Песочница

Выстроившиеся ровными красивыми рядами кустистые каштаны отбрасывали изящные вечерние тени. Уютные деревянные скамейки по обе стороны аллеи словно бы приглашали усесться на них, положить руки на резную спинку – и беззаботно помечтать. Ни о чем и ни о ком не думать. Расслабиться... Здание с пышной колоннадой издали казалось вылепленным из чистого белого пластилина – равно как и реденькие тучки, неподвижно застывшие над ним. Обычный летний день обычного провинциального городка. Улыбки двух детишек и миловидной пышноволосой женщины, присевшей между ними на заднем плане и положившей руки им на плечи, излучали тепло и радость даже сквозь блеклую поверхность выцветшей за годы фотографии. «Ладно, хватит пялиться. Так и сдуреть недолго...» Бумага ладно сложилась пополам вдоль белеющего перегиба и рухнула обратно в темень кармана. «А ведь сегодня двадцать пятое. Юбилей...» Округлые машины с мигалками постепенно удалялись. Степан вытер со лба пот и стал медленно оседать на заднее сиденье, пока не уперся затылком во внутреннюю ручку двери. Еще час назад его чуть не затолкали в багажник, на правах «беглеца». Таких «беглецов» было много, и практика их сокрытия от посторонних глаз уже успела устояться, и потому Степану не следовало жаловаться. Да и сил на жалобы не было... - Елки! И снова чуть не вляпались. Голос был густой и грубый, но его звучание и интонация немного успокаивали. - Они уехали. Можешь расслабиться. - Ага! До следующего блокпоста... - Хорошо. Хорошо... Так и не узнав своего голоса, Степан лег на бок и поджал ноги. «Согреться бы. Чайку горячего. Да с пряниками. Боже, а ведь сто лет чаю не пил...» Что такое чай? Каков на вкус? Сколько нужно ложить сахара?.. На эти вопросы ответов не было. Здесь, в ПСГ - «Поселении Суверенного Государства». А снаружи, в мире «запретов, оргий и безбожности» - полно! И ответов, и новых вопросов. И жизни, и счастья. «Рубеж бы только пересечь, и - свобода... А видел бы кто рожу доктора Поещикова, Карпа Антоновича или, как говорили о нем за глаза пациенты, Карася - когда я ему в рожу плюнул! Ну а кто б не плюнул-то? Нашли морду – диагнозы ставить!.. Кого обхитрить вздумал! А ведь обхитрил: засунул скальпель в глотку как раз в тот момент, когда первый ЛПВ-шник уже прикладом по темени метил. «Было невкусно, но хватило на всех» - вспомнилась ключевая фраза одного из старых, довоенных анекдотов. Степан ухмыльнулся своим мыслям. Да... Да! Теперь он мог улыбаться, ухмыляться, склабиться, скалить зубы, щериться, лыбиться... Синонимы! Как много синонимов... И много-то их знал ведь... еще до треклятой Реставрации. В школе – одни «пятёрки» за сочинения. И тут такое... Интересно, а как в других городах?... А есть ли вообще другие города? - Как думаешь, есть ли другие города? – спросил Костик у подельника. Степан от неожиданности вздрогнул и чуть вытянул шею. – Там, за пустошью? Может, сохранилось чего? Мне приятель из Крайней пограничной говорил: по ночам в полях что-то светиться начинает. Прямо сгустки света гуляют. Но это не пламя. Дважды вхолостую чиркнула зажигалка. - А, твою ж... - Дак... радиация, может? – предположил Еланд. - Да какая, к черту, радиация? Разве забыл: вдоль Юго-Восточного фронта не преизведено ни одного выстрела. Ни автоматного, ни какого еще. Просто... началась война и тут же заглохла! Как рукой сняло. И сейсмические эти, как их... - Толчки. Снова чиркающий звук, и вновь безуспешно. - Да! Толчки-торчки... Южная сторона пикнуть даже не успела! Замяло все, зажевало и утащило вниз. Отец про БТР еще говаривал, который