Холодный праздник

Голова Самсона откидывается от удара. Раньше он сломал бы ему челюсть, сейчас вызывает лишь легкий спазм. Самсон открывает глаза, пытаясь сфокусироваться на фигуре перед ним. Каллен неосознанно отряхивает руку и с отвращением кривится. — Что, дружок, жизнь стала слишком сложна для тебя? Лириум кончается? Самсон пытается добавить к своим словам усмешку, но отлетает от нового удара. Он чувствует соленый привкус крови во рту. Бывшему храмовнику лириум уже давно не нужен. Теперь он внутри, прорастает сквозь кожу уродливыми наростами, течет по крови, меняя даже манеру движений. Самсон знает, что омерзителен. Он сплевывает кровь и пожевывает губу, пытаясь придумать новую колкость. Получается плохо, перед глазами темно, а Каллен никуда не спешит. — Если ты так по мне скучал, надо было прийти раньше, а не прятаться за спинами своих солдат. Самсон прикрывает глаза в ожидании нового удара, но ничего не происходит. Женщина, стоящая между ним и Калленом, так растрепана и скромно одета, что Самсон не сразу понимает, кто это. Она кладет руку на плечо Резерфорда и твердо говорит: — Хватит. В ее речи проскальзывают характерные звенящие нотки, и по этому голосу он признает Инквизитора. Он начинает хохотать, безвольно повиснув на цепи. Какая ирония, что именно Инквизитор пришла спасать его. — Ты слышал, Каллен? — почти захлебываясь от смеха, выкрикивает Самсон. — Мамочка запрещает тебе драться. Инквизитор мотает головой, даже не обернувшись. — У тебя трудный день. Тебе нужно отдохнуть. — Конечно, — продолжает глумиться Самсон. — Он ведь так надорвался, избивая меня. Каллен смотрит сначала на него, переводит взгляд на Инквизитора, а затем, будто опомнившись, поспешно покидает камеру. Инквизитор поворачивается к нему, и Самсон замечает, какое у нее странное отстраненное выражение лица. — Теперь допросом буду заниматься я. Вместо смеха из его горла вырывается глухое бульканье, заодно с каплями крови. — С чего вы взяли, что я буду отвечать? — бросает он, когда удается совладать с голосом. —Я объясню, — деловито кивает Инквизитор.— Ты дашь мне ответы, или «мамочка» отдаст тебя на опыты. Инквизитор говорит это спокойно, без злобы и угрозы, просто утверждая очевидную истину. А Самсон так некстати вспоминает опыты Имшеля и его несчастных жертв. Его передергивает от ужаса, и маска бравады падает. — Я не ожидал ничего другого от таких, как вы. Инквизитор грустно улыбается, осматривает его с головы до ног с нескрываемой жалостью и добавляет: — Я приду завтра, будь готов отвечать. Инквизитор пришла на следующий день, как и обещала. В том же сером платье, завернувшись в такую же неприметную шаль, словно она желала слиться со стенами темницы. Она идет на другой конец камеры, устраивается в маленькой нише и просто смотрит на него. Спустя несколько минут Самсону становится неуютно чувствовать на себе этот неподвижный взгляд. — Ну и что же, леди Инквизитор? Инквизитор кивает, будто только и ждала его вопроса. — Зачем ты провоцировал Каллена? Ты ведь знал, что он будет избивать тебя. Самсон невесело усмехается. По сравнению с тем, что он перенес в трущобах, допрос Резерфорда кажется детской забавой. — У меня тут не так уж много развлечений, леди Инквизитор. А наш лицемерный святоша как весь бродячий цирк в одном лице. Инквизитор недоверчиво склоняет голову набок. — Каллен — забавный? — А разве нет? Он так старательно убеждает себя в том, что это я повинен во всем зле на Тедасе. И особенно в его зависимости. Ему не хватает смелости признать, что он просто искал утешение в лириуме. Точно также моим дорогим братьям недоставало храбрости принять тот факт, что Церковь привязывала нас лириумом ради своей выгоды. —Так вот оно что. Ты пошел в услужение к древнему порождению тьмы, отравил себя и своих собратьев красным лириумом и решил уничтожить мир только из-за злости на Церковь? Самсон чувствует, как внутри поднимается волна ярости. Можно подумать, злости на Церковь было недостаточно. — Ты знаешь, что это такое, когда тебя втаптывают в грязь, о Великий Инквизитор? Знаешь, каково это, когда полностью ломают твою гордость, выбрасывают, как мусор, как негодную вещь? Ты представляешь, каково это — побираться, будучи готовым оттяпать себе руку за чертову дозу лириума? На последних словах Самсон срывается на крик и резко замолкает. Он замечает, что черты Инквизитора застыли, словно на каменной маске. Она медленно встает и идет к выходу. Уже у двери оборачивается и холодно бросает. — Я