Ее волосы похожи на пух — мягкие, непослушные, легкие — они неуклюжими прядками выбиваются из-под шапки, корявым, помятым шарфом ложатся на ее плечи почти до лопаток. Потертая вельветовая куртка какого-то непонятного ржавого цвета с белыми разводами мела — «Вот неуклюжая» — из-под нее виднеется пола вытянутого свитера и непонятно, то ли он настолько грязный, то ли он действительно не белого, а молочного цвета. Малфой скользит взглядом по худым икрам, обтянутым разноцветными гетрами и непонимающе хмурится, глядя на босые, грязные ноги: она сжимает пальчики на стопах, загребая скользкие, осенние листья и под грязью совсем не видно что кожа от холода почти посинела. «Неуклюжая, глупая, и больная». Он как-то настороженно озирается — ходить в Запретном лесу, пусть даже и днем, все равно не разрешается, да и стремно как-то — но вокруг никого нет и чертов Поттер с компанией своих грязнокровок не мчится докладывать директору о нарушении. Драко невольно ведет плечом, мимолетом вытягивая ладонь из кармана брюк чтоб удержать равновесие, слегка подскользнувшись на прелой листве, покрытой следами флобберчервей и еще каких-то непонятных слизней. Он брезгливо морщится, снова скользнув взглядом на ее босые пятки, когда она приподнимается на носочки, как будто пытаясь дотянуться до кого-то раскрытой, доверчивой ладонью, и решительно не понимает, как она может так запросто стоять в этой мерзости. Маленькая ладошка натыкается на что-то в воздухе — и это выглядит еще страшнее, на самом-то деле, при чем Драко не знает наверняка почему: потому что это нечто может быть (ну чисто теоретически, если оно есть) опасным или потому что это нечто может быть опасным для такой маленькой хрупкой девочки.
Она молчит, словно бы и не слышала, как он сдавленно бубнил ругательства несколько шагов назад, когда поскользнулся, словно бы и не слышала треск веток. Она даже не оборачивается на шелест листьев под его ботинками.
— Эй ты, чокнутая, — он не знает, как правильно себя вести, как правильно к ней (к НЕСлизеринке) обращаться, а особенно теперь, когда рядом нет ни Кребба, ни Гойла, и поэтому его голос звучит неуверенно, тихо, будто бы путник, который в жуткую вьюгу решил попробовать сократить путь по заледеневшей реке.
Она даже не вздрагивает, осторожно опускается на пяточки — Малфою кажется, что она чем-то похожа на вейлу в легкости своих движений — и оборачивается.
—Здравствуй. — она смотрит открыто, без страха, паники и, что удивительно, без ненависти, а Драко коротко моргает, потому что не может выдержать этот прямой взгляд почти прозрачных голубых глаз. Таких же по оттенку, как у него самого, только, наверное, чуточку теплее — по крайней мере, должны быть, потому что эти глаза видели солнечный свет гораздо чаще, чем его собственные.
Она смотрит на него еще несколько секунд и он думает, что надо бы что-то сказать — он же всегда находит, что сказать — но как на зло в голову не приходит ни одной надменной фразы, способной ее отсюда прогнать. Он уже почти решается сморозить какую-то банальную привычную насмешку, которую когда-то слышал от ребят про эту девочку, но она плавно отворачивается, поеживаясь от холода, неловко поджимает губы и разглядывает крону ближайшего дерева. «Странная, такая странная, как тетка Белла, если не хуже. Ту хоть за километр можно обойти, а эта…тихая.»
—Ты что, правда Полуумная? — вопрос вырывается сам по себе, и, наверное, он оскорбительный и об этой Малфой-младший задумывается чуть ли не впервые, но тут же трусливо кидает взглядом по сторонам: не услышал ли кто этих недопустимых для высокородного аристократа мыслей.
Лавгуд пожимает плечами, опускает голову и делает несколько хаотичных шагов полукругом, вжав голову в плечи- как будто это может ее согреть.
