Грань

      Джон бьет Шерлока по лицу, да так, что чуть не ломает ему нос. Шерлок не пытается дать сдачи, понимая, что поступил слишком жестоко по отношению к своему другу, заставив поверить в свою смерть, заставив пережить потерю дорогого человека. Шерлок знает, что тогда, два года назад, он был основой мира Джона, и, чтобы тот ни говорил, но вся жизнь бывшего военного и вправду крутилась вокруг заносчивого детектива, плюющего на общественные нормы и чувства других людей. Почему же Джон надеялся, что для Шерлока он был кем-то особенным, почему он считал, что этот социопат не сможет использовать его как пешку в своих играх, почему слепо верил в сказку, придуманную им самим? Джон не знал.       А сейчас он был в ярости, когда призрак прошлого явился, нарушив все его планы, снова перевернув его жизнь вверх дном, растревожив раны, которые, как оказалось, не успели ещё полностью затянуться. Джон так долго учился жить без Холмса, потратил огромное количество времени, чтобы забыть его, и думал, что ему это удалось, но теперь, когда детектив вернулся, он понял, что до конца забыть его так и не получилось. Что-то внутри отзывалось болью когда в кошмарах снова и снова всплывали моменты из прошлого: Шерлок, падающий с крыши дома; он же, стоящий на кухне в защитных очках, держащий в руке склянку с реактивом; Шерлок, без дыхания лежащий на асфальте; Шерлок, ухмыляющийся очередной своей затее; Шерлок, с лицом, мертвенно-бледным, с застывшей гримасой ужаса, который переживал любой, кто решился свести счеты с жизнью при помощи смертельного прыжка.       Джона оттаскивают от детектива, препятствуя началу драки, но она и так бы не началась — Шерлок и не думал защищаться, он знал, что гнев Джона оправдан, он понимал, что поступил отвратительно. Как бы странно это ни было, но сейчас Шерлок чувствовал. Он вдруг почувствовал все, что заставил вытерпеть Джона, он понял, каково тому было, вспомнил дрожащий от слишком сильных эмоций голос, его крик, донесшийся из телефона перед тем, как Шерлок шагнул вниз. Наверное, впервые он сочувствовал кому-то и смог признать свою вину, но показать это было выше его сил.       Через несколько дней все как-будто вернулось на круги своя: Шерлок снова на Бейкер-стрит, у него снова есть работа, он снова может отправляться в игру, как раньше носиться по Лондону, проводить не самые безопасные опыты на своей кухне, и, наверное, самое любимое — поражать окружающих своими умозаключениями. Но чего-то не хватает.       Как бы Шерлок не пытался от себя это скрыть, но ему не хватает чего-то очень важного. Каждый раз он успокаивал себя, говоря, что необходимо просто привыкнуть к отсутствию Джона, но понимал, что не сможет этого сделать. За два года не смог.       Всё время, проведенное в изгнании, в непрерывной работе по уничтожению преступной сети Мориарти, он помнил Джона. Он разговаривал с Джоном, пусть и лишь с его копией, обитавшей в Чертогах, и тот Джон говорил ему, что ждет. И Шерлок ждал того дня, когда снова сможет увидеть своего блогера, он совершенно не предполагал, что в реальности их встреча оставит после себя такое горькое послевкусие. Шерлок надеялся, что Джон поймет его, простит и снова будет работать вместе с ним, но в чем-то просчитался. «Джон. Не хочет. Меня. Видеть.» — эти слова звучали в голове Шерлока раз за разом, когда его мысли бесконтрольно возвращались к Ватсону.       И сейчас, придя на место преступления, осматривая очередной труп, пролежавший в этой комнате около двух дней, и ища в памяти какое-либо уже раскрытое дело с похожими обстоятельствами, он слышит голос Джона. Да, это определенно он, и он говорит о времени и причине смерти одинокого мужчины, найденного в своем доме. Это лишь воспоминание — когда-то им пришлось раскрыть дело о самоубийце, обставившим свою кончину так, будто это было преднамеренное убийство, замаскированное под суицид.       