маг, Самсон. Гордость нам вырезают сразу. После разговора с Инквизитором в его камеру принесли койку и одеяло, хотя сама она больше не приходила. Самсону стоило бы радоваться, но он чувствовал, что уже не слишком нуждается во всем этом. По ночам он часто просыпался от ужаса, что лишился руки, просто чтобы обнаружить, что лириум понемногу завоевывает новые области его тела. Процесс шел медленно и оттого еще более пугал. Но, в конце концов, это был его выбор. А еще была скука. День за днем в этой сырой камере больше всего Самсон заботился о том, как развлечь себя. Поначалу он пытался общаться со своими охранниками, но обнаружил, что вызывает у них едва ли не суеверный ужас. После этого он принялся считать количество пораженных лириумом участков на своем теле и угадывать, сколько еще он проживет. Занятие оказалось не таким уж веселым. В конечном итоге ему остались только воспоминания, которые хотелось просто выкинуть из головы. В один день, а возможно и ночь, Инквизитор снова почтила его своим визитом. Она ворвалась в камеру и принялась нервно прохаживаться, отбивая военный марш каблуками. — Мне нужно знать, как избавиться от этого красного лириума. Ты понимаешь? Мне нужно знать, а ты не желаешь и слова произнести. — Почему же? У меня отличный запас трактирных шуток, с радостью поделюсь. Лицо Инквизитора искажается от ярости, и с этим бешеным взглядом, растрепанными волосами она похожа на отступницу из детских страшилок. Самсона поражает резкая перемена в ее поведении. Она бросается к нему, сжав кулаки, будто для удара, и крича, не помня себя. — Проклятый храмовник! Внезапно все прекращается. Инквизитор прислоняется к стене и сползает вниз, словно обессилев. Некоторое время она просто молчит, смотря куда-то в пол, затем тихо добавляет: — Они все рассчитывают на меня, ждут, что я найду способ избавиться от этой дряни, а мне просто очень страшно. Самсон замечает, какая она бледная и исхудавшая, как тень. У него перехватывает дыхание, но он по привычке списывает это на лириумное отравление. — Я действительно не знаю. Хотел бы, но — нет. Корифей не делился своими познаниями. Инквизитор переводит на него внимательный взгляд и спрашивает: — Ты ведь умираешь. Неужели тебе все равно? Вопрос застает его врасплох. Неужто и правда все равно? Ему казалось, что он уже полжизни мертв, фактическая смерть ничего в корне не изменит. Лучше уж так, уйти в силе, внушая страх, чем снова оказаться на улицах. В глазах Инквизитора неприкрытая жалость, и это вдруг больно ударяет его по самолюбию. — Тебе не стоит жалеть меня, леди Инквизитор. Я продавал таких, как ты, работорговцам. Ради крохотной дозы лириума. — Я знакома с твоей биографией. Но зачем ты мне это рассказываешь? — Ну, ты же Вестница Андрасте, простишь мне грехи от ее имени. Инквизитор только грустно улыбается. — Наши грехи, Самсон, принадлежат только нам. Она собирается уходить, но вдруг застывает вполоборота, нервно разминает пальцы и, наконец, тихо говорит: — Я думаю, у нас намного больше общего, чем ты думаешь. Это и забавно, и трогательно одновременно, так что Самсон мягко усмехается. Получается даже похоже на улыбку. — В таком случае как твое имя, леди Инквизитор? Она искренне удивляется, как будто ей никогда не задают этот вопрос, затем спохватывается и отвечает: — Я Эви. Лириум хочет вырваться наружу. Самсон хрипит от боли. Он не знает, сколько времени уже прошло, даже не понимает, когда теряет сознание, а когда снова приходит в себя. Все происходящее слилось в вереницу мелькающих пятен. Иногда ему удается что-то различать среди этого месива. Он видит прозрачные, как озера, глаза, непривычно обеспокоенные. — Эви… —хрипит он, протягивая руку вверх. Но его тут же мягко отталкивают, и он замечает увлеченную гномку, прежде чем опять впадает в беспамятство. «Она все-таки сдала меня на опыты». Ему хочется рассмеяться, но волна забытья накрывает его раньше. Он просыпается только, чтобы ощутить, как лириум ломает его тело. Он пытается открыть глаза, но веки оказываются слишком тяжелыми. Самсон едва может дышать, будто его прижали каменной плитой. — Сколько ему осталось? — храмовник различает знакомый голос. — Две луны, вряд ли больше. После этого или умрет, или… В любом случае, чтобы вы ни хотели узнать от него, Инквизитор, вам лучше поторопиться. Самсон думает о том, что теперь ему не нужно гадать, и засыпает почти спокойно. Эвелина рыдает в коридоре подземелья. Она сидит в углу, там, куда не падает свет факелов. Сырой камень