— Луна.—ни капли обиды, злости или огорчения в ее ответе и Драко снова не по себе, потому что он знает, как ставить на место Поттера с его ненавистью, как подкатывать к декану с его холодностью, как клеить Асторию с ее открытостью, как отвечать отцу с его снисхождением, но как говорить с Полумной — «Луна. Что за дурацкое имя?» — он не знает.
Это дьявольски странно — как будто впервые взлетать на метле, хотя, по правде. он и тогда себя чувствовал уверенней. Ему хочется проехаться по ее дешевой куртке, по болтающимся в ушах висюлькам непонятной формы и по ее внешности в целом, но он не знает как — не может физически повернуть язык для каких-либо грубых слов. Без Кребба с Гойлом он как безногий без костылей и каждый шаг дается с трудом, потому что не знаешь, как правильно, потому что в голове нет рецепта, нет инструкций для такой ситуации. Драко отталкивается спиной от дерева, так и не вынув руки из карманов брюк и лениво спускается с небольшого склона вниз, к этой опасной девочке, вопреки трусливому голоску в голове, предупреждающему о том, что кто-то может увидеть его с этой чокнутой, что это испортит ему репутацию, что добра из этого не жди.
— Надо же, сегодня так сыро. Папа говорит, после дождей в лесу растут грибы.
На этот раз тишину нарушает Луна, но так и не смотрит в его лицо и Драко хмурится, не понимая, к чему она ведет. Он медленно подходит к тому месту, где она стояла до этого и утыкается носком ботинка в край потертой, темно-розовой сумки с легкомысленной бахромой по краям. «Беатриче такую бы никогда не выбрала» — он почти видит, как брезгливо морщит носик его кузина Беатриче, та самая, помолвкой с которой отец ему грозит уже третий год: чистота крови, чтоб ей.
— С кем ты… кого ты гладила здесь? — он понимает, что вопрос дурацкий, потому что она же чокнутая на всю голову (эта девочка сумасшедшая, дочка того самого Лавгуда, который потерял свою недоделанную жену, видимо Луна вся в нее…) и скорее всего здесь никого нет, но он все равно спрашивает, подозрительно вглядываясь в пустое пространство перед собой.
— А, фестралы. — она чуть склоняет голову на бок, пожимая плечом, оборачивается и, встретив его недоуменный взгляд, охотно берется разьяснять: — Ну. которые возят повозки на первое сентября и в конце года, до станции.
— Повозка едет сама, — раздраженно хмыкает Драко, сердито пиная листья под ногой и тем самым, практически зарывая в них дурацкую сумку, — А этот бред сумасшедших будешь рассказывать у себя в Придире, для таких же аномальных как ты.
Вроде бы все правильно сказал, поставил на место — он же Драко Малфой, наследник одного из чистейших и благороднейших династий волшебного мира, так и надлежит общаться с грязнокровками и иже с ними — но внутри отчего-то липко и гадостно, как-будто он проглотил с дюжину слизней. Луна поднимает свои почти незаметные светлые бровки, досадливо кривит уголок рта — почти незаметно — но ничего не говорит и от этого ядовитые веревки неловкости становятся еще плотней, а на щеках пылает жар. Драко не знает почему, но смотреть в ее лицо отчего-то страшно.
— Они едят почти все, но больше прочего любят сырое мясо и яблоки. — вдруг произносит она как ни в чем не бывало и осторожно подходит к нему, становится плечом к плечу и смотрит куда-то вверх, усмехаясь. — Я люблю рисовый пудинг, но его почти никогда не подают у нас в школе. А ты?
— А я не люблю рисовый пудинг, — кривит душой Драко, пытаясь скрыть за раздражением собственную растерянность, но Луна и это пропускает мимо ушей.
