Канун

Вы знаете, как это бывает. О, только не лгите. Любовь сводит с ума. Любовь уничтожает людей изнутри. Однако есть одно "но". Ну... думаю, обыденный случай: канун Нового года, домашняя суета, крики, приказы – как будто я чертов ребенок! И вот опять. Я ничего не делала! В смысле хотела, но Лекса опередила меня на долю клятой секунды. Сперва я проснулась, затем почистила зубы, дальше получила от нее нагоняй, а теперь наблюдаю, как этот двигатель бесконечной энергии с необыкновенным рвением порхает по уютной гостиной, демонстративно пританцовывая в такт играющей музыки – композиции Jack Savoretti - When We Were Lovers. Боже, эти бедра. Эти руки. Эти длинные, изящные пальцы. Я готова рвать на себе волосы, потому что сегодня – в этот особенный день – моя покровительница способна посылать меня в магазин, настрочив целый список продуктов, для покупки которых необходимо сделать несколько налетов подряд, собрать немереное количество мешков с отходами и отправить девочку на побегушках – то есть меня – ошиваться на свалку. В общем-то, я рада. Именно об этом я мечтала последние несколько лет студенческой жизни. Она идеальна. Она – моя жажда. И этот праздник... держите меня семеро. – Лекс, может, ты... – Ее плечи напряглись. – Эй, что не так? – Всего через пять часов Эбби в сопровождении Маркуса присоединятся к нам, – крайне серьезно отреагировала брюнетка, – поэтому, Кларк, я бы не отказалась от твоей помощи. Класс. Она только что выскользнула из моих объятий... Черт, да так ловко! И что прикажешь мне делать? Мы не виделись четыре месяца. Четыре месяца, Лекса. И кто бы знал, как мне тяжело оставаться от тебя в стороне. Еще со времен университета, когда я впервые увидела твой профиль на скучной практике по судебной психоаналитике. Никогда не забуду, как эта девушка приструнила мисс Хипфелл к доске... Одним лишь взглядом, который по сей час берет надо мной бразды невероятной власти. Нет-нет-нет, я не о том думаю. Надо взять себя в руки... или ее. Почему так трудно повеселиться? Я... мне жутко от мысли, что, возможно, однажды, эта дата на календаре перестанет быть для меня праздником... для нас обеих. Наверняка я утрирую, но на кой черт ей сдалась деловитость? Издержки профессии? Моя девушка – заместитель окружного прокурора. В двадцать шесть лет. Заместитель. Прокурора. Окружного. Не укладывается в голове. Об этом, к слову, я узнала вчера. В аэропорту. От матери. Потрясно, Кларк! Хотела взять себя в руки, но получилось с точностью да наоборот. И теперь, от того, какие мысли меня посещают, трудно управлять собственными эмоциями. И ладно – положительными, но мой мозг наполнен источающим негативом. Да прибудет со мной Бог. И свечи. Они, отец мой мужчина, абсолютно везде. Интересно, это такой амулет? Или подобие лошадиной подковы – на счастье? Так или иначе, я стою как неотреставрированное изваяние пятидесятых годов. Пожалуй, я бы назвала это стабильностью, но к чему эта излишняя самокритика, пора начинать. – Кларк, родная, ты не... Ох, черт, Лекс... Прости, но так надо. Сама, правда, не знаю, зачем. – Почему ты не сказала мне? – Что? – Что?.. Вот и настал тот момент. Момент неловкой паузы. Такое бывает... наверное. У нас это впервые. – О чем ты? Что я должна была сказать тебе, Кларк? Снова ты за свое! Но, Иисусе, этот взгляд... знаешь, что? Я тоже так умею. Посмотрим кто кого. Иной раз я вообще не чувствую, что мы связаны чем-то большим, помимо больной симпатии с моей стороны. И ведь самое смешное – я скрывала это полгода, фактически до конца второго семестра. Словом, была глуповата, местами растерянна... со слов Рэйвен – "ни капли не гей", но у меня получалось... или мне так наивно казалось. В один день это просто случилось... даже не знаю, хотела ли я того, что произошло вечером седьмого июня две тысячи тринадцатого, но Лекса была, был ее голос, было тепло... ее хмельной румянец вынуждал подавлять воображение странными убеждениями относительно здравости ее действий, и я сдалась. Сдалась, как сдаются люди на