источает холод, пальцы не сгибаются, словно оледенев. Эви притягивает колени поближе и сжимается в маленький комок. Она наконец-то все поняла, и это прозрение ужаснуло больше, чем порождения тьмы и драконы, вместе взятые. Весь мир сжимается до маленькой точки внутри, которая еще теплится, несмотря на окружающий холод. Инквизитор закрывает глаза и пытается остановить слезы. — Дорогая, что случилось? Эви вздрагивает и поднимает глаза. Холеный Дориан в своей белоснежной мантии выглядит так неуместно в этом сыром темном подземелье, что она не сразу находится с ответом. Дориан без долгих раздумий садится рядом, наверняка марая свой безупречный наряд. — Признавайся, этот несносный храмовник снова сказал тебе гадость? Маг беззаботно улыбается, только в глубине глаз запрятано беспокойство. Эвелина устало вздыхает, будто смиряясь с происходящим, и наконец говорит это вслух, как будто признается в преступлении: — Я люблю его. Дориан удивленно поднимает брови, и она повторяет, будто настаивая: — Я люблю его. Я любила его все это время. Она растерянно замолкает и продолжает спустя мгновение: — Я не понимала… Новая волна рыданий накрывает ее, она чувствует теплое объятие, и слова начинают литься непрерывным потоком. — Почему я не использовала свое время, Дориан? Почему я не использовала это время, чтобы любить его? Почему я была такой глупой? Дориан ласково гладит ее по голове и отвечает: — Ты еще можешь использовать это время. То, что осталось. Слезы высыхают, она удивленно смотрит на мага. Дориан мягко улыбается. — Еще ведь не поздно, Эви. Мягкое сияние свечей падает на лицо Самсона. Он поднимает глаза, и в этом неверном свете они кажутся красными, как рубины. А может быть, они такими и были, просто Эви не замечала. Сегодня вечером он не шутит, не ершится. Самсон удивленно осматривает комнату, временами задерживаясь на еловых венках и блестящих шариках, которыми она так старательно украшала свое обиталище. Эви наливает вина в его кубок. Храмовник принимает его со странной робостью, которую она не замечала в нем никогда прежде. Она возвращается на свое место, делает глоток и отставляет кубок. Они проводят время в молчании, но это приятное молчание. Камин тихо трещит, а со двора слышны отдаленные крики празднующих. Эвелина внимательно изучает своего гостя, от его непривычного смущения у нее щемит сердце. Инквизиция отмечает Первый День, а Инквизитор рассматривает красные прожилки на лице бывшего храмовника. Никогда раньше она бы не посчитала его привлекательным, но сейчас Самсон кажется самым красивым мужчиной на свете, и даже эти следы болезни не уродуют его. Он кажется более близким, чем всё, что ее окружает. Эви впервые хочет остановить время, дать этому моменту застыть. Она пытается зацепиться за эту тишину и этот покой, удержать, продолжая молчание. Самсон с трудом размыкает губы, и его глухой голос странным образом наполняет всю комнату: — Ты знаешь, когда меня выгнали из Ордена, я был уверен, что ничего подобного со мной больше не произойдет. В ответ на вопрос в ее глазах Самсон тяжело сглатывает и продолжает: — Я не думал, что когда-либо ко мне снова будут относиться как к человеку. Как к человеку, а не как к грязи под ногами. Эви и сама не понимает, как оказывается рядом с ним. Она кладет руку на его плечо в утешающем жесте, но Самсон отодвигается. —Лучше не касайся меня, Эви… Он говорит это мягко, будто извиняясь, а Эвелина чувствует, как глаза начинает жечь. — Только один раз, —говорит она, и ее голос дрожит лишь чуть-чуть. Эви легко целует его в висок, область, еще чистую от красного лириума. Она прикрывает глаза, стараясь запомнить этот миг как можно лучше, а спустя секунду уже отходит от Самсона. Он улыбается мягко и туманно, но, когда поднимает глаза, в них уже пляшут лукавые искорки. — Ай-яй-яй, Великий Инквизитор— и совращает своего пленника. Как нехорошо пользоваться служебным положением. Эвелина отмахивается от него и сдавленно смеется. Самсон почти не соврал. — Ты невыносим. — Я знаю, — Самсон кивает с гордостью и указывает на пирог с рыбой.