полчаса буксовал на месте, пытаясь выехать... Интересно, что б команда делала! - Ой, сдались бы, да и все... - А как бы не так! – не унимался Костик. – Ну один раз, ну точно бы пальнули! Я бы пальнул. - Да тебе бы палить только! Небось без пистолета в кармане и по нужде не сходишь? – Снова раздался щелчок зажигалки, и на сей раз Степан заметил долгожданный почему-то огонек за стеклом дверцы. - Я не ношу пистолета. Начальство не дает. – На этих словах Костик вдруг начал сдавать уверенностью. - Вот-вот! А стоило бы завести: ну как заявятся ЛПВ-шники, да и пристрелят со спущеными штанами. А так хоть отстреляться будет шанс да штаны напялить! - Это от кого ты отстреливаться собрался, от ЛПВ-шников? – Тоненький скрипучий смех Костика почти заглушило шумом проезжавшей мимо колонны грузовиков. По-видимому, обоих обдало брызгами с дороги, так как смех тут же сменился набором типичных, почти родных слуху Степана ругательств. - Во дают... – протянул Костик. – И где их водить учат?.. - А их и не учат. – Слышно было, как Еланд судорожно вздохнул перед первой затяжкой. – Насмотрятся «Диких Гонок» - и вперед, столбы капотом считать вдоль дороги. У Васьки Шипкова двое племяшей так загнулось. Только веночки остались да кенотафы на кладбище. - Хоронить все не разрешают? – участливо заметил Костик. – Господи, как вспомню случай два года назад... Ты помнишь? Еланд даже поежился от собственных мыслей. - А как не упомнить? Полкладбища очистить пришлось. Кислоты борной с песком ушло немерено. И так до сих пор фонит, даже под защитным слоем. - Сторожа, поговаривают, в тот же день - насмерть... А сколько трупов нажгли! Вонь такая стояла... - Ну да, ну да. И склад металлолома через дорогу, и ратуша городская. Все, кто в дневную смену там сидел, «обгорели». - А ну-ка, Еланд, проверь, не заснул ли тот чудик, а то еще будить его потом... Огонек от сигареты погас, втоптанный в размокшую землю. Еланд рывком отпер дверь, впуская в салон сырой предрассветный воздух, и глянул на скрючившегося в уголке Степана. На миг оба встретились усталыми прищуренными взглядами. Но Еланд почему-то отвел глаза и стал копаться в бардачке. - Не заснул еще? «Да где же я его видел?.. А? Ну откуда, откуда я могу его знать?..» - Нет, - глухо отозвался Степан. - Скоро уж тронемся. Нужно только смены патрулей дождаться, чтоб лишних глаз да вопросов было поменьше. Поесть не хочешь? - А зачем? Пауза. «А действительно, зачем? Там покормят. Сытно и бесплатно». - Ну как – «зачем?» Кушать же всем надо. Иначе смерть. - Зачем - смерть? Еланд застыл, так и не захлопнув бардачок. Искомая пачка сигарет выпала из руки на переднее сиденье. Он уже почти жалел, что согласился на это - но не потому, что боялся обузы в виде параноика на свою голову. Просто вопросы Степана удивительно походили на те, что Еланд начал задавать себе сам. Еще вчера просто бы плюнул на это все и доложил куда следует. А так – опять за свое... А может, и не в Степане дело-то вовсе? - Ну и чего там? – Просунув голову Еланду под мышкой, Костик заинтересованно осмотрел Степана. Его немигающий и неспокойный, как у пойманной рыбы, взгляд неожиданно застыл у ног «пассажира». А еще Поещикова «Карасем» величали. Вот же он – карась ведь. - Слушай, Степа... или как там тебя, - медленно начал он, пережевывая каждое слово и жадно причмокивая губами. Коротко обернулся – Еланд отошел поближе к дороге и снова закурил. – Может, оставил бы мне свои ботиночки, а? Все равно ты... ну как бы... тютю? Ну зачем они тебе –да еще и там?.. - Где – там? - Ну...