***
Спустя полчаса она сидит на капоте Ягуара Романа и выкуривает вторую сигарету. На её лицо падает тень от Дракона. Созданного неизвестным из арматуры, шлангов и всяких железяк. Она задумчиво хмурит лицо и выдыхает струйку дыма вверх, в чуть позолоченные рассветом облака. Роман облокотившись на машину, тоже курит и смотрит на вырез черной майки Петры. Есть там Бог или нет, но девчонка была одарена охуенными сиськами. Он это заметил еще в первый день, когда она поднималась по лестнице в школу. К несчастью, не только он заметил чудесную фигурку цыганки. Томми Мартин уже неделю не сводит с нее взгляда во время обеда в кафетерии. Пару раз он замечал его, сидящего рядом с ней. Она была явно не настроена даже разговаривать с ним после того случая. Вспоминая который, в груди Романа клокочет. Пока он лежал в коме, Томми предпринял попытку отомстить за свою подружку Лиз. Лиз, которая дважды отсасывала Годфри в туалете. Лиз, которая стонет так громко, что у него закладывает уши. Ему хочется его убить. На обеде взять нож и протолкнуть его в глотку (школьные ножи были тупыми). Провернуть и толкнуть еще сильней. Смотреть, как он захлебывается своей кровью, она вытекает толчками и пачкает белую футболку. Его взгляд затуманивается и он падает со скамьи на пол, заливая всех подряд кровью. Девчонки вокруг визжат и вскакивают со своих мест. Вокруг шум и гам, а в груди приятное наслаждение. Роман смаргивает наваждение и покрепче затягивается. -Я хочу оседлать Дракона. — внезапно говорит Петра и кивает на изваяние. — Я этого хочу. Взобраться к нему на голову и посмотреть на тебя сверху. Говорит она это таким голосом, что у Романа непроизвольно встает. Он хмыкает и щурится от солнца. Оседлать Дракона. Крайне важно после вчерашнего сна. — Зачем мы здесь? — Спрашивает Петра и ложится. Её темные волосы рассыпаются по капоту машины. Блестящие, они притягивают его взгляд и он тянется к ним рукой. Поворачивает голову и заинтересовано смотрит на Годфри. Рядом с ними высится Замок Годфри, который по какой-то причине всегда манил Романа. Когда ему хотелось побыть одному, он приезжал сюда и бродил меж складскими помещениями. Замок Годфри временами пугал даже его, но этим он и нравился. Говорят, что собаки приходят сюда умирать, поэтому здесь часто воняет гнилью. Говорят, что сюда приходят подростки-суицидники. Они взбираются на крыши цехов и падают спиной вниз. Разбиваются глухим ударом об землю. Порой он чувствует запах крови и вдыхает его всей грудью. — Мне снился крайне ебанутый сон, — вместе с дымом выдыхает Роман и крутит между пальцами прядь волос Петры, — такая херотень мне еще не снилась. — Дай угадаю, - усмехнулась цыганка, - огромный черный змей, душащий волчицу? - Почти. Волчица, разрывающая на части змея. Буквально на части, что обрывки кожи летели. И море крови, струящейся по ним. С черной длинной шерсти капала кровь, она же вместе со слюной вытекала из пасти. Когда один убивал другого, они лежали рядом, почти соприкасаясь, в огне. Знамение? Возможно. Они оба знали, что ничего хорошего этот сон не обозначает.***
Румянец заливает щеки Петры, и она открывает рот, судорожно глотая воздух. — Блять. Пытается сдержаться, но все же издает стон и сама получает еще большее удовольствие. Она не понимает, как так получилось. Почему она в таком положении. Сидит на столе в библиотеке и теплые солнечные лучи ласкают ее кожу. Пока там внизу, где валяются ее шорты и трусы, Роман Годфри вытворяет что-то страшное своим языком у нее между ног. Руманчек запускает руку в волосы молодого человека, и то и дело дергает его на себя. Ей нравится вид сверху на него. Ей так оглушительно нравится его голова между ее ног. И она спрашивает: — Почему ты не сделал этого раньше, засранец? Когда он поднимает голову, его взгляд затуманен не меньше. Пухлые губы блестели, изогнувшись в улыбке. — Лучше перезадай себе этот вопрос, — он кусает ее бедро и удовлетворенно хмыкает, слушая жалобный стон. Просит, чтобы он продолжил. — Блять, пожалуйста! — Не выдерживает Петра