***
Юнги опять наблюдает за Хосоком, тому идет форма официанта и этот длинный фартук. Он плавно скользит между столиками, улыбается широко и с каждым приветливо, вежливо разговаривает. Чон, по мнению Мина, весь из себя такой идеальный, загадочный и действительно красив. А Шуга только сминает салфетку за салфеткой в руках, раздражаясь. Он ревнует. И как же он ревнует. Вот Джей замечает его и немного смущается, и улыбку натягивает. А у сидящего за столиком внутри все сжимается, ну потому что тот улыбается всем почти искренне, а Юну через силу. — Привет, — Юнги становится неловко от того, что парень напротив смущается и явно не хочет последнего видеть, но не подойти и хотя бы не поздороваться будет еще более неловко. И Мин вдруг вспоминает те вечера, когда они разговаривали свободно и с интересом. — Привет… Неловкое молчание, будто и не было ничего никогда между ними, и та нить, которую Юнги сам протянул между ними оказалась очень тонка, а, может, ее и вовсе не было. И Мин уже сто раз пожалел, что решил прийти сюда, на душе совсем тоскливо и в груди комок. — У меня смена заканчивается через полчаса, — вдруг проговаривает Хосок, а брюнет дышать перестает, — можем немного пройтись, а то у меня дела еще есть. Юнги не отвечает, а только глупо качает головой, соглашаясь, потому что в горле совсем пересохло, да и вообще вспомнить бы еще как разговаривать. Ветер сегодня по-настоящему холодный, а у Юнги руки мерзнут жутко, он, как всегда, забыл свои перчатки, а куртку надел зачем-то тоже не по погоде и как на зло, карманы у нее совсем маленькие и руки с трудом умещаются там. Хосок изредка посматривал на скукожившегося Мина, но упорно молчавшего, и не выдержал. Он снял с себя шарф и укутал остолбеневшего Шугу. А руки у Хосока очень горячие. Тот достал из карманов своего пальто теплые перчатки и натянул на руки Юна. Слишком смущающее. Слишком тепло. Слишком заботливо. Слишком много слишком. Да, Чон Хосок идеален. «Какой, к чертям, натурал-брутал, когда рядом это чудо света, не обманывай себя, Мин Юнги», — думает про себя брюнет. — Зачем? — почти шепчет он. — Так ведь замерз же? — и рыжий опять улыбается ему, как всегда это делал, лучезарно, заразительно. Эту болезнь нельзя вылечить. — Ты мне нравишься! — выпалил Мин и зажмурил глаза. — Нравишься до боли в груди, нравишься так, что забываю кто я, так, будто не будь тебя, я никогда бы не смог научиться дышать по-настоящему! — Ты ведь меня не знаешь совсем, — вздыхает Чон и смотрит себе под ноги, а в карманах сжимает кулаки, лишь бы не начать плакать, потому что Мин ему тоже нравится. — Если узнаешь все мои тайны, возможно, убежишь от меня. — Да, я не знаю тебя до конца, но дай мне этот шанс, — Юнги подбегает к нему, хватается своими пальчиками за ворот пальто и сжимает в кулаках. — Ты не можешь решать за меня, убегу я или нет, ты тоже не знаешь. Дыхание Шуги слишком близко, оно почти обжигает, и пахнет он так вкусно, немного тмином, немного листами бумаги, на которых пишет свою лирику. Хо прижимает его к себе ближе, впиваясь в каждую косточку, молекулу под названием «Мин Юнги» и лбом упирается в каштановую челку. — Пойдем, я представлю тебя кое-кому, — не дожидаясь ответа, просто берет за руку и мчится неизведанно куда, да и Мину все равно, лишь бы эта теплая рука не отпускала его никогда.***