там. – Костик уверенно забыл это слово, поскольку давно им не пользовался, но все старался сделать вид, будто просто не хочет его произносить. – Зачем тебе такие классные ботиночки? Аль пригодятся?.. Да нет, не пригодятся! А мне, как ни как, троих детишек содержать надо. Кормить, одевать... Ну? Что скажешь? Приступ жадности был не единственным, что мучило Костика. Вид человека, который сам выбирал свою долю – пускай и такую незавидную – внушал ему льстивейшее подобострастие и какую-то нелепую оторопь, и он и сам не смог себе объяснить, почему так. Симбиоз этих чувств может вызывать самые разные эмоции, а зачастую – беспричинную, выжигающую изнутри злобу. «Но кому об этом знать? Ему? Да он же псих!» - Что скажу?А что я скажу? Мне нужны ботинки. Иначе я туда не дойду. - Туда и не надо идти. Ты полетишь. - Полечу? – Степан даже вперед подался, шокированный этим известием. – А ты знаешь, как надо летать?.. - Я? Летать?.. – Сама суть вопроса основательно сбила Костика с толку. - Э-э... нет. Вернее, я не в том смысле хотел... – Тут он совсем обозлился. - Да какая тебе разница вообще? Обалдел - такие вопросы задавать?!. - Ну почему же? – Степан сидел с широко открытыми глазами и приоткрытым ртом, как малое дитя, отчего Костику становилось не по себе все больше и больше. – Мне это важно. Никто никогда еще не доходил, верно? А если никто не доходил, то почему бы не попробовать взлететь? – Он придвинулся еще ближе, и Костик невольно отшатнулся, стукнувшись о потолок салона. - Так ты умеешь?.. - Ай, твою мать!.. Нет, не умею! Отвали! Сзади подошел Еланд. - Вы закончили? Патруль проехал. Здороваться они со мной теперь, конечно, не будут, но пропуск все же оформили... - Скажите, а он умеет летать? – не унимался Степан, тыча пальцем в насмерть перепуганного Костика. – Я ему пообещал свои ботинки, если научит! - Летать? – Еланд за секунду все понял и криво ухмыльнулся Костику. Тот уже стоял белый, как мел. – Не-ет, летать он не умеет. Но если понадобится, я его научу. - А...хорошо. - Еланд, на два слова! – громко произнес Костик, худыми костлявыми ладонями уцепился Еланду в рукав и потащил к багажнику. Там придвинулся к самому его уху и сбивчиво заговорил: – Еланд, он ненормальный. Больной! Зачем ты его везешь? Пристрели его! Или дай мне, раз грех на душу брать не охота! Он опасен, и... - Да я лучше тебя пристрелю, - хохотнул Еланд. – Чтоб ты вопросов дурных мне не задавал. Не нравится он тебе - так не смотри на него! Сам виноват. Первый с ним заговорил. А то! Я все слышал. Ботинок захотел... Да еще детишек, аж трое, приплел. У тебя разве дети есть? - Да причем тут дети, - сразу замялся Костик, - ему ж уже пофигу, а ботиночки-то, я тебе скажу... - Мразь, - бросил Еланд. Костик замер на полуслове, испуганно глянул на Еланда, беззвучно открывая и закрывая рот. В этом состоянии он ну настолько походил на беспомощную рыбешку, что Еланд невольно усмехнулся. - Еланд... давай успокоимся... мы ж кореша, – пробормотал наконец Костик, но Еланд, отвернувшись от него, сел в машину и завел двигатель. - Садись давай! А то тут ночевать оставлю. Надоел ты мне... Кореш. Скрепя сердце, Костик уселся. Ночевать у пограничной зоны было бы откровенным самоубийством. Не замерзнешь насмерть – так собаки патрульные съедят. Или их хозяева пулями нашпигуют. И такое случалось. Ехали они медленно, потому как разогнаться не давали ни колдобины, ни ограничительные знаки. Сорок километров в час – вот и вся скорость. Единственное, что оставалось в таком случае – это неудержимо материться и с каждым километром откладывать