A l'enfant

С тех пор, как Моргана почувствовала, что беременна, ей стало страшно засыпать. С тем кошмаром, что преследовал ее с самого детства, еще хотя бы можно было жить. Скрепя сердце и обливаясь кровью, но можно было. А теперь, когда внутри Морганы билось маленькое сердечко, оказалось, что каждую ночь сдирать корки со старых детских ран куда проще, чем метаться по постели и мучиться от жара, боли и тошноты. Бред подступал все чаще — такими резкими волнами, что Моргана в них тонула и задыхалась. Иногда рассудок возвращался к ней, и тогда она, как могла, пыталась себя успокоить: а чего ты, мол, дура, ждала? Питаться тьмой и рожать ее из собственного тела — разные вещи… Только вот лучше не становилось. Наоборот, чем дальше, тем хуже. Вместе с тяжелым, будто свинцом налитым сном приходил страшный гость. То был человек в белой маске, полностью скрывающей лицо. Моргане не требовалось гадать, чтобы понять, кто прячется под широкой деревянной улыбкой: она знала, сердцем чувствовала, что это Утер Пендрагон. Проклятый Утер Пендрагон, отобравший у нее все. Моргана видела его и раньше, но другими глазами — глазами пятилетней девочки, которая поняла, что это не ее отец вернулся с битвы, а чужак, выдающий себя за него. В этом же сне она оказалась, похоже, на месте своей матери: король простирал руки, приближался и душил ведьму в объятиях — совсем так же, как проделывал это много лет назад с несчастной Игрейной. Грубо бросал ее на уже растерзанную постель, наваливался сверху. Разрывал корсет на груди, задирал юбку — а Моргана не имела возможности сопротивляться. Силы ее совершенно иссякли. Кажется, она что-то кричала про ребенка, про то, что нельзя губить его… Свой голос она слышала будто сквозь туман, и оттуда же доносился ответ коварного Пендрагона — «немного любви ребенку не повредит». Он снимал маску, и глаза Морганы широко распахивались от ужаса: перед ней был вовсе не Утер Пендрагон, а сын его и ее кровный брат — Артур, чей плод носила она в своем чреве, чтобы потом использовать его как оружие мести… «Ведь он же отец Мордреда, — подсказывал воспаленный рассудок, в то время как сама Моргана, придавленная мужским телом, вырывалась и корчилась от боли, — совершенно очевидно, что он здесь…» Но Артур уже срывал с себя очередную маску. А поскольку масок больше не было — просто сдирал с костей куски кожи, почему-то совершенно без крови. Вскоре с левой стороны лица уже лязгал зубами череп, лишенный начисто всего человеческого, а с правой… С правой сверкал ядовито-зеленым живой глаз на смазливом лице, принадлежащем совсем не Артуру. Не Утер Пендрагон и не Артур нависал над полуобнаженной Морганой, скалясь и похотливо облизываясь. Это был Мелегант, чертов мальчишка, продавший ведьме душу в обмен на обещание любви и власти. Очевидно, не над Камелотом или Гвиневрой. …нечеловеческие вопли ужаса разносились по всему замку и заставляли Мелеганта поднимать голову и беспокойно прислушиваться. — Что это? — спрашивал он скорее у самого себя, чем у Леи, которая стояла рядом. — Ничего, — служанка натягивала театральную улыбку, брала Мелеганта под локоть и настойчиво уводила куда подальше, — ничего… Просто демоны бесятся. Такое бывает, если вовремя их не накормить. Мелегант верил ей, хотя и замечал странную закономерность: вопящие демоны, которых он и в глаза-то никогда не видел, просыпались только тогда, когда засыпала Моргана. *** Узнав, что Гвиневра не сможет иметь детей, Мелегант был вне себя от ярости. Он клял все, что только было можно, и Моргану в том числе. Последнюю — из-за того, что она ничего ему не сказала раньше. Ведьму, впрочем, это ничуть не смутило. — Считай это благословением, мой мальчик, — пробормотала она, держась за ноющий висок, пока Мелегант носился перед ней туда-сюда, точно беснующийся хищник. — Однажды ты бы все равно нашел, за что меня проклясть. В конце концов Гвиневра умерла бы в родах, и тогда ты обвинил бы меня в том, что я не избавила твою милую женушку от страданий… Что, скажешь, не так? — Ты не понимаешь! — воскликнул Мелегант и раздраженно отпихнул от себя Лею, которая все порывалась поймать его и накинуть ему на плечи плащ Ланселота. — Родовое древо де Горр не может оборваться, лишь только воцарившись на землях Камелота! Мне нужен наследник. А если моя супруга будет бесплодна… Смотри на меня, когда я с тобой разговариваю! Но Моргана так и нашла в себе сил, чтобы поднять глаза. После того, что ей снилось ночью, Мелеганта видеть она не могла. — Боюсь, тебе придется выбирать, — сказала она вместо этого, невесело усмехнувшись, — или продолжение