— Зачем ты пришел сюда? — вопрос звучит совсем не подозрительно, с толикой детского любопытства и искренности и Драко это смущает еще больше, как и эта близость.От нее веет затхлостью, карамелью и чем-то еще — так пахнут куклы Беатриче, огромной стопкой сваленные на палку для игрушек. Забытые и никому ненужные. Малфой словно бы случайно отворачивается и делает несколько шагов спиной к ней — опять же, будто бы случайно:
— Не твое дело, Лавгуд. — фамилия Луны всплывает сама по себе, вероятно проказы долговременной памяти, А тебе что, законы не писаны? Мало тебе этого дурацкого узора на тряпках, — он дергает подбородком, указывая на разноцветную вышивку на ее прохудившейся вельветовой куртке, — Так ты теперь и без обуви ходишь, да? Что, настолько нравится амплуа ненормальной, да?
На самом деле ему хочется спросить, как она может так спокойно ходить босиком по осенней промерзшей земле, не холодно ли ей, не противно ли, но…все эти слова будто свет переломляются сквозь речевой аппарат, рвутся наружу через подсознание и вылетают в привычной форме: агрессивными, тяжелыми, колючими. Луна вздыхает, приседает на корточки, чтобы поднять свою сумку, невозмутимо отряхивает ее от листьев — Драко мимолетом скользит взглядом по ее тонким озябшим, едва ли сгибающимся от холода пальчикам — и снова поднимается.
— Моя обувь куда-то пропала. Так бывает иногда. Мои вещи куда-то исчезают.— она пожимает плечами и мягко улыбается, как будто он на самом деле добродушно ее об этом спросил: — Но они всегда находятся. Пусть не всегда там, где ожидаешь их найти, но всегда находятся.
Луна перекидывает ремешок сумки через плечо, А Малфой в это время думает про дурацкие кеды в неоновых звездочках, которые какой-то идиот за шнурки подвесил в арке коридора на четвертом этаже.
— До встречи, Драко. — ее голос почти беззвучный, как последний из осенних листьев плавно опускающийся на своих собратьев.
А он еще несколько минут тщетно пытается вспомнить, зачем же он в действительности пришел — один, без свиты, вдоль тропинки к хижине этого недолугого великана прямо на обочину Запретного леса — пока не замечает как едва заметно сдвигаются со своих мест листья: от него и до самой глуши — словно бы кто-то невидимый ступает на них аккуратными, неслышными шагами.
***
В следующий раз он сталкивается с ней зимой, сразу после Рождества: на ней дурацкое зеленое платье чуть ниже колен и серебристая переливающаяся мишура вместо шарфа на шее. Драко, солидно подогретый огневиски из запрещенных отцовских запасов, выскакивает в коридор, чтобы хоть немного передохнуть от этой нескончаемой вечеринки и по инерции еще несколько секунд смеется — неестественно и криво, как лед по весне. В коридоре тихо — все еще каникулы, многие остались дома. Он прислушивается к отдаленному галдежу за тяжелой дубовой дверью, из которой сам только что выскочил и не слышит ничего, кроме собственного дыхания. Какое-то время он бредет прямо, расслабленно пошатываясь под влиянием горячительного в крови и отчаянно пытается не слушать — не чувствовать.
С Луной он сталкивается спустя два лестничных пролета и крученый поворот коридора: она едва заметно покачивает ногами, устроившись на широком подоконнике и читает Придиру — журнал ее отца. Драко на мгновение останавливается, затем хмыкает, снисходительно качает головой куда-то в сторону, облизывает пересохшие губы и теперь уже целенаправленно бредет к этой странной Лавгуд.
Как всегда, она держит дурацкий журнал вверх тормашками.
— Добрый вечер, — произносит Луна, но не торопится опускать журнал, как будто нашла нечто крайне интересное и за ту секунду, что она могла бы оторваться от него, оно исчезнет.
Ее голос на ощупь похож на перо, на котором они практиковали чары левитации и Драко только сейчас понял, что этот голос ему…нравится. Он прислоняется плечом к каменной стене возле нее и на сей раз полной грудью вдыхает этот кукольный запах: он словно изощренный патронус заволакивает светлой дымкой все то дерьмо в его голове, которое все никак не получалось расставить по местам: ни с помощью отца, ни с помощью огневиски. В последнее время многое изменилось — Темный Лорд, Орден Феникса, война, в которой его род, древний, чистокровный и благородный, принимал непосредственное участие. Та самая война которой он, Драко, отнюдь не хотел — не потому что был паинькой, просто потому что не хотел. Война вынуждала его сопротивляться, бороться, вгрызаться и делать то, о чем в прошлом году можно было бы только шутить. «Убить Дамблдора, подтвердить метку, впустить Его служителей во дворец и…» — отец всегда говорил, что Темный Лорд вернется, что настанут светлые времена для чистокровных магов, но вот Темный Лорд вернулся, а Драко наблюдал, как весь свет заволакивает черная пелена скорби.