все больше денег на дозаправку. В отличие от своих сверстников и знакомых, Еланд всегда очень мало ругался. Один из немногих, он понимал, что «хуже сквернословия может быть только сквернодействие». Это была его излюбленная фраза, хоть он и не до конца понимал ее смысла. - Первый рубеж проскочим еще до рассвета, - оповестил он своих подопечных, которые уже успели и подремать вполглаза. – Ничего непредвиденного произойти не должно, это хозяйственная зона. За машинами и фурами в ней даже собаки не гоняются. А вот на втором рубеже придется задействоать все свое обаяние... На слове «обаяние» Еланд слегка повернул лицо в салон. Костик и Степан возлежали на заднем сиденье, и вид у обоих был явно не слишком обаятельный – особенно у Степана, неведомым образом скосившего один глаз на рядом сидящего, испуганно косившегося в ответ Костика, а другой – в крышу легковика. «Хорошо быть психом», - ухмыльнулся себе в усы Еланд. – «Никто не спрашивает, почему ты так делаешь – это само по себе понятно. И не надо притворяться, что тебя что-то заботит, что ты о чем-то думаешь, за что-то переживаешь... Хотя эти слова наверняка стали бы единственно верными в своем безумии». Долго же Еланду приходилось притворяться! Чтобы остаться в живых среди блеклых подобий цивилизованных людей, нельзя было ни на секунду снимать предложенную тебе судьбой маскарадную маску. Иначе – мгновенная гибель... Они это прекрасно чуют – шавок среди своих. Видать, хорошо господин Дарвин знал, о чем говорил, когда с животными человека сравнивал. Да только вот не с обезъянками надо было его сравнивать, не-ет! После этой никем не спровоцированной, но тем не менее случившейся катастрофы каждый из тех, кому повезло выжить, получил собственную, «именную» маску-обманку. Что под ней скрывается, никто не знал. Даже они сами, бывало, не знали. И от этого становилось только хуже - ведь никто не мог предугадать, какая именно правда может вырваться из-под той или иной лживой личины! Может, и обезъянка, а может и тварюга пострашнее. «Жизнь в городе догорает почти так же, как и в каждом из его жителей – медленно, но неотвратимо. Сегодня нас убивают ЛПВ-шники – завтра мы убиваем и их, и самих себя. Что же делать? Бороться? Выгрызть право на существование зубами, чтобы потом неоднократно спросить самого себя «зачем?» Спасать загнивающий вид homo sapiens из пустого, бессмысленного ныне принципа? А, Еланд? Ответь же, Еланд! Ну, чего молчишь? Забыл, как дальше будет в твоем заученном стишке? На что ты имешь право в этом маленьком, грязном, огражденном тремя рядами «колючки» мире? Может, он стал хоть как-то отличаться от мира большого, но недоступного - теперь уже?.. Ну же, Еланд! Смелее! Ведь возможные варианты ответа сидят за прямо за тобой, дремают вот уже второй час. Они так непохожи на все остальное, что тебя до сих пор окружало. Ты каждый день заваливаешься с дежурства у барьера в родную лачугу, к жене, дочке и недалекому братцу, и каждый день лжешь им, что снаружи просто выжженая пустыня, что бояться надо только радиации да редких пылевых буранов! Словно не носятся там вовсе стада ревущих во всю глотку, покрытых язвами кабанов, быков, собак с окрестных пастбищ, настолько живучих и свирепых, что скоро станет нечем от них отбиваться! Словно все твои погибшие товарищи просто загнулись от лучевой болезни, а не от клыков, бивней и копыт, когда их выгоняли в поле ремонтировать внешние рубежи! И каждый раз ты остаешься внутри, потому что начальник оцепления опять продулся тебе в карты, и каждый раз ты не можешь заставить