Неотвратимость

Бережено запечатанное письмо Рейм получает от герцога перед самым уходом. Конверт пухлый, увесистый, — настолько, что с трудом удалось завернуть край, да и тот держится на одной лишь подсыхающей печати. Рейм удручённо вздыхает и прячет письмо в небольшую папку, чтобы не помять его ненароком. Было время, когда он на своё же горе рискнул полюбопытствовать у герцога, о чём же столь важном можно писать на стольких листах. Герцог тогда загадочно улыбнулся и ответил лишь: «Полюбишь — узнаешь». С тех пор Рейм вопросы задавал лишь по существу, а каждый новый конверт — порой даже толще предыдущего — приводил его в суеверный ужас. Во дворе ждёт запряжённый экипаж, но Рейм просит седлать коня. День клонится к вечеру, дорога ждёт неблизкая, а он обещал госпоже Шерон составить ей компанию за чашкой чая и при этом надеялся поспеть назад в поместье до темноты. Госпожа Шерон — единственная причина, по которой Рейм безропотно соглашается служить герцогу Барме курьером между ним и его возлюбленной (даром, что письма большую часть времени пересылаются лишь в одну сторону). Нет, Рейм не влюблён, что за глупость. Госпожа слишком юна и невинна, подобна только-только распустившемуся цветку, и любоваться им на протяжении всего цветения куда приятнее, нежели сорвать и позволить ему завянуть в душных комнатах поместья. Думая об этом, Рейм понимает вдруг, что и сам мог бы сочинить целую оду на десяти листах в беспомощных попытках отдать дань уважения свободолюбивому нраву госпожи Шерон, её дивному нежному смеху и тёплым улыбкам. Какой ужас. Рейм с присущим ему снисхождением решает, что во всём виноват герцог Барма с его нелепыми намёками, и с благодарным кивком принимает поводья коня из рук конюха. Помнится, герцог настоятельно требовал использовать экипаж, потому что считал Рейма слишком юным и неуклюжим для верховой езды, и теперь, немного неловко, но уверенно запрыгивая в седло, Рейм чувствует смутное удовлетворение от возможности хоть в чём-то поступить ему наперекор. Конь резвый, но совершенно не буйный, и Рейм слегка пришпоривает его, чтобы прибавить скорости. Встречный ветер путается в растрёпанных волосах, дёргает за воротник плаща, холодит руки и шею. Очки, даже закреплённые скрытой под прядями волос тонкой лентой, то и дело норовят сползти на кончик носа. И за всеми этими ощущениями, за сосредоточенностью на периодически расплывающейся перед глазами дороге Рейм совершенно забывает о терзавших его совсем недавно мыслях. Когда впереди показываются залитые солнечным блеском витые ворота поместья Рейнсворт, солнце ещё высоко. Рейм тянет за поводья и переходит с галопа на лёгкую рысь, успокаивающе поглаживая коня по холёному боку. Не забыть бы попросить налить для него воды. Ворота к удивлению Рейма закрыты, и это очень странно, ведь женщины дома Рейнсворт настолько глупы в своём бесстрашии, что держат их нараспашку с раннего утра и до поздней ночи. «Наш дом всегда открыт для друзей», — так говорят они. А Рейму хочется добавить: «И для врагов тоже», но он знает, что и госпожа Шерил, и госпожа Шелли лишь посмеются над ним, пусть и будут тронуты его беспокойством. Спешившись с коня и придерживая его за поводья, Рейм на пробу толкает ворота, и створки их с тихим скрипом несмазанных петель плавно расходятся в стороны. Рейм устало смеётся сам над собой, — ну вот, а он уже успел испугаться, — заводит коня во двор и оказывается под сенью деревьев, низко склонивших свои тяжёлые ветви над тянущейся к дому широкой аллеей. В раскинувшемся вокруг саду безмятежно тихо: только ветер цепляется за сочную листву и мягко шуршит ею, будто приглашая прогуляться по цветущему лабиринту, поплутать по его ухоженным тропкам. Рейм знает каждую из них наизусть, помнит, как прятался в пышных смородиновых кустах от госпожи Шерон, считавшей невпопад, и как искал вместе с ней клад в отцвётшем розарии, а потом играл роль пациента, позволяя ей обработать мелкие царапины от шипов. Как же много чудесных воспоминаний хранит это место. Рейм гладит коня по спутанной гриве и увлекает вслед за собой, по направлению к дому. Ветвистый навес над головой поначалу сплетается густо и тесно, едва пропуская свет, но чем ближе стены поместья, тем тоньше, ажурнее это переплетение, и дорога покрывается россыпью золотистой солнечной крошки. Рейм так увлекается любованием ею, что не сразу различает новый, ни на что не похожий звук, и внезапная тяжесть на правой руке пугает его до полусмерти. Госпожа Шерон же, довольная своей выходкой, лишь насмешливо качает головой: — Подкрасться к тебе даже проще, чем я думала. Ты совсем не смотришь по