—А теперь давай попробуем этот шедевр кулинарии, будет обидно, если всё испортится. Последние две недели Эвелина почти не выходит из темницы. Ей кажется, что прошел по меньшей мере год. Самсон больше не разговаривает с ней. Большую часть времени он пребывает в бреду, то кляня Церковь, то моля о пощаде. Иногда к нему приходит короткий, но спокойный сон. Всё это время Эви держит его за руку и меняет повязки — она не знает, как еще помочь ему. Эта помощь скорее символическая, лириум прорастает из тела Самсона, и никто не может сказать, как это остановить. В темнице почти никто не появляется. Поначалу приходила Кассандра и ругала за безответственность по отношению к своим обязанностям. Но теперь о ее существовании словно забыли. Она стала такой же невидимой, как Самсон. Да и стоило ли их винить? После всех этих битв люди больше не хотят вспоминать о кошмаре, о красном лириуме и страданиях, которые он приносит. Но мир Эвелины был здесь, в затхлой темнице, корчился и тяжело стонал. Сейчас он спал. Эви уже научилась принимать с благодарностью подобные передышки. Она слушает рваное дыхание Самсона и рассматривает свои руки в промасленных кожаных перчатках. Дагна предполагала, что отсутствие непосредственного контакта кожи и красного лириума может защитить ее, но правда была в том, что они даже не представляли, как действует это вещество. Дверь открывается с легким скрипом. Хоук ступает по-кошачьи мягко и тихо. В другой ситуации Эви не заметила бы его появления. Но она уже так отвыкла от мысли, что за этими стенами есть иная жизнь, что Хоук кажется созданием из другого мира. Она наблюдает за ним настороженно, не отводя глаз. Хоук скользит взглядом по распростертому на узкой кровати Самсону и говорит невзначай, как если бы продолжал давний разговор: — Мы сталкивались с ним в Киркволле пару раз. Он был… —он запинается на секунду, но тут же продолжает, — неплохим человеком. Эви продолжает молча смотреть на него, у нее нет сил для светской беседы. Хоук вдруг резко ссутуливается, тяжело вздыхает и будто стареет на десяток лет. Он выуживает из кармана крохотную баночку и ставит на столик со снадобьями. — Достаточно десяти капель. Он говорит это сухим, деловым тоном, также, как рассказывает план атаки, а затем разворачивается и быстро покидает камеру. Эви смотрит то на баночку, то на свои руки. Яд выглядит на удивление привлекательно. Никаких отталкивающих кислотных цветов. Жидкость вязкая, кажется медовой, с яркими золотистыми проблесками. Она всем своим видом говорит, что дарит не боль, но избавление от боли. Эви прикрывает свои сухие воспаленные глаза. Самсон снова начинает кричать. Он, кажется, плачет, умоляя не прогонять его. Он просит прощения. Эвелина сбрасывает перчатки и проводит рукой по спутанным волосам храмовника, но тот плачет только горше. Она подходит к столику и со щепетильной тщательностью разводит яд в отваре эльфийского корня. После приподнимает голову Самсона, украдкой целует в висок и подносит чашу к его губам. — Все в порядке, это лекарство. Тебе станет лучше. Самсон подчиняется и откидывается на подушку, наконец успокоившись. Эви держит его руку, пока та медленно холодеет. Когда рука становится ледяной, Инквизитор позволяет себе сдавленный всхлип. Эви стоит на самой высокой части крепостной стены и ловит ртом снежинки. Она отстраненно замечает, что не чувствует холода. Вообще ничего не чувствует. Уже наступила ночь, и все разошлись по комнатам, только патрульные изредка бросают на нее хмурые взгляды. Она прикрывает глаза, слушая завывания ветра. Вскоре эта успокаивающая мелодия нарушается тихой руганью. — Треклятый юг, демоны его забери! Как вообще может быть так холодно?! Эвелина только устало вздыхает, узнав голос Дориана. — Эви, что ты только тут делаешь? На дворе вьюга, если ты не заметила. Она наконец оборачивается, чтобы наткнуться на промерзшего злого мага с белыми от инея усами. Лицо Дориана вдруг становится серьезным и печальным. — Ты как? Инквизитор коротко кивает и замолкает, пытаясь понять, как она в самом деле. Ответ удивляет ее саму: — Я в порядке. Ему больше не больно, а значит, и я в порядке. — Мне очень жаль. Она слышит искреннее сочувствие со стороны мага, но понимает, что ей совсем не жаль. Не жаль, что она узнала Самсона, пусть даже в последние дни. Было бы куда страшнее никогда не встретить его. — Не нужно. Ты был прав в конечном счете. У меня было время — и оно было прекрасным. Дориан застывает с грустной улыбкой на губах, а затем встряхивается и говорит: — Пойдем в крепость. Варрик уже разогрел вино и приготовил карты. Эви послушно идет за Дорианом и мимоходом спрашивает: — А можно я не буду играть? Просто посмотрю. — Нет, Эви, играть будут все. У лестницы Эвелина останавливается и бросает последний взгляд на причудливый полет снежинок. Отсюда был прекрасный вид. Она ощущает легкую дрожь, закутывается в плащ покрепче и направляется к крепости.