операционном столе – бесповоротно и необратимо. Впрочем, как все, что происходит в реальности. Порезал палец? Отлично, накладывай бинт. Сломал руку? Прямая дорога в травмпункт. Разбили сердце? Смирись, однажды забудешь. Проблема лишь в том, что любой процесс, произошедший или происходящий в секунду текущего часа, останется навсегда. Это будет часть – счастливый или, наоборот, печальный отрывок истории – вплоть до могилы, и вы не в силах это исправить, вы можете только принять. Лекса стоит. Ждет, когда в моей голове созреет ответ. И что я хочу? Упрекнуть ее? В чем? Она всегда была рядом, но время идет. Теперь у нас есть обязательства не только перед друг другом. – О повышении, Лекс. Ты могла... не знаю, написать мне? Позвонить, в конце концов. – Я хотела преподнести эту новость иначе. И между тем выражение ее лица не становится мягче. Она стоит напротив плазменного телевизора, я – напротив дверного проема, который ведет в прихожую у парадного входа. Манхэттен, Мидтаун, удивительный небоскреб без вычурной архитектуры на фоне общего скопления домов упрощенного стиля. И никто не жаловался. Мы не покупали квартиру: сняли в аренду еще в мае прошлого года. Тогда нас захлестывал интерес – каково это, жить отдельно от сверстников и родительского крыла? И мы рискнули, переехали в другой город, устроились на работу (одна из нас только на летний период), вечерами брали в прокат старые фильмы, гуляли по знаменитому парку и каждое воскресенье посещали роллер-клуб, на манер того, что был в кинокартине под названием "Монстр". Я просто обожаю его... и солгу, если скажу, что Лекса к этому не причастна – это стоило видеть! Хотя более неловко она выглядела только на катке. Один единственный – и последний – раз мне посчастливилось затащить ее на лед, после чего эта упрямая коза под любым предлогом ищет повод остаться у домашнего очага. Честно говоря, ничего не изменилось, но в то же время изменилось косвенно все. Иногда мне кажется, что, лишившись возможности созерцать сочно-зеленые глаза цвета хвойного леса, мой мир попросту рухнет. Так что, Гриффин, подбирай слова. Старайся вести себя... сдержанно. Не иди на поводу у эмоций. Я вздохнула. Слишком расстроенно, чтобы назвать это капиталистическим жестом. И Лекса это, несомненно, заметила. – Говори, Кларк. – Что? – Чем ты недовольна. – Я всем довольна. Ага, вру и не краснею. – Нет, – парировала она, делая шаг мне навстречу, – сейчас ты очевидно недоговариваешь. Браво, Холмс. – Хорошо. – Я поднимаю ладони. – Ты права. Я недоговариваю. Но ведь из лучших побуждений, Лекс. Мы все выяснили: ты хотела преподнести эту новость иначе, но прошло две недели, я прилетела и узнала это от матери, потому что она писала статью об итогах уходящего года. О, Кларк, ты не знала? Прости, наверное, я испортила сюрприз... Да нет, что ты, мам, ничего такого, все хорошо, не думай об этом. Мои кривляния вряд ли пошли на пользу нашим взаимоотношениям – романтическим точно, – поскольку я видела, как на ее скулах заходили желваки. Ох, не к добру это... В последний раз – примерно полгода назад – она выглядела менее устрашающе, а ведь тогда несовершеннолетний сорванец предоставил малышке Рэйвен первый сексуальный опыт – въехал прямо в задний бампер новенького "Кабриолета". И я, черт возьми, боюсь. Не то чтобы сильно, но теперь меня одолевает сомнение, что уже сейчас я заочно испортила торжественный сабантуй. А все почему? Потому что раньше у нас всегда было время поговорить друг с другом, в отличие от времени нынешних дней – я на последнем курсе Калифорнийского университета, Лекса – утружденный работник главного здания суда в сердце крупного мегаполиса. И это снедает ее. Это сжирает меня. В сумме – "нас" фактически нет. Черт. Как же так вышло... Лекса мечется от желания подойти, я вижу, но почему же стоит? И чего жду я? – Тебя не было... – безапелляционно огласила она, выдерживая недолгую паузу, – почти пять месяцев, Кларк. Это немаленький срок. – Но и не десять лет тоже. Отрежьте мне язык. На кой черт я