рода, или этот нежный цветок, который тебе даже не принадлежит. — Отказаться от Гвиневры? Ты, ведьма, еще глупее, чем я думал, — ядовито отозвался Мелегант, и Моргана на это только вздохнула. Конечно, куда уж проще — получив силу и власть, уличать в недальновидности того, кто эту самую силу и власть тебе дал… — Я могла бы, конечно, сделать так, чтобы Гвиневра способна была зачать, — протянула она, — только откуда мне знать, что ребенок, которого она принесет, будет твоим, а не… скажем, Ланселота Озерного. Мелегант ничего ей на это не ответил. Моргана, впрочем, была его молчанию только рада: в голове у нее помутилось, в глазах потемнело, и она, пошатываясь, схватилась за живот. — Лея, — произнесла заплетающимся языком, — родная, воды… Служанка мгновенно оставила в покое Мелеганта. Серебристый плащ выскользнул из ее рук, и она в одно мгновение оказалась рядом с Морганой. — Тише, тише, госпожа, — проворковала она и, осторожно поддерживая ведьму под локоть, усадила ее в кресло. Погладила по голове, украшенной жутковатой диадемой, потом поднялась с колен и шикнула на ухо Мелеганту: — Побудь с ней, пока я не вернусь. Покажи хоть раз, что ты настоящий мужчина. Мелегант хотел было возмутиться, но Леи уже и след простыл. Он остался с Морганой наедине. Повернувшись, он посмотрел на ведьму и с удивлением понял, что никогда раньше не видел ее такой больной и беспомощной. Та, закрыв глаза, постанывала, тяжело дышала и шевелила губами — заклинание, что ли, читала. Грудь ее, заметно набухшая, часто вздымалась и, казалось, в любой момент могла разорвать тугую шнуровку корсета. — Ты ждешь ребенка, Моргана, — сказал Мелегант, и прозвучало это именно как утверждение, а не вопрос. Не открывая глаз, ведьма оскалилась, что, по всей видимости, должно было означать горькую улыбку. — Я хотела, чтобы мой сын отомстил за меня своему отцу, Артуру, — проговорила она слабым голосом. — Теперь я больше всего хочу, чтобы этот маленький дьявол наконец вылез из меня и прекратил мои мучения… Мелегант все стоял, растерянно опустив руки, а Моргана хрипло, едва слышно продолжала: — Не волнуйся, милый… Верь старушке Моргане. Будет тебе и трон, будет и Гвиневра, и ребеночек. Я все тебе дам. Для этого я и живу — чтобы давать людям то, что делает их счастливыми… Ничего себе не оставляю. Она замолчала, глубоко вздохнула и склонила голову набок. Накатывалась тягучая дремота — следствие тяжелой ночи. — Как ты хочешь назвать его? — услышала она вдруг совсем рядом и почувствовала чужое дыхание на своем лице. Открыв глаза, вздрогнула: Мелегант был прямо перед ней, но смотрел не ей в глаза, а ниже — на живот (к счастью, надо сказать: Моргана бы не вынесла, если бы мальчишка увидел в ее взгляде страх и смятение). Так близко в последний раз ведьма видела его в том кошмаре, и потому теперь ей почти инстинктивно захотелось отодвинуться или хотя бы прикрыться. — Мордред, — ответила она все же — впрочем, весьма неохотно, с настороженностью нахмурившись. — Мордред, — повторил Мелегант, и его изуродованное лицо буквально засветилось, озаренное какой-то внезапной идеей, — имя смерти… Смерти проклятого Артура. Он осторожно протянул руку, затянутую в черную плотную перчатку. Моргана вся подобралась и отпрянула, вжавшись в жесткую резную спинку кресла настолько, насколько могла. …когда Лея вернулась с кувшином воды и жестяной кружкой в руках, она застала странную картину: Мелегант неподвижно стоял на коленях перед госпожой, ладонь его покоилась на ее животе. Сама Моргана смотрела на мальчишку со странным смешением чувств, однако прикосновению его руки не противилась. *** Решение сделать Мордреда своим преемником захватило Мелеганта настолько, что Моргане казалось, будто он забыл обо всем на свете — даже о своей великой любви к Гвиневре. В общем-то, ведьме это было только на руку: ведь, так или иначе, она рассчитывала, что ее пока нерожденный сын заставит Артура заплатить сполна за всю ту боль, что ей, Моргане, пришлось испытать по его вине. А под покровительством сильного правителя, должно быть, он еще быстрее совершит правосудие. Вот только что-то во всем этом Моргану смущало — а что именно, она и сама не могла сказать. Может быть, все дело было в том, что она не считала Мелеганта таким уж сильным. Горячим, злым, с кипящей молодой кровью и острыми зубами — но не сильным. Не тем, кто сумел бы защитить Мордреда. А может быть, ей не хотелось, чтобы сын давал клятву вечной верности еще кому-то, кроме своей матери — хоть самим богам тьмы. Хотя, вероятнее всего, Моргана просто чувствовала себя странно и неуютно оттого, что