Сын Солнца

1

Великий Дух, что был задиристым ветром, гулял ввечеру меж высоких скал, величественно вздымающихся в небо, и гор, приглаженных неприступными лесами. Он касался острого камня — слышался свист, похожий на древнюю песнь о вечном одиночестве среди темных лесов и бескрайних степей. Сила гласа его, даже шепчущего, была неизмерима настолько, что природа покорно затихала перед ним. И ветер пел в узких пещерах, эхом отзываясь в самых дальних углах, возле горного ручья, волнуя чистейшую воду, чтобы каждый слышал и внимал, склоняясь в повиновении перед его величием. Ветер огибал стволы терновника и ясеня, распугивая младых зверей и приветствуя старейших. Он превращался в вихрь, если замечал чужого в своем ущелье, и песня его становилась ужасающим рыком, от которого кровь стыла в жилах. Он прогонял каждую тень со своих скал, а после ласково закрывал бутоны растущих в щелях цветов, когда закат последними лучами касался их лепестков. Хищники уходили со склонов к низам, ближе к водопою, а ветер нисходил к верховью могучей реки. Он бежал по ее быстрому течению, торопясь застать последний яркий луч у обрыва, чтобы с прощальной трелью исчезнуть у водопада. Солнечный диск осторожно касался горизонта, окрашивая облака в алые цвета; мир засыпал. Ветер засыпал вместе с ним на берегу, на скалах, исчезая с тихим свистом. Великий Дух, что с наступлением ночи стал свободным орланом, парил под куполом ночного неба над континентом, и даже тени его не было видно на земле. Свет от россыпи драгоценных звезд отражался в золоте его оперения. Он охранял сон спящих гордым станом и защищал бодрствующих в кромешной тьме неприступных лесов и скал. Луна освещала ему умиротворенный мир, помогая следить за каждым живым творением. Он летел над скалистыми хребтами, казавшимися спящими великанами, над юркими ручьями, берущими свое начало в горах, над замшелыми камнями в лугах в гордом одиночестве. Зоркими глазами он следил за каждым движением внизу, подобно одинокому воину, рассекающему воздушные просторы. В непроглядной дымке синеющих сумерек появлялись первые тени, и орлан понемногу спускался ниже, лавируя меж высоких старых сосен. Он летел к скалам, где нынешним вечером разгулялся ветер, разрезая широкими крыльями стоящий на подступах туман. Послышался первый шепот травы и шорох в степях и гнездах; что-то оживало, теряло мечты из дремлющих мыслей, как только орлан резко проносился над ним. Он издал первый клич, как только ясное небо посветлело. Солнце еще горделиво не взошло над тонкой линией горизонта, не пробудило все живое. Орел взлетел ввысь над лугами и лесами, крадя у спящих несбыточные сны и даруя взамен свободу смелых порывов, и слился воедино золотом перьев с первым рассветным лучом. Из блеска бирюзовых волн и сверкающей росы на зеленеющих листьях появился Великий Дух, что стал светилом, самим Солнцем. Его святые очи даровали миру рассвет, а он сам сошел с пьедестала в своем отражении по водной глади, с осторожностью ступая по волнам к берегу. С истинным благородством он встал на холодный песок и пошел по горной тропе к вершине, заснеженной даже в знойное лето, поближе к мудрому небу, где он мог бы воссоединиться с его бескрайним простором. Звери открывали дикие глаза и лениво разбегались прочь из своих нор. Каждый листок, каждый, в ком кипела жизнь, пробуждался от кражи своего крепкого сна. Небеса светлели, когда Дух единым лучом проходил по миру. Он касался цветов, и бутоны их медленно и заспанно раскрывались, пробуждаясь от колыбели, в которой их укачал лихой ветер. Появились первые комья снега, когда лиственницы сменились елями, и крутая тропа вела меж скал к ущелью. Он освещал их своим светом, и в блеске от снега возрождались умершие души. Из мертвых, застывших в вечном