продолжаю огрызаться? – Я звонила. – Неужели? У тебя была возможность приехать. – Возникли непредвиденные обстоятельства. Я не знала, как тебе об этом сказать. – Должно быть, как и про свое повышение. Знаешь, – набрав в легкие воздух, я тяжело выдыхаю, – даже друзья делятся чем-то большим, кроме "сегодня заглохла машина", "а завтра пройдет слушанье по крупному делу..." Кого? Не знаю, ведь ты не сказала. – Это была засекреченная информация. – Нет, я... Что? Лекс, не в этом дело. Ты не понимаешь? Все меняется... Ты меняешься. – Вот как, – с хрипотцой прошептала зеленоглазая любовь всей моей жизни, отбросив тряпку на кофейный столик у подножья софы. – А ты? Что же насчет тебя, Кларк Гриффин? Как правило, я не в восторге от длинного языка Октавии в силу ее чрезмерной болтливости, но пару месяцев назад ее язык тебя сильно подвел. – Что ты... – Финн Коллинз, "симпа... симпа... пу-лька" с потока пригласил тебя провести вечер в кафе при университете. Незамысловато, я понимаю. И ты согласилась. Конечно, не сразу, но ты дала свое согласие. – Исключительно как для дружеской прогулки! Моему возмущению нет предела. Она что, всерьез думает, что я... Фу, нет. Я бы, может, допустила такое разве что в следующей жизни или параллельной вселенной, о которой упорно утверждает заседание в NASA. – Но знает ли об этом он. Октавия просто светилась, когда узнала о поцелуе. – Что?! Она не... С ума сошла! Ничего такого не было, я кля... – В щеку, Кларк. – В щеку? Лекса провоцирующе повела бровью. Да чтоб тебя. – То есть ты во мне сомневаешься? После всего, через что мы прошли? После того, что я говорила тебе, ты сомневаешься во мне? Всего, что мы делали... – Нет, Кларк, – бесстрастно перебила брюнетка, исподлобья прожигая дыру, – мне кажется, это ты сомневаешься в своем выборе. Удар под дых... Да, не думала я, что все зайдет так далеко. И как давно? Как давно она так считает? – Нечего сказать? Не моя вина, Кларк, что я закончила три года назад. А глаза начинает жечь. Горло медленно, но верно сковывает спазм, и я знаю, что если начну говорить – голос сорвется. Так не должно быть. Не сегодня. Мне нужно уйти. На час, на два... Всего лишь остыть. Так будет лучше для всех, в противном случае я могу наговорить разной глупости, о которой буду жалеть остаток этого года… Хотя дело даже не в этом – мне нечего ей сказать. Попятившись в прихожую, хватаю куртку с меховым подкладом, быстро натягиваю зимние сапоги и вылетаю на лестничную площадку, нервно барабаня по кнопке вызова лифта. Черт... со мной ничего нет, только... сколько здесь? Десять долларов помятой купюрой и по мелочи пятьдесят центов. Не густо. Сколько можно ждать? Боже. Я так не могу. Сбегаю по лестнице на первый этаж, минуя десять пролетов, и выскакиваю на улицу, едва держась на ногах, потому что именно здесь и именной сейчас образовалась ледовая корка. Может, не прямо сейчас... скорее всего, ночью, но она здесь, а я почти на земле. Что делать теперь? Как поступают в фильмах? Что говорит сердце? Не представляю. Голова напоминает вакуум, заполненный отравляющим веществом, посредством которого жизнь становится невыносимой. Однажды в статье своей матери я прочла, что моральная боль длится всего двенадцать минут – мол, научно доказанный факт, а все, что терзает вас изнутри на протяжении следующих недель непробудного сна, который мы воспринимаем за адаптационный период к условиям жизни без любимого человека – игра воображения, не больше. И, кажется, я начинаю верить. Мне не столько больно, сколько обидно... Я по-прежнему люблю ее, сильнее, чем хотелось бы изначально, но не в первый раз поступаю как капризный паршивец, получивший за завтраком подзатыльник за хамское поведение в отношении матери. – Такси! Обратного пути нет... Вообще-то есть, но куда мне с моим раздутым пузырем эгоцентричного самомнения. Не хочу причинять вред... особенно ей. Желтый автомобиль сбрасывает скорость у пешеходного перехода, я спешу к пассажирской двери и буквально влетаю на задние кресла, называя первую