посмотреть в глаза тем, кому не так повезло, как тебе! Тем, кому вообще не повезло! Жизнь скоро кончится, Еланд! Сколько еще будешь этому сопротивляться? Не надоело просто таскать свою тушу по этому клочку здоровой пока земли? Может, чуда ждешь? Как ребенок... Чудес не бывает, очнись! Бывает только то, что ты видел своими глазами... Вот даже психа этого взять. Хотя – какой же он, к дьяволу, псих? Разве можно называть психами людей, готовых жизнь отдать за любую свою дичайшую мысль, за любое несбыточное желание? Вот он идет умирать. Сам. На верную гибель. Но он же знает, на что идет! А если и не знает, то попросту не боится неизведанного». «А я – боюсь?..» Возле скалы-вешки с ободранной табличкой «Первый рубеж» дорога сделала резкий поворот, и углубившийся в невеселые раздумия Еланд едва не выскочил на обочину. От неожиданного толчка привалившийся к окну Костик стукнулся об него лбом и с ворчанием проснулся. «Всю жизнь до войны мне говорили: «Ты свободный человек, Еланд! Делай, что хочешь, живи, как хочешь! Никто тебя и не вздумает неволить...» А я, дурак, радовался еще! Радовался – заместо того, чтоб лишний раз подумать хорошенько. Вот вам и воля. Вот вам и свобода. Если бы сказали мне сразу, что «ты наш раб, будешь нам памятники нерукотворные возводить от зари до зари» – ей-богу, как бы легче стало!.. Богу... Вот и словечко вспомнилось, надо будет Костику не забыть сказать. Хотя ему, наверное, уже все равно... А Степан живет для себя. Еще недолго ему осталось, но никто этого времени у него не украдет, не отнимет. Вон у него даже глаза огнем свободы горят! Хотя откуда мне знать, как горят глаза у свободных. Я горящей видел только ее саму; и самое ужасное, может быть, даже и то, что жаль мне ее – не было. Нисколько! Так, может, и тебе пора пожить для себя, Еланд? Пускай так недолго и страшно. Но лицо дико знакомое. Может, я все-таки уже его видел когда-то? Еще тогда, до всего этого?..» Машина дважды останавливалась у перекрытых шлагбаумами блокпостов, и дважды увенчанные окромными, похожими на чалмы фуражками офицеры с обкрученными полотенцем лицами склонялись к угодливо опущенному Еландом стеклу дверцы. Пара сказанных шепотом слов плюс знакомое многим офицерам движение демонстрации полы рабочей куртки, и необычная компания без долгих задержек добралась до монументально возвышавшихся стен Крайнего Рубежа. Дальше была лишь пустыня. И каждый раз, приближаясь к подножию этих стен, Еланд чувствовал какой-то непонятный душевный подъем, словно какие-то возвышенные энергии, излучаемые каждым кирпичиком, пролетали, захватывая его душу и слегка касаясь сознания, и уносили их за пределы этого маленького обгоревшего клочка большой круглой планеты, упорно не желавшей прекращать успевшее войти ей в привычку вращение. В такие минуты Еланду начинало казаться, что если настоящая жизнь и покинет эти места после гибели последнего человека - то только затем, чтобы цикл начался заново, и через миллионы лет все повторилось вновь... Еланд гордился. Гордился своим званием человека, хотя и не знал точно, что же именно вызывало у него эту безграничную, если не сказать – высокомерную, гордость. Возможно, это был обычный инстинкт, стандартная для каждого из нас эмоция, заложенная на генном уровне. И как только она срабатывает, люди тотчас забывают о личности и сбиваются в готовую действовать толпу, более чем бездумную, но могущую совершить что угодно! Но, невзирая на пробудившийся дух коллективизма, Еланд ощущал себя небывало далеким от перипетий своего человечества. Зато теперь он знал, на