сторонам! Рейм виновато улыбается и пытается неловко пригладить растрёпанные пряди на голове, но мешает натянутый поводок. Конь возмущённо фыркает и бодает его в плечо, тыкается мордой в шею. — Ой, какой хорошенький, — тут же переключает своё внимание госпожа Шерон и ласково треплет коня за ухом, для чего ей приходится едва ли не в струнку вытянуться — с её-то маленьким ростом. — Не знала, что ты умеешь ездить верхом. — Я многое умею, — важно отвечает Рейм и всё же кое-как поправляет очки, натягивая поводья до предела. — Почему вы здесь? Госпожа Шерил послала встретить? Ответом ему служит многозначительная тишина. Рейм весь подбирается и напряжённо вглядывается в лицо юной госпожи, но не улавливает на нём ни тени беспокойства. Лишь странную задумчивость и самую малость — предвкушение. От последнего вдруг становится слегка не по себе. Кому, как не Рейму, знать, что странные идеи неугомонной госпожи Шерон крайне редко доводят до добра. — Я сама захотела, — наконец, отвечает она. — У нас в поместье уже несколько недель кое-кто гостит, я непременно должна вас познакомить. Исчезает тяжесть с руки Рейма, госпожа Шерон аккуратно поправляет выбившиеся из причёски пряди — должно быть, опять бегала по саду. Да и в целом она выглядит слегка запыхавшейся: щёки разрумянились, юбка мятая и влажная от росы, а меж складок пышного воротника платья застрял крошечный листочек. Рейм тянется к нему, подцепляет пальцами, и госпожа Шерон совсем пунцовеет, отводит взгляд, хоть и знает, что её не станут отчитывать. Рейм роняет листок на землю и мягко трогает её под локоть. — Что за гость? — не совсем виртуозно переводит он тему. Госпожа Шерон смущённо и благодарно улыбается. — Увидишь, — отвечает она и вновь берёт Рейма под руку. — Идём, нам вот-вот подадут чай. — Мне бы к госпоже Шерил для начала, — в свою очередь смущается Рейм и мысленно проклинает герцога с его неуместными поручениями. Натыкается на понимающий насмешливый взгляд и проклинает вдвойне. — Успеешь, идём. Рейм медлит, но всё же сдаётся, и плотный зеленеющий навес расступается над ними, а золотистая солнечная крошка уже не сыплется с неба — течёт рекой. Туфельки госпожи Шерон мягко вязнут в этой реке, сверкают начищенные носы, и стелется по журчащей поверхности подол малиновой многослойной юбки. Рейм ступает шаг в шаг, но он весь в чёрном, и свет обнимает его за плечи скользящим прикосновением и отпускает, отторгая эту тьму. Даже со своим дурным зрением Рейм ещё издали различает суетливые женские фигуры на террасе — должно быть, то прислуга накрывает на стол, — и одну неподвижную, замершую у колонны. Рейм щурится, силясь понять, кто это, но без толку, и невольно прибавляет шаг. Ему странно не по себе, и это тревожное чувство в груди неумолимо влечёт его вперёд. И вместе с тем нестерпимо хочется сослаться на внезапные дела и покинуть поместье, вернуться к герцогу Барме и получить от него заслуженный нагоняй за не доставленное письмо — что угодно, лишь бы отсрочить уже предрешённую встречу. — Ты нервничаешь, — замечает госпожа Шерон, не поднимая взгляда. — Разумеется, — тут же отзывается Рейм, и в голосе его слышится плохо скрытый укор. — Вы ведь ничего мне не объяснили. До террасы уже рукой подать, и госпожа Шерон вдруг крепче сжимает его локоть в своей руке. Призван ли этот жест успокоить, Рейм не знает, но эффект получается совершенно обратный. Госпожа Шелли — Рейм узнаёт её даже издали по сливового цвета платью, виденному не раз, — подбирает подол юбки и спускается им навстречу, дробно стуча каблуками по дощатым ступеням. Её длинные волосы причудливо, но опрятно заплетены, и вся она — сплошь уютное тёплое спокойствие, не чета вспыльчивой госпоже Шерон. Рейму немного стыдно за эти мысли, и он спешит улыбнуться и склонить голову в знак приветствия. — Здравствуй, Рейм, — приветствует его госпожа Шелли, приседая в лёгком поклоне. — Господин Барма вновь утруждает тебя своими посланиями? Рейм смущённо кивает. — Он останется на чай, — добавляет госпожа Шерон. — Хочу познакомить его с Брейком. — О, милая, не думаю, что Брейк будет рад незнакомым людям. Но я что-нибудь придумаю. Госпожа Шелли кивает им обоим, улыбается Рейму и поднимается обратно на террасу. Рейм провожает её взглядом и вновь выхватывает среди суетливо кружащейся прислуги ту самую неподвижную фигуру — совершенно точно мужскую. Должно быть, это и есть Брейк, решает Рейм, когда госпожа Шелли подходит к этому человеку и говорит ему что-то, мягко трогает за плечо, будто успокаивая. Брейк хмурится и склоняет голову в безмолвном согласии, но обрадованным не выглядит. Госпожа Шелли приносит