улицу, которая приходит на ум: Восточный Гарлем. Машина трогается. Мы едем. Часы на панели у молодого пуэртоамериканца показывают без четверти семь. Он миловиден, не разговорчив... должно быть, просто мечта с прилагаемой внешностью, но я никак не могу выкинуть из головы нелепую ссору... Она выглядела так, словно я пырнула ее ножом – как предатель, у которого не нашлось оправданий. Стоило ли мне говорить, что она одна из семи миллиардов, кто всерьез волнует меня? Стоило ли уходить... Все из-за идиотского желания не показаться слабой. Душевная боль всегда внезапна. В отличие от боли физической, к ней нельзя подготовиться или привыкнуть, она накрывает с головой, и далеко не каждый может от нее оправиться. – Мисс? – с легким акцентом окликнул Денни Гарсия, как он представился позже. – Мы на месте. В честь праздника поездка бесплатная. Повеселитесь! А напоследок его обаятельная улыбка. Не-а, парень, поздняк. Я не по мальчикам. Всего тебе наилучшего и катись к черту. И он поехал. На прощание я помахала рукой. На город опустились морозные сумерки. Гирлянда на деревьях зажглась, липовый Санта-Клаус гремит колоколом в силу профессии, а я, дрожа из-за порывов сильного ветра, стою возле проезжей части, полагаясь только на совесть автовладельцев. Затем отхожу ближе к витрине разрекламированного бутика. Здесь нет ничего, что могло бы привлечь. Здесь нет ее, чтобы просить прощения. Кто идиотка? Эй, всем привет, меня зовут Кларк. Снег томно скрипит. Толпы проходят мимо; я бреду к мигающей вывеске. Все так, будто происходит уже в тысячный раз. Только мне одиноко. Мне холодно. Я злюсь на саму себя. Надо же было устроить скандал на почве чертового повышения! Подумаешь, Кларк, всего-то узнала об этом последней. Пора с этим завязывать... Праздничный колокольчик задорно звенит, когда я проталкиваю дверь злачного паба и оказываюсь внутри пустой клетки в окружении табачного дыма, звука бильярдного кия, бьющего по разноцветным шарам, и легкого аромата испаряемого спирта. Где-то в глубине гогочут двое басовитых мужчин. Вскоре к какофонии присоединяется едкий смешок, принадлежащий, очевидно, женщине в байкерской куртке. Прямо не жизнь, а мечта. Так или иначе, я прохожу. Сажусь за барную стойку и жду, когда бармен обратит на меня внимание. Для атмосферы на фоне в нереально красивом вокале заливается солист группы «One Less Reason» (Snow Angel). – Выпить? – спрашивает он. Я лениво поднимаю глаза, постукивая пальцами по стойке общественного заведения. Черт, конечно, выпить! Зачем бы я тогда пришла? – Да... кружку пива, я думаю. – Думаешь или уверена? На месте работничка молодой человек, возрастом не более тридцати, у него черные, как крыло ворона, волосы, по-доброму насмешливый взгляд и увлекательное прошлое, судя по наколке на шее. Да-а... лучше и быть не могло. – Это имеет значение? – Нет, но мне любопытно, что такая очаровательная девушка делает накануне Нового года в таком месте, как это. – У этой очаровательной девушки есть другая не менее очаровательная девушка, на которую она случайно наехала, хотя я в душе не... как это произошло, и теперь вне себя от злости на саму себя, так что я, то есть она была бы признательна за кружку пива, спасибо. Он присвистнул. – Как скажешь, так и будет, принцесса. – Что ты только что?.. – Я сказал "принцесса", если ты об этом. – Да, я об этом, и я против, чтобы меня так называли. – Тогда у принцессы должно быть имя... – Которое она не назовет. Какого черта вообще? Где мое пиво? – Не знаю, что у вас произошло, принцесса, – произнес он, благодаря чему понравился мне еще меньше, поскольку вновь повторил это мерзкое слово, – но я точно могу сказать, что не стоит тебе здесь оставаться, раз даже такого красавчика, как я, ты упускаешь из-за "не менее очаровательной девушки". – Какое тебе дело? – Никакого, признаю Я изможденно вздохнула. Стоило мне перевести дух, глядя на заветный бокал с ядреным напитком в своей руке, как недальновидный работник – звать которого Блейк – тотчас продолжил нравоучительную