Довольно забавное, по мнению Шерлока, было дело, ведь жертва заранее продумала практически все. Этот мужчина, работавший охранником в городском архиве, просчитал все, что мог: следы обуви на дорожке возле дома, говорящие о том, что злоумышленник привел его туда силой, следы борьбы в коридоре, которые кто-то как будто пытался скрыть, но не очень удачно — вещи стояли не на своих местах и это было заметно. Сам же мужчина был застрелен из своего пистолета, на нем даже была надета кобура, разница лишь в том, что держал пистолет он правой, а кобура была предусмотрена для левши и надета таким образом, которым бы никогда не надел правша. Не смотря на то, многие предметы в доме располагались так, будто жилец был праворуким, но оставались и те, что небыли замечены в процессе подготовки самоубийства.       Какова же была цель этого человека? В тот день Шерлок не смог сразу же дать ответ на этот вопрос, вместо него это сделал Джон, обобщив все, что было сказано Шерлоком во время осмотра дома: — Он жил ничем не примечательной, скучной жизнью. Лишился семьи — жена ушла к другому, отчаялся настолько, что решился на самоубийство. Видимо, ему было свойственно тщеславие и он хотел доказать, что он был чем-то большим, и даже смог ввязаться в такую историю, что его предпочли убить, или же он просто боялся показать свою слабость, признавшись в том, что он действительно ничего не стоит.       Для Джона это было немного странно. Довольно резкие слова, хотя обычно он выражался более тактично, но в этот раз ему удалось угадать верный ответ — все ради того, чтобы казаться тем, кем он не являлся. Пусть и после смерти.       В этот раз история повторяется, но теперь убита женщина. Она отравила себя. И намного лучше все продумала. Единственное, что ее выдало — специфический вкус и запах яда, который было невозможно не заметить, когда тот был добавлен в еду. Печенье в подарочной упаковке, она сама его пекла, сама готовила себе смертельное угощение, сама упаковала его в красивый бумажный пакет, прицепив на него открытку с надписью «От тайного почитателя», сама сделала так, чтобы печенье вместе с цветами доставили ей прямо на работу — хотела похвастаться перед коллегами, считавшими ее безнадежной. Да, это была закомплексованная женщина, с большими проблемами в социальной сфере, склонная к алкоголизму и затворничеству. Она вела дневник, последняя запись в котором говорила о том, что она очень рада подарку от незнакомца, и надеется, что это печенье, приготовленное с любовью, принесет ей счастье, а так же, что вскоре тайный почитатель раскроет свою личность. Ранее она писала о том, что жизнь казалась ей бессмысленной, бесполезной, у нее, видимо, была депрессия.       И Шерлок снова слышит слова Джона, когда на одном дыхании выдает полиции всю суть происшествия. Теперь Джон называет его выскочкой и смеется. Да, Шерлок уверен, стоит ему обернуться, он увидит ухмылку на лице своего друга. Он оборачивается и не видит ничего кроме двери, ведущей в одну из комнат квартиры самоубийцы. Дверь закрыта, и Шерлоку кажется, что это даже символично.       Но он жил как-то эти два года, без Джона, он вытерпел, не ушел в кокаиновый запой, не подсел на что-либо более сильное, он жил, работал, делая вид, что так и должно быть, ничем не давая понять, что что-то не так, а значит, и теперь справится. Он не должен сорваться. Он не должен сорваться. Он не долж…       Шумный выдох — все, что слышно в тишине его комнаты. А потом щелчок — жгут больше не пережимает кровоток, глухой звук удара пластика об ковер — шприц выпадает из расслабленных пальцев детектива. Шерлок сидит на кровати, облокотившись об изголовье, его веки полуопущены, а на лице выражение, совершенно ему не свойственное, похожее на отражение неуемной тоски и невыносимой муки.       Надо совсем немного подождать и скоро он будет в своих Чертогах. Совсем скоро. Он увидит Джона, он опять попросит прощения, и, Шерлок знает, теперь он не откажет ему. А потом они вместе отправятся на место нового преступления, и Джон снова будет восхищенно смотреть на него, и Джон снова будет писать об их приключениях в блоге, снова будет ворчать, найдя на кухне банки с кровью или контейнер с глазами, он снова будет спорить с ним, хотя, казалось, это совершенно бесполезное занятие. Еще несколько секунд и реальность начнет расплываться, открывая новый мир, тот, котором все хорошо, в котором нету того болезненного чувства в груди, что мешающего сделать глубокий вдох.