Мама, всегда изысканная и статная — с покрасневшими от слез глазами. Всегда.
Отец, всегда холеный и ухоженный — с залегшими намертво тенями под глазами, недельной щетиной и сцепленными зубами. Всегда.
Тетушка Белла, всегда импульсивная и замкнутая — в Мэноре. Всегда.
Равно как и тот грубый оборотень, блюющий по углам комками шерсти, еще с десяток Пожирателей и сам Темный Лорд.
Малфой Мэнор перестал быть домом и камин его давно отсырел — в нем не развести огня.
Драко все время смотрит на Дамблдора — на обеде, на ужине, на завтраке, смотрит в его светлые глаза сквозь очки-половинки, и думает, что старик сумасшедший, но убивать его не хочется, потому что — папа не знает, но старик Дамблдор однажды говорил с ним как с равным, гладил по волосам и теплой шершавой рукой накрывал плечо.
« О, Драко, твой отец великий волшебник, изначально сбившийся с пути. Но и ты…ты тоже великий, Драко. Наступит время и тебе придется делать тяжелый выбор. Но ты сделаешь его правильно в отличии от твоего отца. Ты славный ребенок, Драко. Я верю в тебя так же, как верю в Гарри.»
Убить его или умереть самому — позорно, как предатель рода, якшающийся с грязнокровками. Как Блэк.
Дурные мысли, которые не заглушить ни алкоголем, ни ссорами.
— Интересно? — Драко скрещивает руки на груди и кивает головой на Придиру с кривоватой усмешкой.
— Свежий номер, с рунами против брызгошмыгов.
— Кого? — Малфой насмешливо кривит лицо, стараясь изо всех сил показать свое отвращение, и наверное, произносит это громче чем планировал, но Луна снова не реагирует.
— Они забираются тебе в голову через уши, когда ты спишь. И выгрызают все внутри.
«Так вот оно что со мной. Брызгошмыги» — мысленно смеется Драко, при чем, похоже, даже его внутренний голос смеется с ноткой истерики.
— Почему ты здесь? — спрашивает он вместо того, чтобы снова высмеять ее.
— Читаю. — Луна пожимает плечами и неторопливо закрывает журнал, — В гостинной слишком душно.
— Нет, я спрашивал, почему ты в Хогвартсе, а не дома, как все нормальные?
— А ты?
— Что я?
Луна молчит в ответ, лишь смотрит на него своими прозрачными водянистыми глазами и чуть заметно улыбается. По крайней мере, ему кажется, что она улыбается, но на самом деле очень даже может быть, что это всего лишь маска вежливости на ее фарфоровом лице. Драко понимает, что она хочет спросить и еще он понимает, что она не со зла — она не хотела его поставить на место, ей правда интересно, почему он проводит каникулы в школе.
— Папа уехал в Норвегию, там хороший материал для репортажа. — наконец произносит она, так и не дождавшись вразумительного ответа и на какую-то долю секунды Малфой вновь чувствует этот лихорадочный румянец на своих щеках: как будто она намного старше него, намного мудрее, чем хочет казаться.
« На Рождество? Он уехал на Рождество?» — в голове не укладывается, потому что обычно Рождество в Малфой-Мэноре всегда проходило пышно и качественно: званые гости, бесчисленные подарки, чопорные кузины с кузенами, бабушки с дедушками, глинтвейн и огромная, украшенная домовиками елка. Разумеется, любовно подправленная мамой для идеального сочетания цветов игрушек.Зелено-серебристый.
— В последний раз мы отмечали Рождество вместе более десяти лет назад. Втроем.