Мелегант, с тех самых пор, как узнал о ребенке, не отходил от нее ни на шаг. Если раньше одна только Лея ухаживала за госпожой, то теперь к ней присоединился и Мелегант. Разумеется, в меру своего мужского понимания того, что нужно беременной женщине. Но и этого было достаточно, чтобы Моргана уже через несколько дней начала медленно сходить с ума. — Нет, милый, я ничего не хочу, — полулежа в постели, повторяла она в который раз, и изо всех сил сдерживалась, чтобы не испепелить настырного юношу прямо на месте. — Ты уверена? — Мелегант настойчиво заглядывал ей в глаза, готовый выполнить любое ее поручение. — Я уже послал Лею в лес, чтобы она собрала травы и приготовила настой. Ну, тот самый, от которого тебя перестает тошнить… Чем ей велеть тебя накормить, когда она вернется? — Я не голодна, — терпеливо отвечала Моргана. — А ноги не болят? — не унимался Мелегант. — Ты натираешь их той мазью каждый вечер, как я тебе сказал? Еще на несколько недель тебе хватит? — Нет, ноги у меня не болят. Пожалуй, только поясница… — Моргана поморщилась, потерла ноющее место и хитро улыбнулась. — Вот если бы ты мог растереть мне спину, я была бы тебе очень признательна. Для верности она даже начала стягивать одеяло. — Ничем не могу помочь, — увидев это, Мелегант брезгливо передернулся и поднялся с колен. Моргана только усмехнулась: она знала, чем можно его утихомирить и отпугнуть. Ох уж эти мальчики… Но Мелегант не ушел и не оставил ее в покое, как она рассчитывала. — Прости, — он вздохнул, — я действительно волнуюсь за Мордреда. Он должен родиться здоровым и сильным, а, значит, ты должна чувствовать себя хорошо. Сейчас это — то, чего мне хочется больше всего. — Лукавишь, — протянула Моргана, криво улыбнувшись, и грузно откинулась на подушки. — Вовсе нет, — нахмурился Мелегант. — Почему ты так решила? — Только потому, что ты не знаешь, о чем говоришь. Разве можно желать здоровья ведьме, у которой в брюхе зреет ядовитый плод тьмы? … — В этом плоде вся моя жизнь, — ответил Мелегант. — А пока ты не родишь, и в тебе тоже. Он почтительно склонил голову и вышел из спальни, оставив Моргану в одиночестве. Та, раздумывая над его словами, только хмыкнула. — «В тебе тоже», — передразнила она его, обращаясь в пустоту. — Ха! Так я и поверила… …но верить приходилось. Месяцы шли, живот становился больше, а Мелегант был рядом. И за эти дни он, кажется, даже ни разу не заговорил о Гвиневре. По крайней мере, в присутствии Морганы. *** — И кроме того, не забывай: мне нужен будет советник. — Тебе придется потрудиться, чтобы заслужить благосклонность Мерлина… — Мерлин? К дьяволу Мерлина. Ты будешь моей правой рукой. Я не могу забыть, как много ты сделала для меня, и потому помогу тебе, как ты помогла мне. Ты дашь мне трон, а сделаю так, что весь Камелот будет бояться даже произносить твое имя. Ведь ты этого хочешь, верно? *** …Моргана так и не смогла понять до конца, чем же вызвано такое великодушие. Особенно со стороны того, у кого и души-то нет. Что на самом деле было нужно этому глупому, упрямому и заносчивому щенку, который способен был только упиваться собственной злостью да мечом размахивать? Ведь не мог же он, в самом деле, привязаться к ней? Конечно, не мог, сама отвечала Моргана на этот вопрос, и злилась на себя за то, что вообще допускала подобные мысли. Даже если Мелегант что-то и любил в ней, то только ее пузо, которое скоро станет таким огромным, что, наверное, накроет тенью весь Камелот. Моргана для Мелеганта — нечто вроде образа, алтаря, темной богини-матери, не имеющей лица. Что угодно, только не женщина. Он храбрится, лишь пока у него есть возможность молиться и преподносить ей дары в виде клятв вечной любви и преданности. А вот как он поведет себя, когда плоть от ее плоти, ее кровинка появится на свет и заявит о своем могуществе — несоизмеримо большем, чем сила какого-то мелкого князька, принявшего в свое сердце тьму и лишившегося половины лица? … Струсит, была уверена Моргана. Струсит и пустится наутек. И его вины в этом не будет: Мелеганту недоставало стойкости духа, и Моргане слабо верилось, сумеет ли он когда-нибудь доказать ей обратное. *** — Нет, милый, не хочу. Мне не нужно, чтобы меня боялись. Всю свою жизнь я только и делаю, что внушаю людям страх. Чего бы мне хотелось сейчас — это немного любви, хоть самую капельку… Моргана жалела о своей откровенности больше, чем о потерянных впустую годах жизни. — Не сомневайся, — говорил Мелегант, брал ее руку в свою, смотрел ей в глаза и серьезно повторял: — Не сомневайся. Моргане оставалось только гадать, что он имел в виду.