покое снежинок появлялись переливающиеся множеством цветов огни. Они сверкали подобно хрусталю, и Дух улыбался, озаряя их еще большим светом. Души оживали и оставались позади, смиренно ожидая своего часа, когда они спустятся с вершины в степи и проживут еще одну жизнь. Дух добрался до вершины, где мягкий снег, укрывая серые безжизненные камни, лежал годами. Он остановился на подступе, грациозно протянув свою длань вперед, и ее вмиг обуял холод. Он коснулся снега, и яркое сияние озарило его святые очи: мертвая, одиноко скитающаяся душа возродилась спустя несколько веков. Она оказалась задорным мальчишкой с огнем в глазах и свободой в сердце, который пережил сотню историй. Израненный жизнью, он засверкал ярче всех в блеске солнечных лучей, и Дух нарек его своим Сыном, Сыном Великого Солнца. Великий Дух вознесся к небесам, даруя свое благословление каждому из живущих. Он превратился в свет и исчез, ожидая, когда наступит тот час, в который Сын Солнца спуститься в мир, к живым. Это была первая запись в дневнике, который вел Коннор, пока Ахиллес учил его английской грамоте. Текст был написан коряво настолько, что некоторые слова можно было с трудом разобрать. Обнаружив на пергаменте несколько нечаянно размазанных рукавом рубахи клякс, Радунхагейду усмехнулся — его пылкие подростковые годы давали о себе знать через нетерпение иметь все и непременно. Он провел пальцем по листу, ощущая его шершавую поверхность, и перевернул страницу, где все начиналось заново. К слову, весь дневник состоял из переписанной из раза в раз детской сказки, которую ему когда-то по вечерам рассказывала мать. В ее народе очень чтили верования и мифы древних времен, когда на континенте не было завоевателей из Нового света. Вечерами у костра собирались люди из племени и пели песни, некоторые даже умудрялись плясать (то были дети), а уже ночью, когда уставший Радунхагейду засыпал на коленях у матери, она рассказывала эту сказку нежным-нежным голосом, не уставая повторять ее снова своему сыну перед сном почти каждый раз. Он с упоением и наивным любопытством слушал ее, будто бы ожидая, что с каждым рассказом в ней появятся новые детали. Увы, легенда оставалась неизменной, и мальчик засыпал, когда его мать со вздохом говорила: «Засыпай, Сын Солнца, завтра трудный день». Иногда ему безумно хотелось спросить: а вдруг его отец и есть Великий Дух, что обернулся для миром светилом? До этого, увы, никогда не доходило — мальчишку безумно клонило в сон. Приливы нежности для Гадзидзио были не характерны: Радунхагейду она не холила и не лелеяла, не выхаживая его как новорожденного птенца, поэтому даже от мягкого тона ее голоса мальчик начинал радостно улыбаться. Наверное, именно это послужило причиной, почему Коннор так полюбил в свое время такую незамысловатую историю о Великом Духе. Дзио же старалась привить сыну симпатию не только к мифам его народа, но и к благородству поступков и истинной свободе. Она всегда боялась, что ее горячо любимый сын станет таким же жестоким и безрассудным, как его отец, который слепо верил в правильность своих принципов. Воспоминания о трагично погибшей матери навивали тоску, что сжимала сердце в тугие, но ржавые тиски, и с годами она только усиливалась. Это скверное чувство, породившие в душе индейца жажду мести, сжирало изнутри, терзало юный разум. Сейчас вместо этого всего лишь пустота. Думать больше не о чем. Коннор захлопнул бесполезную книгу и, не глядя, кинул ее в коробку к остальным ненужным вещам. Провозившись около получаса с пыльными письмами и пожелтевшими газетами, которые были старше него самого, он все-таки решил развести костер во дворе дома возле конюшни и сжечь все это. Некоторые вещи он спустил в подвал и убрал в дальний угол, накрыв плотной сероватой тканью.