Драко хочет съязвить насчет нее, ее отца и ее альтер-эго, но вовремя прикусывает язык, вспомнив о смерти ее мамы. Не то, чтобы его это волновало, но в последнее время слово «смерть» обрело для него ужасающий смысл — настоящий, как будто огромный, спящий цербер: только произнеси это слово — и оно нападет. Он смотрит над ее плечом куда-то вдаль, пропуская мимо глаз точеный профиль, прямые, почти бесцветные ресницы и досадливо поджимающиеся губки. Там, за изгибом очередного коридора — лес. Бескрайний, глубокий, темный.
На контрасте с этой свободой — тяжелые блоки стены, покрытые плесенью и сажей. И конечно же ее светлые, пушистые волосы.
— Омела. — голос не слушается, как будто он говорит ужасную матерщину, как будто это противоестественно говорить такие слова, но когда она поднимает на него свой вопросительный взгляд — он красноречиво тянется ладонью к свисающей живой зелени над ее головой:« И какой болван додумался развешать здесь эти…украшения?»
Луна моргает, следит взглядом за его протянутой рукой, затем почти невесомо соскальзывает вязанными чешками на каменный пол. Драко не успевает ничего сказать, подумать или сделать, когда ее губы мягко касаются его, хмельных и пересохших.
— До встречи, Драко.
Когда он осознает, что на вкус Луна похожа на сгущенку с именинного торта, когда понимает, что его только что поцеловала сумасшедшая — не по настоящему, конечно же, но все равно — когда хочет сказать ей, что она ненормальная еще больше, чем все считают, раз думает, что он хотел ее поцелуя — ее кукольного запаха так близко, белым саваном скрывающую его от всех хмурых мыслей — Лавгуд уже исчезает в хитросплетении коридора, оставив на подоконнике свой затертый до дыр «свежий выпуск Придиры».
***
…Затем они встречаются глубокой весной, когда в воздухе невыносимо сладко тянет жасмином и тюльпанами. Он смотрит на нее — как и раньше — сверху вниз, но на сей раз плотно сжимает зубы.
« Все хорошо, Драко. Они не причинят тебе вреда»
Переизбыток тьмы прорывается сквозь ее истончившийся саван света густыми липкими сгустками, заставляя его задыхаться — и не смея вдохнуть больше, быстрее, сильнее чем надо.
Она все так же смотрит на него своими чистыми, прозрачными глазами с солнечным оттенком — такого у него никогда не было, такого у него никогда не будет, потому что за плотные стены Малфой Мэнора и Слизеринской гостинной солнцу не пробиться.
Чудище с пустыми глазницами, чем-то отдаленно схожее на гиппогрифа, цапнувшего его давным давно — кажется в прошлой жизни, когда приструнить Поттера было высшей целью всей его жизни — испытующе всматривается в его лицо, мягко толкается холодным клювом в щеку и что-то тихонько курлычет. Его ребра выступают по бокам так, словно бы кости растут не внутри, а поверх всего остального. Чудище пахнет гнилым мясом, прелыми листьями и гнилой водой.
« Они никогда не причинят тебе вреда. Просто…не бойся делать правильные вещи. Это легко. Верь себе.»
Драко чувствует как словно подкошенные, отказываются держать ноги, едва чудище — фестрал — от него отворачивается и толкает клювом маленькую ладошку Лавгуд. Грязную, с поломанными, кровоточащими ногтями ладошку. Он падает на колени, не чувствуя как больно врезаться ими в сырую землю, сжимает пальцами прошлогодние листья и свежую траву, а второй изо всех сил зажимает себе рот, потому что крик вырывается прежде, чем он успел бы его остановить. Не смотря на ладонь, крик все равно вырывается, превращаясь в отчаянный хриплый вой подстреленного волка. Ее волосы больше не похожи на пух. Они слиплись от запекшейся крови и он впервые прикасается к ним — на мгновение — чтобы убрать лепестки жасмина, так нелепо укрывающие эти темные густые кляксы.
Они такие же мягкие, как он и предполагал.
