стань мне вновь моими рваными джинсами.
без тебя я не понимаю прозу.
я забью на все свои прежние принципы.
ветер.
ночь.
ты.
пистолеты и розы.
Никифоров не чувствует ничего, кроме того, что раздавлен, подавлен и разбит.
Никифоров лишь смеется, старается вновь не разрыдаться от ужасающей тоски и пустоты.
Никифоров устал просыпаться
один.
В Питере холодно, пасмурно и всё как всегда. Но в квартире холоднее обычного. Не найти столько свитеров, носков и одеял, чтобы согреться. Согреться не помогает горячий чай и портвейн. Становится только хуже, но Виктор не знает, что сделать ещё, чтобы наконец забыть. Забыть о том, что у него должны быть эмоции. Должны быть чувства.
Должна быть любовь.
Мысли о любви греют душу. Мысли о родственной душе заставляют на секунду погружаться куда-то глубоко в себя. Родственные души — это легенды о настоящей любви. Любви, которая предначертана судьбой. И от неё не убежать. Кажется.
Когда-то Виктору рассказывали, что каждое событие или даже элементарная фраза могла кардинально изменить твою жизнь. Посмотри ты в глаза кому-то или скажи первому встречному «привет». Всё меняется. Потому что это, должно быть, нормально. Нормальны встречи и расставания.
Нормально и подростковая влюбленность, когда тебе за тридцать.
Виктор не хочет понимать. Не хочет ничего. Хочет лишь немного тепла и счастья, счастья в свои почти тридцать. Виктор не хочет смотреть на рассвет один и пить сладковатый чай со вкусом апельсина и лимона.
Никифоров часто мечтал о родственной душе, хотел себе цветки мака на шее, хотел быть чьим-то важным человеком. Хотел себе того, которого готов был любить больше чем лёд. Больше чем свои коньки. Хотел любить человека больше, чем Набережную и произведения Чехова, Гёте и Брэдбери. Хотел просто любить.
Он хотел любить
Юри.
Хотел, чтобы тот был его с ног до головы. С его недостатками, шрамами на руках и тараканами в голове. Он смеется звонко, счастливо и ему действительно хорошо и без Никифорова. Он всегда добр, всегда тих и скромен. Всегда. Всегда прекрасен и совсем идеален.
Память хранит всё, что было и всё, что будет. Виктор обещает себе, что сможет всё. Всё, что можно и нельзя. Всё, что даже считается непостижимым. Непостижимым выполнить четверной флип и просто взять и заполучить себе Кацуки. Забрать его к себе, не отдавать его никому и дорожить, как самым дорогим в своей жизни. Хранить, как хранит ювелир драгоценность. Хранить, как хранят библиотекари ценные книги. Хранить, как хранят картины художников в музее.
Виктор думает, что Юри — его бриллиант. Он его самая ценная книга. Книга, в которой написано все самое сокровенное. Он его картина. Он — его самая лучшая находка. Он — его все.
Никифоров слышит, как говорят о любви. Никифоров знает, что такое любовь. Любовь есть в галереях, любовь изображена на картинах. Изображена любовь мужчины и женщины. Но Виктор не видит в своей любви ничего странного, не видит ничего ужасного. Видит лишь красоту, видит изящество, видит это в его выступлении. Видит признание, видит боль и чувствует всё это. Чувствует это всем сердцем.
Понимает его, как никто другой.
Виктор не хочет мучиться, терзать себя мыслями и болью.
Но всё может измениться. Словно резко смешали колоду карт и разложили всё заново. Судьба меняется и меняется жизнь, ступи ты не туда и двигайся ты в другом направлении.
В январе в Питере холодно.
А Никифорова тянет на улицу, ведь будто знаешь, что это важно! Трезвая сторона его разума кричит, мол, куда тебя тянет, Никифоров! Опомнись! Но мужчина бежит на Набережную, туда, куда зовет душа. Это сильная связь. Это слишком сильная связь, что может свести с ума.
Связь, которая причиняет боль, пока ваша родственная душа находится на другом континенте, в другой стране или на другой планете. Это причиняет боль, когда можешь только мечтать прикоснуться и понять, что это не сон. А потом позволить себе смелость. Притянуть к себе, не отпускать, а потом целовать. Целовать долго, чтобы запомнить каждую ранку и вмятинку. Распробовать вкус и дышать приятным запахом мороза и обладателем ненавязчивого, приятного парфюма.
Мужчина не ошибается, когда видит лохматую темную макушку и знакомый шарф, который Виктор дарил
ему на Рождество.
Сейчас он в ступоре, потому что не знает, что нужно делать. Руки мелко подрагивают и кажется по щекам катятся слезы и Никифоров не может понять, слезы чего? Радости или скребящего, словно кошка, одиночества. Он кричит: «Юри!». А тот испуганно оглядывается и застывает, уставившись на русского фигуриста.
Секунда.
Две.
А после оба бегут на встречу друг другу и Виктор не может поверить своим глазам, когда видит такого родного, милого японца. Виктор все плачет и зацеловывает его лицо, шепчет что-то невнятное и не хочет отпускать. А тот и не сопротивляется, наоборот, жмется крепче. Настолько, будто хочется слиться воедино. И больше никогда в жизни не расставаться.
Вот она, родственная душа. Вот она — твоя любовь. И Виктор клянется остаться с ней до конца. Клянется беречь, как самый дорогой драгоценный камень.
— Я знал, что ты вернешься. Я скучал.
— Я не мог не вернуться, потому что люблю тебя.
*
В квартире больше не холодно так, когда находишься один. Больше не холодно, когда под боком сопит твой теплый комочек, бормочет во сне и жмется сильнее. Виктор тихо смеется, когда наблюдает за сонным Кацуки. Он выглядит мило.
Виктор делает им чай в пять утра, кутается вместе с ним в плед и смотрит на высотки города. А после они говорят. Говорят так, будто слишком много не видели друг друга.
— Юри, ты знаешь, что я люблю тебя? — мужчина утыкается носом в темную макушку и вздыхает, обнимая парня. Просто потому что наконец хорошо.
— Знаю, — кивает Кацуки, соглашаясь и жмется сильнее к Никифорову, сплетает пальцы рук и чувствует, что что-то невероятное происходит внутри. Приятно разливается тепло и необъяснимый восторг, когда хочется прыгать, — И поэтому люблю тебя. Даже больше. Люблю тебя больше, чем кого-либо.
— А я не сомневался, — шепчет Никифоров.
На шее Виктора распускаются цветки мака. И кажется, это единственное что могло окончательно свести с ума.