тираду с банальным подтекстом о своем превосходстве: – На самом деле, я могу быть серьезным. – Правда, что ли? – Губы растянулись в ироничной улыбке. – Пока не заметила. – А я не шучу. Вот ты знаешь, как меня сюда занесло? – Понятия не имею и знать не хочу. – Ты послушай, я все-таки расскажу. – Да? А что, если я просто уйду? – Но ты до сих пор здесь. – Туше. – Началось все с того, что я появился на свет, – сказал Блейк, и его голос мне показался уныл. Я кивнула. Разве бывает иначе? – Не знаю, как это работает... честное слово, вот ты есть и вот тебя ненавидят, с первой секунды. Мы жили в Куинсе, недалеко от Нью-Йорка, по сто сорок третьей. У нас был неплохой дом, все документы, социальный статус, но семья, которая там жила – ее не существовало. Отец часто избивал мать, затем меня, но когда родилась сестра... – он угрюмо усмехнулся. – Я почувствовал, что она – моя ответственность. Через пять лет после ее рождения мать умерла из-за рака желудка, так что у меня не было особого выбора: я был обязан взять ее и защищать до последней секунды, обеспечить всем, в чем нуждаются обычные дети. Вскоре отец заложил дом. Может, по пьяне, я так и не понял, но понял другое: жить на улице все же лучше, чем терпеть нападки безнравственного урода, вроде нашего папаши. Ты бы поняла, поживи там, но теперь нет ни его, ни дома... ни сестры. – Как? – Я поперхнулась. – П-почему? Мне было стыдно... стыдно за свой интерес, и, кажется, он это понял. Не уверена, что выражал его взгляд – горечь или раздражение, но, наполнив стакан второсортной брагой, которую могла позволить администрация бара, он поставил прозрачный сосуд и тут же продолжил, машинально протирая стойку свободной рукой. – Мы поссорились. Банально, да? Наверное, не сложись так судьба, сейчас я мог бы смеяться с друзьями и младшей сестрой на Бали, но все так, как оно есть, и прошлое мне не подвластно. – Блейк на мгновение замер. – Я подвел ее. В тот вечер она осталась одна, шестнадцатилетняя девочка, обиженная на весь мир... Ну а чтобы как-то выживать, я подался в бегунки, так что в нашем укрытии всегда лежали закладки. И вот я прихожу после дебоша, открываю дверь, включаю свет и вижу ее... в луже собственной рвоты. Я думал, что смогу помочь ей самостоятельно, ведь если бы я позвонил сразу... вызвал скорую… она бы, возможно, осталась жива, а я бы сел, как сел через полгода за кражу со взломом. – Я-я... мне жаль. – Ради приличия скажу, что тебе верю, – подмигнув, он натянуто улыбнулся. – А поссорились мы из-за парня. – Парня? Дурацкая привычка. – Ты не ослышалась. Я узнал, что к ней пристает местный карманник, и вот я ей говорю: ты должна была сказать мне все сразу! И она мне в ответ: пошел к черту, будто ты мне все рассказываешь. А потом мы не поделили телевизор, который я стащил из нашего дома, пока его не оккупировали желтой лентой... – Почему ты это рассказываешь? То есть… в таких деталях… и вообще… – Ты так и не поняла, принцесса? Я хочу тебя убить, а это моя гарантия. Настала неловкая пауза, отчего в голову ударил вихрь перемешавшихся чувств: страха на грани прострации. И он рассмеялся. – Шучу! Не имеет значения, что я скажу или как много, потому что теперь меня нельзя посадить в хренову клетку за проступки прошлого, можно лишь осудить, но ведь смысл в другом. Ты не первая, кто приходит сюда с таким видом, словно социализм поработил мир. Я задумалась. Незнакомая девушка зашла в бар, села напротив тебя и ждет свой заказ. Ты, как бармен, выполняешь свои обязательства и начинаешь к ней приставать, в конечном итоге углубившись в воспоминания далекого прошлого. Вопрос: зачем? Да, Блейк, ты просто сгусток морали, отсидевший несколько лет в колонии общего режима. Никогда бы не подумала, что человек, назвавший меня "принцессой" в одноразовой забегаловке, вызовет чувство вины... Я и сама неплохо справлялась, а тут... – Можешь не платить, все за счет заведения. Ох, и прости за шутку, вышло… так себе. Взглянув на два опустошенных стакана, я слабо кивнула, и, соскользнув