что решился. И от этого ему становилось только легче, словно он и впрямь был не одинок на этом пути. Теперь он смотрел на эту громадную стену и всем телом ощущал исходившую от нее непоколебимость, материальную и духовную. Не она была его настоящей тюрьмой – он сам себя пленял все эти годы... - Ага. Значит, говорю сразу: машину выводи за ворота. Тут не место для вашей драмы – слишком много лишних глаз. Сейчас я распоряжусь, чтоб вам открыли. – Рослый лейтенант в ободранном, буром когда-то плаще, коротко осмотрев салон, сразу понял, что к чему, и теперь все вцелело зависело от его действий. Обернувшись к Еланду спиной, он прокричал стоявшему на стене часовому: - Володька, заводи шарманку! Даже Еланд и Костик, и сами служившие в Крайнем пограничном корпусе, не могли отвести зачарованных взоров от медленно «уезжающих» кверху массивных титановых ворот. Каждый из них знал, что когда-то эти ворота были сняты с грузового отсека располагавшейся неподалеку военной базы и безотказно служили уже с добрый десяток лет. Когда лейтенант подал рукой знак, Еланд вновь завел двигатель. - Ну, мужики, двигайте! Только вола не тяните. Скоро начнется очередная буря, и дальность видимости упадет метров до тридцати - если наскочит какая-нибудь зверюга, то на выручку мы можем и не успеть. – Он стукнул ладонью по крышке капота и козырнул. - Ну, с Богом! Выведя машину метров на пятнадцать от ворот, Еланд приглушил мотор и повернулся к зыркавшему в окно Степану. - Ну, вот и приехали, как и обещал. Уверен, что сделаешь это? «А я – уверен?» - у самого же промелькнуло в мозгу. - У меня нет выбора. – Степан отвел глаза. – Ты должен меня понимать. Еланд лукаво ухмыльнулся. Ему стало еще легче. - Раскусил ты меня, негодяй, что тут сказать. Заметил, как я вещички упаковывал, или просто догадался? - О чем, Еланд? О чем догадался? – ошарашился Костик. – Ты что это задумал, а?.. - Я видел, как ты собирал рюкзаки, - сказал Степан. – Но догадался не только поэтому. - А ты как думал, дружок? – Игриво сказал Костику Еланд. Радостно сказал, с наслаждением, будто в рожу ему наконец плюнул. - Что я такой же, как вы? Э, нет. Я тут мариноваться больше не стану. Оставляю это почетное право за тобой. - Какое право? Вы чего мелете? Еланд, аль ты тоже башкой стукнулся? У тебя же семья, ты что надумал?! - Все я правильно надумал. Так что отзынь, не засти. И тройне своей привет от меня передавай. Вытянув из кармана две полоски тонкой легкой ткани, одну Еланд повязал себе не глаза, а другую протянул смирно сидевшему Степану. - Держи вот, а то песок уже поднялся. Через нее плохо видно, зато глаза от песка здорово защитит. И рот поменьше разевай, песок нынче невкусный. И Степан послушно обмотал себе голову на уровне глаз. На Костика было жалко смотреть. Он поочередно затравленно глазел то на Еланда, то на Степана, словно они не себя обматывали, а попытались его придушить. Когда оба вылезли из машины, его по-крысиному метавшийся взгляд упал на кобуру Еланда, оставленную на переднем сиденьи. Из кобуры осторожно выглядывала рукоять тяжелого армейского пистолета. - Вот, держи. – Увесистый рюкзак, заботливо упакованный Степаном два дня назад, маяком заболтался в Еландовой руке. Парень не мешкая забросил его на спину, продел руки за лямки и спросил Еланда: - А мы точно не сможем полететь? Так мы бы срезали хороший кусок пути. - Точно нет, - с серьезной миной ответил тот. – Хотя, если хорошенько попросить артиллеристов на башне... А на Костике опробуем... Буря крепла с каждой секундой, накатывая на нерушимые стены волнами