладони дотронулись до плеч, она наклонилась ко мне, отпустила какой-то совсем уж глупый комментарий, из-за чего я неожиданно рассмеялась и повеселела. Потом она сказала мне приободриться и с этими словами натянула шапку мне на глаза, и ушла. Наверное, тогда-то моих кошек внутри разогнали, и взамен им пришло что-то теплое. Наверное, тогда то я и влюбилась в неё. Правда поняла я это чуть позже. А ещё чуть позже она сказала, что тоже любит меня, и некоторое время всё было хорошо. И я обожаю эти воспоминания, лежащие где-то на самом дне, чуть выше чулана подсознания. Потому очень глубоко я стараюсь не копать. Когда рациональность и здравый смысл всегда впереди и эмоциям не удается разорвать тебя, жизнь подсылает кого-то, кто, наоборот, благодаря своим чувствам разрывался сам и разрывал бы и тебя, окропив с ног до головы. Нельзя винить людей в том, что они не сдерживают своих обещаний. Они-то не вечные. И мы с ней, к сожалению, не исключение. Оглядываясь назад, где-то глубоко внутри мне всегда хотелось. Стать частью тех историй из прошлого, которые ты будешь рассказывать какому-то новому человеку. Иногда мне от чего-то хотелось этого больше, чем быть с тобой. С какой теплотой и печалью ты будешь вспоминать обо мне, с какой заботой перебирать те старые пластинки воспоминаний. Потому что, обычно, там остается самое лучшее. Это как побывать на собственных похоронах. Каким-то образом я и Дастин уже сидели на ступеньках на второй этаж, подальше от толпы. Стоять стало тяжелее. — Дастин, — заправляю за ухо прядь волос, вглядываясь в невидимое полотно перед собой, сквозь парня, словно его присутствие тут было и вовсе мнимым, — Она здесь? — На этот раз наши взгляды встретились. Не знаю, что такого было в моих глазах, но я заметила, как на лице Дастина проступила злоба, мгновенно смешавшаяся с чем-то очень похожим то ли на сочувствие, то ли на жалость, а может даже боль. Самое ужасное, что он продолжал молчать. — Дастин. Пожалуйста. Ответь мне, — я отчеканила каждое слово, — она здесь? Мне нужно знать,— руки начинают дрожать. — Да. Но Джейт, прошло больше года. Без тебя. Ты думаешь, за это время ничего не изменилось? Ты думаешь, это не изменило её? — Конечно, конечно, я… — Нет. Ты не видела того, что видел я, — лицо вновь наливается кровью, — послушай. Лори, ту, которую ты знала. Её больше нет, хорошо? И я действительно не думаю, что тебе понравится то, что ты увидишь вместо неё. Многие, мягко говоря, не обрадовались твоему присутствию здесь. А что будет с ней? В какой-то момент моё внимание перестает фокусироваться, плавно перетекает на задний план. Затем моментально переключается, когда в поле зрения четко возникают два силуэта, окрашенные в бардовые полутона. Мне захотелось уйти. Не видеть этого гораздо проще. Но, увидев что-то раз, развидеть это обратно ты уже не можешь. Так что на сей раз бежать не удастся. Таким образом, жизнь не позволила мне повторно воспользоваться старой лазейкой и попросту отрезала все пути к бегству. Мы давно не виделись. Моё внимание полностью поглощает она. Лори, которая больше не Лори. И всё же: в её движаениях остается что-то знакомое, что-то не подвластное наждачке времени. Нечто, что никогда не стирается. В голове на фоне крутится мысль о том, что именно это делает человека тем, кем он является. Именно это, а не обстоятельства или другие люди. Я и Лори. Мы давно не виделись. Понятия не имела, что за год волосы могут отрасти чуть ли не по пояс. И сколько раз я уговаривала тебя не стричься, тщетно. И теперь они цвета чего-то, что описать словами тяжело, потому что краска смывалась уже не один десяток раз. При таком свете трудно разглядеть. На тебе черный вязаный свитер, растянутый, появившийся ещё до меня. Я помню какая его ткань на ощупь. Это, пожалуй, единственное, что я могу узнать от прежней Лори. При Лори так же чье-то тело, прижимающее её к стене. Видимо, тоже ощупывающее ткань этого свитера и того, что под ним. И чушь это всё, что испытываешь душераздирающую боль, когда видишь любимого человека с другим. Нет. Ничего такого. В этот момент, клянусь, я испытала то, чего ещё не чувствовала ни разу в жизни. И после, такое случалось ещё два, может, три раза. К горлу подкатил ком. Ни слез, ни грусти, которую пытаешься раздавить в себе, когда на грани молишься о том, чтобы тебя не спросили, что случилось, потому как знаешь: сорвешься. Я увидела, как руки этой девушки сжимают кожу в тех местах, которых касалась я. Как её губы впиваются в губы, которые целовала я. Как их слюна смешивается, языки переплетаются. Как та дышит ей в приоткрытый рот и, не мысля себя, глаза не фокусируются, ноги не держат. Я посмотрела на это. И тошно мне от них стало. К горлу подкатила рвота и мой завтрак готов был оказаться на полу, стекая с подбородка. На долю секунды, я уверена, мне понадобилось ведро. Забавно как фитиль чувств легко вернуть к жизни. Как долго бы ты его не замораживал. Как долго бы ты его не тушил толстой подошвой обуви, не пытался вырвать. Не заливал водой, которая в последующем оказывалась бензином. Это всегда сыграет против тебя. Картинка замирает. Я разглядываю Лори под увеличительным стеклом, как старый фотоснимок. Словно ты находишься в каком-то трансе. И теперь замечаю то, что изначально в глаза не бросалось: Её руки, заведенные за голову. Скажи, откуда эти синяки на запястьях. Царапины. Шрам. Их не было раньше. Не было со мной. Солги мне. Эта девушка. Зачем она вцепилась в твою шею. Отпусти. Ей больно. Лицо Лори. Куда делась ямочка на щеке от ветрянки. Ответь, почему у тебя впали глаза. Солги мне. По уголкам губ у неё скользит улыбка. Мне кажется, Лори видит меня. И она хочет, чтобы я тоже видела. Надеюсь, в один из морозных вечеров, я успею найти тебя на всё том же балконе. Мы поговорим, я обещаю. В этот раз так, как ты заслужила. Ровно настолько, чтобы ты рассмеялась над одной из моих дурацких шуток. Ровно настолько, чтобы я не восприняла в штыки очередное твоё безобидное замечание. А потом она откроет огонь. Пронизывая мою плоть бранной речью, упреками и слезами. А в дополнение я проверну эти ножи. Каждый из них. Я ведь, в конце концов, сама протянула Лори ружье. Так что, изрядно набравшись, ты позволишь мне проводить себя до дома, адрес которого я помню до сих пор. Позволишь моей шее послужить опорой для твоего выпавшего сознания, за которую будешь цепляться всю дорогу. Но не пригласишь войти. А даже, если это предложение прозвучит, я откажусь. И ты прекрасно поймешь почему. К прошлым нам всё равно уже не вернуться. И, прошу, если ты так никогда и не сможешь простить меня, то, пожалуйста, не спрашивай о причинах моего отъезда. И, прошу, если ты так никогда не сможешь простить, то солги мне.