Луна смотрит на него — «Сумасшедшая, безрассудная, ненормальная» — и губы ее удивленно приоткрыты в мягкой усмешке. Драко тянет к ней дрожащую грязную ладонь, чтобы прикоснуться — просто еще раз к ее лицу, хотя бы раз к ее губам, щеке, измазанной сажей, ко лбу, к подбородку — и не может. Словно бы она растает от его прикосновения.
Растает.
Как аромат жасмина в густом и спертом запахе гнилого мяса.
— Выходи за меня, слышишь, чокнутая, давай устроим помолвку на зло отцу! Я ненавижу эту дрянь Беатриче и отца с его дурацкими правилами, слышишь, выходи за меня, проснись! Мы уедем к морю, ты же так любишь солнце, мы уедем, я не буду больше насмехаться над твоими дурацкими серьгами из пеньки, слышишь, ты…я буду делать правильные вещи, я перестану…перестану бояться их. Давай же, давай, ну же!..— причитает он, уже не скрывая слез, тянется скользкими от слюны и слез руками к ее ладошке и сжимает хрупкие пальчики, посиневшие от холода.
Фестралы, сбившись стаей, возмущенно курлычут на своем дурацком языка, а она все так же смотрит на него своими прозрачными глазами.
« Все хорошо, Драко. Все хорошо…»
Он наконец решается прикоснуться пальцами к ее губам — так бережно, как никогда и ни к кому не прикасался. Кровь в уголке ее рта еще не успела свернуться и он осторожно стирает ее ладонью вместе с сажей на фаянсово-белой щеке.
Из головы не уходит мысль о том, что, на самом деле, он еще ни разу ее не целовал.
Но уже успел привыкнуть. Эта боль под ребрами, когтями дикой кошки раздирающая глотку…это ведь так называется? «Привычка».
***
Отец зовет его присоединиться, выйти из толпы этих сумасшедших и уйти рука об руку с семьей. Все расступаются, они смотрят на него брезгливо и презрительно, как сам он смотрел на босые ноги Лавгуд во время их первой встречи. Но Драко медлит, потому что на его светлой рубашке все еще ее кровь — расползлась пятном прямо по сердцу, да так там и застыла глухой бронёй. Отец раздраженно подгоняет, торопит и Драко — «Верь себе» — едва уловимо отступает назад, словно бы шарахается. Отец сердито делает несколько шагов, чтобы выволочь его насильно, мама смотрит полными слез глазами — неверяще, будто бы и правда не понимает, что происходит, но Грейнджер выскакивает вперед, наперекор отцу, охрипшим срывающимся голосом рычит:
—Он сделал свой выбор! — Драко чувствует на себе все эти многочисленные подозрительные взгляды и этот жар на лице не уходит, но толпа вдруг снова сходится, закрывает его от родителей — спины, спины, спины…—А теперь назад, ублюдок, иначе пожалеешь.
«Они никогда не причинят тебе вреда»
Драко не знает, что сделает отец в ответ на такую дерзость со стороны грязнокровки, и что будет потом, когда война окончится — а сегодня она окончится наверняка.Как будут смотреть потом на него, с меткой на запястье, Пожирателя, принесшего столько бед, все эти правильные и смелые. Он не знает, сможет ли жить среди них или отправится в Азкабан — за деяния свои. И это страшно. Но не настолько, как смотреть каждый день на отца и помнить…помнить все. Он не знает, выживет ли среди них, если не попадет в Азкабан — если вдруг такое чудо свершится. Единственное, что он знает — это рассыпанные белоснежные, едва ли не серебристые в темноте волосы на зеленой траве и чуть удивленный взгляд широко распахнутых глаз.
Единственное, что он знает — это те самые дурацкие размышления шляпы на Сортировке: «Так куда же тебя отправить? Гриффиндор или Слизерин, м?..» и свои собственные мольбы «Нет-нет-нет, только не Гриффиндор».
« Это легко, Драко.»
« Они всегда находятся, и иногда там, где их совсем не ожидаешь найти. Но они всегда находятся»