с барного стула, поплелась к выходу. Не помню, поблагодарила ли я его, но точно знаю: ушла. Маловероятно, что Лекса хотя бы раз в жизни употребляла наркотические вещества, но эта история... Твою мышь, я просто самая ужасная девушка на Земле. Вывернув за угол к перекрестку, где не так давно я вылезла из такси, теперь я шла с уверенностью, что прямо сейчас поймаю машину и поеду домой. К ней. Расплачусь, но, черт возьми, извинюсь. Я не чувствую слез, думаю, что стерплю, даже если она продолжит открывать мне глаза, но единовременно знаю, что в ее объятиях не смогу удержаться, поскольку тогда она будет рядом, буду рядом я, и мы вместе проведем вечер в семейном кругу. Я так думала... до того, как увидела ее на другой стороне у так называемой автобусной разметки. Лекса здесь. Выглядит растерянно. А это полупальто... Сидит на ней просто ужасно. Я кричу, пытаюсь привлечь, но она продолжает стоять, повернувшись спиной. Вот-вот загорится красный, и я бы могла пробежать, но продолжаю смотреть, ожидая, что она услышит мой зов. Что-то не так. Этого не произошло, но я уже знаю: случится нечто плохое. Пытаюсь понять, что именно: озираюсь по сторонам и, краем глаза поймав ее силуэт, вижу, как она рывком хочет перебежать дорогу. Какого хрена? Чем она думает и куда смотрит?! – Лекса!!! Она бежит... Четыре полосы, две из которых ей удалось миновать до столкновения с легковушкой. Меня пробивает озноб. В голове все гудит, а рот полон крови… во всяком случае ощущается солоноватый привкус металла. Это Лекса? Это моя Лекса? Кажется, я падаю... Спотыкаюсь, но продолжаю идти. Идти к ней. Зеваки столпились на тротуарах по обе стороны от проезжей дороги, а я, неуклюже пробиваясь сквозь загромождающие плечи, едва не валюсь на колени, когда замечаю маленького ребенка. Мальчика. – Мамочка... мамочка, п-пожалуйста, вставай! М-мам, я больше никогда не буду уходить... я об-бещаю, только встань, мамочка... мы должны идти домой, мам, там Шон... я больше н-не буду... п-пожалуйста, мамочка... Это не она. Нет... это совсем другой человек. Другая судьба. Мальчик всхлипывает. Вряд ли ему больше пяти. В его маленьких ручках ладонь, еще теплая – не успела остыть, но я вижу, как кровь расползается по асфальту подобно змее... вижу, как грудь этой женщины замерла. Я чувствую его боль и подвержена состоянию шока, прилагая все усилия, дабы осознать, что Лекса жива и с ней все в порядке. Я ненавижу себя. Мне кажется, что в этом моя вина, хотя на задворках сознания я понимаю, что это не так. Ее смерть... отчаянье в надрывающемся голосе малыша... Вдали завывает сирена. Ничего не могу: стою, как вкопанная, и подавляю желание разреветься – то ли от сострадания, то ли от счастья… как бы это не звучало ужасно. Время летит. Реальность будто бы отделилась. В сторону меня отводит сотрудник кареты скорой помощи. Они кладут ее на носилки и небрежно затаскивают внутрь, в то время как толпа сгрудившихся зевак начинает потихоньку рассасываться. Я почти уверена, что больше пятидесяти процентов из присутствующих очевидцев снимали инцидент вплоть до приезда полиции. Теперь я просто бреду. Глаза жжет, а пальцы пробивает легкая дрожь. В груди пустота, словно из меня вычленили возможность находить связь с внешним миром. Никогда прежде не становилась свидетелем аварии... Как я могла перепутать? Как я могла подумать, что это... Почему-то мне всегда казалось, что в таком случае я успею кого-то спасти... опережу саму смерть, но кто мог знать, что она побежит? Кто мог знать, что она упустит ребенка из виду и потеряет его в толпе? Еще этот чертов Финн. Почему я вообще о нем думаю? Разве я должна думать о чем-то подобном сейчас? Когда я соглашалась выпить кофе, я соглашалась выпить кофе. Я даже не думала, что он полезет меня целовать, когда вдруг ощутила губы на своем лице... и мне стало так мерзко. Снег начал валить с такой силой, что казалось само небо готово упасть на землю. Нью-Йорк бушевал как разъяренный зверь. Я уже вижу внешнюю стену нашего небоскреба. Сказать точнее – частного. А где-то там меня ждет Лекса... родная, спокойная и терпеливая. Осталось открыть дверь, дождаться, когда спустится лифт, и постучать. Первый пункт из списка импровизированного плана мне посчастливилось выполнить без лишних эксцессов, только вот мне все время мерещился голос, словно меня кто-то зовет. Моментами он затихал. – Кларк! Кларк!!! Я оборачиваюсь и не верю своим глазам. То же полупальто, похожие брюки, но глаза... они особенные. Мы летим друг другу навстречу: не могу, но бегу, она – чертыхается всякий раз, когда подошва скользит на поверхности снега. Наконец-то. Я так долго ждала. Так долго изводила ее. Знаю, что простит... знаю, но все равно боюсь. В животе у меня образовался комок, пульс забился как бешеный, и мы, столкнувшись, в обнимку упали на землю. Слезы. Мне тяжело их держать. Я надрываюсь у нее на плече и ничего не могу предпринять. Лекса не против. Вовсе нет. Она кладет ладонь мне на спину, другой – ласково убирает растрепавшиеся пряди волос. – Прости меня, Лекс... прости... Я вела себя как ребенок, как глупый, несмышленый ребенок... – Будто назло я начинаю икать. – Прости меня, я тебя так люблю... Я всегда сомневалась в своих выборах, но только не в тебе. Т-ты... – Всхлип. – П-прости, Лекс... Никаких слов. Только шепот. Успокаивающие прикосновения рук и этот обеспокоенный взгляд пылающих изумрудов. Должно быть, всякий, кому не лень, бросал на нас осуждающий взор, но было плевать. В самом деле, на моих глаза погиб человек, которого я сочла за нее... На моих глазах крохотный мальчуган лишился души, и вместе с ним лишилась я. Мне этого не забыть. Не так скоро... И думаю, никогда. Жизнь навсегда изменила свой размеренный бег, и мои отношения с такой субстанцией, как время, приобрели абсолютно неформальный характер. Я видела, но ошиблась. Сказала, но облажалась. Мы часто смотрим на все свысока. Заблуждаемся, что человек нам чем-то обязан, но это вовсе не так. Взять, к примеру, меня. В действительности я раздула проблему лишь из-за эгоистичной прихоти заполучить безмерный объем внимания параллельно заботе. Вследствие этого я получила правду в лицо, а, как известно – правда режет глаза. Я не сказала. Лекса узнала. Полагала, пустяк, но оплошала. И взять, к примеру, ее. Она идеальна. По крайней мере, привычку забрасывать на меня ноги во время сна вряд ли можно отнести к недостаткам... и недопитые кружки с молоком, которое я терпеть не могу... а еще СМС-сообщения с прикрепленной фотографией, когда у меня сдача зачета... Какая все же ирония поскользнуться на замерзшей луже и просидеть вот так, обнимая ее, черт знает сколько. Альтернатив не бывает, движешься по прямой. Это потом, когда задумаешься, что все могло бы пойти иначе, начинают мерещиться развилки — как подстриженное деревце-бонсай или как пучок молний. Если бы ты поступил по-другому, то сейчас это был бы не ты, а другой человек, и мучился бы другими вопросами. – Кларк, – шепчет она, – невозможно передать словами, как сильно я тебя люблю, но... Ох, это ее красноречие... Как научиться говорить? Это ведь не... Стоп-стоп-стоп, "но"? – Но? – У меня зад отмерз… – Зад? И вот опять. – Можешь назвать по-другому, – улыбается зеленоглазая карьеристка. – Что еще я могу сделать? Нас распирает смех. Не знаю, как это возможно... после всего, что случилось – я смеюсь. И смеется она, хоть и не знает, что мне довелось увидеть буквально тридцатью минутами ранее. Нежно, почти невесомо я прикасаюсь к ее губам. Словно ее губы – тончайшие лепестки роз, в которых заложена моя судьба... Эфирный поцелуй подобен танцу: две души кружат в сладострастном желании завладеть телами, но на деле достаточно друг друга затронуть, как им становится безразличен окружающий мир и недавнее стремление заполучить нечто большее. Будь любовь преступлением – мы бы неминуемо стали преступниками с большим послужным списком. – Кларк? – Лекс? – Это, случаем, не Эбби? Выглядит неважно. – Где? – На переходе. Сощурившись, я пригляделась. О, блин... С Новым, черт возьми, годом.