свои извинения и уходит «разобраться с корреспонденцией»: пусть главой дома сейчас и считается её мать, но и ей самой хватает забот. Папку Рейма она забирает с собой, обещая передать письмо лично из рук в руки госпоже Шерил. После её ухода госпожа Шерон берёт главенство на себя: рассаживает гостей, подсказывает слугам, что ещё принести, и выглядит странно взбудораженной, но явственно сдерживается, сохраняя манеры. Лишь когда слуги покидают террасу, она отставляет чашку с едва отпитым чаем в сторону, и первой же её жертвой становится молчаливый отстранённый Брейк, должно быть, мечтающий оказаться как можно дальше отсюда, — настолько чётко улавливает его неловкость сидящий напротив Рейм. — Брейк, — обращается к нему госпожа Шерон, — позволь представить тебе Рейма Лунетта. Он — друг нашей семьи, поэтому мне хотелось бы, чтобы вы с ним нашли общий язык. Брейк кривит губы в неуклюжем подобии улыбки, и Рейму вдруг приходит на ум, что он ведь весь такой — неловкий, нескладный, неуместный, будто не от мира сего. Будто и не среди людей рос вовсе, а где-нибудь в глухом лесу, в самой его глубине, куда не проникают ни солнечный свет, ни дуновение ветра. И вместе с тем видно, что Брейк воспитывался в благородном доме: у него на удивление хорошая осанка, он знает, как вести себя за столом, и правильно держит чашку. Такое несоответствие приводит Рейма в недоумении, но он чувствует, что ещё не время для расспросов, — не при первой встрече и уж точно не в момент, когда ясно, что Брейк не рад этому знакомству. — Рад встрече с вами, — вместо этого отвечает Рейм. Брейк переводит на него недоверчивый взгляд, щурится, и Рейм запоздало замечает проглядывающую сквозь светлые пряди перевязь, так умело и аккуратно сделанную, что различить её можно лишь с определённого ракурса. Бинт идёт наискосок от затылка и вниз, на лицо, и теряется под ниспадающими на правый глаз длинными прядями. Рейму становится ещё любопытнее, но он сдерживается и спешит отпить из своей чашки. — Брейк остановился у нас на неопределённое время, — говорит госпожа Шерон, будто и не замечает этой странной атмосферы между двумя своими гостями. — Так что вам ещё доведётся встретиться и не раз. — Я не планировал… — заговаривает Брейк — негромко, но спокойно и уверенно, и вместе со звучанием голоса образ его вдруг перестаёт расплываться перед глазами. Госпожа Шерон стреляет в него внимательным взглядом, и Брейк, стушевавшись, замолкает. Рейм не сдерживает лёгкий смешок: да уж, за пару недель сложно привыкнуть к тому, что у женщин дома Рейнсворт крайне властный нрав. — Вам смешно? — обращается к нему Брейк, и Рейм спешно прикрывает ладонью рот. Боже, стыд-то какой. Мало того, что повёл себя неприлично, так ещё и по отношению к гостю в чужом доме, да ещё и к тому, кто заметно старше. — О, вам не стоит смущаться, — добавляет Брейк и кидает в свою чашку несколько ложек сахара, после чего старательно размешивает получившийся «сироп». — Я не благородных кровей, вы не оскорбили меня. Рейм теряется окончательно Человек не благородных кровей остановился в доме госпожи Шерон, пьёт чай за одним столом с господами и определённо пользуется их расположением. Нет-нет, не пользуется. Получает их расположение. Брейк не выглядит обрадованным своим положением в этом доме, скорее уж напротив, ждёт возможности его покинуть, но ждёт как-то неуверенно, будто и сам не знает, куда ему дальше податься. Рейм ставит галочку в уме: обязательно узнать побольше о прошлом этого странного человека. — И всё равно я прошу прощения, — говорит Рейм. — Это было крайне невежливо с моей стороны. Брейк сдержанно кивает в ответ, и некоторое время они едят в тишине, разбавляя воцарившееся за столом напряжение сладостью великолепных на вкус десертов и крепким дорогим чаем. Госпожа Шерон выглядит спокойной и вполне довольной происходящим, и Рейм втайне вздыхает с облегчением: за годы общения с ней он успел уяснить, что противиться её желаниям — дело гиблое. И если уж госпожа Шерон желала познакомить их с Брейком, таких разных и далёких от взаимопонимания, значит, в её планы совершенно точно не входит отпустить его, и любая попытка побега Брейка заранее обречёна на неудачу. По чести Рейм немного ревнует, но не может её осуждать. Ведь чем больше он смотрит на Брейка, тем явственнее желает разгадать заключённую в нём тайну — тайну человека, потерянного и в мире, и в себе. Рейм улыбается украдкой и отпивает ещё немного из чашки, ловит на себе напряжённый взгляд Брейка и поправляет очки. А уж если госпожа Шерон и Рейм объединяются в чём-то, у их цели совершенно точно нет никаких шансов.