— Папа! — звонкий детский голосок разносится в прихожей уютной квартирки, девочка с разбега прыгает в объятия Хосока, тот ее прижимает к себе и целует в щечку. — Су Ми скучала. — Папа тоже скучал, — Хосок еще раз чмокнул в носик и перевел взгляд на вошедшую из гостиной женщину, и поклонился ей. — Здравствуйте, омони. Позвольте представить, это мой друг Мин Юнги. Юнги в свою очередь тоже поклонился и ощутил в волосах на своей голове маленькую ручку. — Папа, у него такие мягкие волосы, прямо как у Су Ми, а братик останется с нами поиграть? — Я пойду, Хосок-ши, — проговорила приятная женщина. — Ужин я оставила на плите. — Спасибо, будьте осторожны по пути домой. Шуга никогда не задумывался о семье и, тем более, о детях, но то, что он увидел сегодня вселило в него тепло, уют и покой. И в сотый раз он себе повторяет, насколько идеален Хосок. Такой разный и такой родной. А еще сильный очень и стойкий. Хосок ему рассказал, что он рано женился и у них появился ребенок, о том, что мать Су Ми погибла спустя год после рождения дочурки, и то, что Хосок все эти три года сам воспитывал этого маленького человечка. Как разбежались все так называемые «друзья», кроме Намджуна. Работая не покладая рук, продавая свои песни, чтобы обеспечить семью, и лишь раз в месяц позволяя себе расслабиться и выйти на сцену одного небольшого клуба. Такой Хосок, который счастливо улыбается маленькому солнышку у него на коленях, и Мин думает, что Су Ми точно в папу пошла. — Я уложил ее, устала, наверное, так крепко спит, — Юнги улыбается немного глуповато, но искренне и от души. — Она у тебя замечательная. Хосок сидел на кухне, на большом подоконнике, поджав ноги и держал чашку теплого чая с лимоном в руках, и теперь Юнги понял, почему от Хосока всегда пахло этим цитрусом, похоже это его любимый напиток, и галочку у себя в голове Юн все-таки поставил. — Я не убегу, — Мин насмелился, подошел и обнял со спины рыжеволосого, прошептав почти на ушко. — Будь у тебя тут целый детсад, будь ты хоть десять раз занозой в заднице, любого, слышишь, любого тебя люблю, всего без остатка… А у Хосока руки дрожат, сердце в кульбитах заходится, и слезы на глазах, потому что не любили его так никогда, даже с женой было по-другому. Он благодарен судьбе за то, что подарила ему такую жизнь, да, не идеальную, но если это нужно было вытерпеть, чтобы ощущать на себе чужие холодные пальцы и сердце, бьющееся в груди у того за спиной, то он, Чон Хосок, пройдет все девять кругов ада. Он разворачивается к Шуге лицом и заключает в объятия. Первый их поцелуй словно высшее таинство, ритуал по скреплению союза на века. Трепет, расходящийся по коже мурашками. Запах лимона и тмина смешивается и становится их общим. Юнги подается в руки Хосока, а тот бережно берет, теперь уже свое, и несет в их спальню. Смущению не осталось места, это лишь нежность в чистом виде, концентрация превышающая лимит. Максимум дозволенности и доверия. У Юнги стоны сиплые и пробирающиеся до самого солнечного сплетения, сжимающиеся у Хосока внутри. А у Чона руки горячие, расходящиеся тепло по коже, то чего так не хватало Юнги. И это чертовски приятно: засыпать окутанному этим теплом под мирное сопение лежащего рядом Хосока.***
— Папа, а можно я буду братика называть мамой? — Юнги поперхнулся только что отпитой водой из бутылки и закашлялся. — Если у меня уже есть папа, то надо маму! — Су Ми, но Юнги мальчик, он не может быть мамой, — Хосок мельком подмигнул Мину, от чего тот больше надулся, а Хо только приятно, ну просто потому что надутые щечки Мин Юнги выглядят забавно. — Давай будем называть его Шугой? — А почему? — задумалась девочка. — Потому что братик сладкий-сладкий как сахар, — родитель потрепал свое чадо по щечке и засмеялся. — Ты чему детей учишь, дурень? — толкнул в плечо Хосока, а тот только сильнее засмеялся. Су Ми вырвалась из отцовских рук и побежала по парку, где они прогуливались, крича: «Шуга, вкусный Шуга! Су Ми любит сладкое!» Юнги не выдержал и тоже фыркнул. А Хосок взял за руку и сплел их пальцы. Сердце, не переставай стучать рядом с Хосоком никогда.