и продолжает молить, просить. Он зализывает укус, и вновь целует ее там. Лижет, посасывает, отвлекается, чтобы сказать ей что-то грязное. — Ты мне так нужен, Годфри. —Наконец признается Петра и от собственного признания становится чуть легче. И ей так хорошо, что она плюет на библиотекаршу, на других учеников и срывается на крик. Она кричит его имя, словно мантру. Она сдается ему со всеми потрохами. Когда по телу разливаются горячие волны удовольствия, она улыбается и думает о том, что теперь она будет отгонять от него каждую девицу. Даже если придется срываться на рык. Даже если придется, вгрызаться в чью-то плоть.***
Оливия Годфри открывает дубовую дверь в комнату своего сына, и, тихо ступая по деревянному полу, подходит к кровати. Лунный свет, проходящий через тонкий испанский тюль, ложится на умиротворенное лицо ее сына. Рядом с ним лежала та самая, наполовину цыганка из трейлера в лесу. Петра Руманчек. Вполне симпатичная девчонка. Возможно, не такая красивая, как Лита, чья красота была естественной, словно природа, и чистой. Смешанная кровь подарила Петре ряд преимуществ перед американками: оливковая кожа, черные волосы, острые скулы и небесно-голубые глаза. Ее тонкие загорелые ступни лежали рядом с лицом Романа, а ее темные спутанные волосы едва касались коленок сына. Руки соединены друг с другом. Поза, в которой они лежали, была больше похожа на Инь и Ян. Мужское и женское начало. Твердое и мягкое. Светлое и темное. В философской концепции этого символа сказано, что Инь и Ян неделимы, связаны нерушимой связью. Казалось, что попробуй она их разделить, тотчас, в эту же самую минуту, случиться что-то непоправимое, страшное. Обрушатся небеса или огонь преисподней сожжет все вокруг. Оливия поджала губы и нагнулась, заметив на полу лезвие. Она знала, чем занимается её сын. Знала его наклонности. Даже не удивилась его собственническому эгоизму. «Что принадлежит мне, то всегда будет моим». Его детские слова, сказанные ещё в 10 лет. На бедре, предплечье, шее, ребре рядом с уродливой буквой «g» — везде выведено лезвием «Godfrey». И почти каждый сантиметр кожи обрамлен кровавыми поцелуями. Оливия могла поклясться, что она слышала монотонное: «Моя, моя, моя…». Словно, кто-то сомневался в этом с прибытия этой девочки в город. Об этом знали все. И теперь мальчик, позарившийся на неё, лежал в гробу с пришитыми пальцами и раздробленной челюстью. Вчера девчонка кричала, что все поняла. - Когда я говорила, что он будет целовать мне руки и касаться меня там, где ты не смог, я не думала, что твое самолюбие так задето. Теперь он мертв, а весь город считает меня убийцей. Ее низкий громкий голос слышен на весь второй этаж, даже Оливия, стирая свой привычный повседневный макияж, слышала. Сын был зол и агрессивен, отвечая. - Самолюбие? И где же я не смог? Петра? — Кричит Роман, хлопая дверью своей комнаты. - Замолчи, ты больной! -Не ты ли плакала от счастья, шепча, как я нужен тебе? Тогда в библиотеке за стеллажом? - Роман Годфри, пошел ты! Оливия качает головой и снимает бриллиантовые сережки, прячет их в шкатулке. Проводит рукой по смолянистым волосам. Роман кричит и бьется зеркало, где Оливия иногда замечала частицы белого порошка. Она долго слушает их и потом спускается вниз, чтобы прогуляться по окрестностям. Дальнейшая часть их разговора ей неинтересна. Сейчас она опасалась последствий этой связи. Может ли такая, как Руманчек, понести от таких, как Годфри? Кровосмешение и еще один монстр? Женщина обходит кровать, ступая по осколкам зеркала. Сдвигает в сторону сбившуюся кровавую простыню и ласковым взглядом оглядывает сына. Морщится, заметив кровавые подтеки и круглые уже посиневшие синяки на шее, груди и плечах. На спине замечает несколько длинных царапин. Собственники — они оба, до одурения, чтобы все знали, видели их принадлежность. Мой. Моя. Мы связаны. Попробуй нас разделить, и мы сожжем этот мир дотла. Над кроватью висит картина, изображающая огромного змея, кусающего себя за хвост. Уроборос. Символ вечного начала и конца.