песка и скомканной, годами нераспушенной земли. И было бы это зрелище неизмеримо захватывающим, если бы не мысль о том, что навстречу этим барханам придется двигаться на своих двоих. Еланд думал о том, чтобы покрыть изрядную часть дороги на машине, но когда закончится бензин, она станет всего лишь наглядным олицетворением первых понесенных потерь. Нет уж, пусть остается тут и приносит пользу хоть кому-то. Водрузив рюкзаки на спины и проверив оружие, они с разных сторон обошли машину. Еланд постучался в боковое стекло. Костик поежился, но прокрутил книзу ручку. - Ну, бывай, Костянушка! – сквозь нараставшее завывание ветра крикнул ему Еланд. – Машину можешь оставить себе, нам она ни к чему. Да и не станут для салона лучшим украшением наши истлевшие кости, чем твоя брехливая туша! О, кстати, спасибо, что напомнил за пистолет. – Он с легкостью вырвал у обессилевшего от безумия Костика свое табельное оружие. Костик с визгом отпрыгнул к другой двери и съежился. Еланд расхохотался, громко, во всю мощь легких. От каждого шага, увеличивавшего расстояние между ним и его бывшим миром, ему становилось все легче, даже ноша не так давила плечи. И ему чертовски это нравилось. Все роднее становились ему эти передвижные песчаные барханы, непроходимые пески, радиоактивные пятна – все то, чего он так боялся раньше!.. Но страха больше не оставалось. Остался лишь азарт исследователя и еще какое-то новое чуство, не нашедшее пока своего названия. - Ключи в бардачке, если что! – заорал он напоследок, изрядно наглотавшись песка, хотя никто, кроме Степана, не смог бы услыхать этих слов. Во рту повис отвратительный привкус, и Еланд от души сплюнул на заметенную дорогу позади себя. Круто обернувшись спиной к своей бывшей жизни, бодро зашагал вслед за Степаном; зашагал навстречу новой, неведанной ему ранее, может быть недолгой, но все же – его собственной! Еланд был счастлив. Он шел туда, и впереди был тот, кого он, вопреки здравому смыслу, уже мог назвать своим другом. Не оборачиваясь, они дошли до небольшого земляного пригорка. Остановились. А буря, словно только что их заметив, стала постепенно затихать. А солнце, словно обрадовавшись этому, смело показало свою приветливую мордашку из-за угрюмого тучного неба. А тучное небо, словно не желая заслонять солнышку обзор, неохотно раздвинуло грозовые облака, открывая для жадного глаза синеву настоящих небес. Мир стал таким, как прежде. Всего на несколько минут, но он снова напоминал милую картинку, сфотографированную отцом Еланда двадцать с лишним лет назад – такое же приветливое сияние летнего солнца, реденькие тучки, почти такой же чистый и прозрачный воздух. Его попросила это сделать прогуливавшаяся по парку мама Степана, предложив присоединиться и Еланду, и оба мальчика охотно позволили запечатлеть себя на память. А потом долго резвились на каруселях и в песочнице, пока не стемнело и обоих не повели домой... «Да, я вспомнил!» Еланд пошарил пальцами в кармане и крепко стиснул свой экземпляр фотографии. Глянув на Степана, он окончательно убедился в своей догадке. - Ну здравствуй, Степа. - Здравствуй, Вова... Помолчали. А о чем же говорить – через столько лет? - Так ты знал. С самого начала знал. Ты помнил. - Да. Но ведь ничего и не поменялось вовсе. Просто песочница... стала больше. Еланд ответил не сразу. Скатившись с пригорка, он еще раз глянул вдаль. На горизонте облака уже сгустились, и одно из них – или это игра воображения? – приняло очертания огромного серого здания с колоннами. - Идем, Степан! До темноты должны успеть доиграть.