Когда не нужны ответы

Зимние серые сумерки втекают в окно кареты, обволакивают сознание, замедляют мысли. Оз мутно смотрит на проплывающие мимо однообразно белые пейзажи, трет лицо ладонью. Руки свинцово-тяжелые, и не хочется ничего, даже спать. Оз не любит бывать в Риверре; и меньше всего тогда, когда приходится заниматься такой тонкой дипломатией: мало удовольствия в том, чтобы ходить по лезвию бритвы между двух лагерей. Поиск компромисса между двором и парламентом — опасный и неблагодарный труд. Того и гляди, прихлопнут те или другие. Спасает Оза только то, что, с одной стороны, Безариусы — потомки героя в глазах народа (все еще, несмотря ни на что), а с другой — представители старой аристократии. Но каждое из этих преимуществ в любой момент может стать поводом для обвинения. Иногда не хватает только искры, самой малости, чтобы страсти разгорелись лесным пожаром. Искрой может стать что угодно. Оз привычно косится на противоположное сидение — и тут же морщится, одергивая себя. Гилберт остался в особняке. Не то чтобы он не хотел сопровождать Оза; по правде сказать, как раз наоборот. И с каждой преодоленной милей приближается и время объяснений по этому поводу. Карета дергается, ускоряет ход: верно, недолго уже осталось, лошади почувствовали близость дома и пошли быстрей. В окне мелькают огни близлежащей деревеньки. Оз запахивает подбитый мехом плащ, подхватывает папку с документами. Слышен лай собак, доносится гомон дворни: в преддверии праздников у людей много работы во дворе. Карета проезжает ажурные ворота, описывает аккуратную дугу по подъездной аллее и останавливается как раз напротив парадного крыльца. Дверцу открывают. Сердце Оза ёкает — и разочарованно возобновляет перестук: руку ему подает не Гилберт — лакей. Оз легко спрыгивает на плотный, вкусно хрустнувший под подошвами снег и старательно небрежно спрашивает: — Господин Найтрей дома? Лакей кланяется. — Вернулись с час назад, — голос у него бесцветный, ровный. — Сейчас изволят пребывать в библиотеке. Оз вздергивает бровь. «Вернулись»?.. Вот как. Он кивает, благодаря лакея, и направляется в дом. Внутри шумно и деловито. Прислуга носится по коридорам, но под руководством миссис Кейт их передвижения имеют организованный и целенаправленный вид. Оз сбрасывает тяжелый плащ на руки дворецкого, поднимается по лестнице, на ходу отвечая на приветствия, быстро проходит по коридору и открывает дверь, ведущую в библиотеку. Гилберт стоит у окна, скрестив руки на груди, и смотрит во двор. Он видел, как приехала карета, конечно же. Оз замирает, глядя на его прямую спину. Внутри привычно трепещет восхищение, смешанное с радостью встречи и желанием, и сжимает сердце непонятная тоска. — Здравствуй, Гил, — наконец произносит он, и делает шаг вперед. Гилберт не оборачивается и молчит. Оз подходит еще ближе, становится рядом, тоже выглядывает в окно. Карета как раз разворачивается, направляясь к конюшням. На следы от колес падает мелкий искристый снег. — Ты не вышел меня встречать, — в этом нет укоризны, только невысказанный вопрос. Гилберт отворачивается от окна, смотрит — и встречается взглядом с Озом. — Ты не позвал меня с собой, — в его ответе тоже не упрек — только затаенная грусть. Оз болезненно хмурится, пытается улыбнуться, но выходит неубедительно. — Не хотел дразнить гусей. Прости. Гилберт опускает ресницы и молча отступает. Оз виновато закусывает губу, тянется было к его руке, но останавливает движение на полпути. Он никогда не спрашивал у Гилберта, почему он не стал герцогом Дома Найтрей, отказавшись от титула в пользу Винсента. Тот как-то пошутил, что братик, мол, слишком желал видеть леди Аду герцогиней, но оказался чересчур осторожным и ленивым, чтобы рискнуть сделать это самому. И посмотрел при этом на Оза так, что у того встали дыбом мелкие волоски на предплечьях, а спину продрало холодом. Тяжело. Оценивающе. Возмущенно-вопросительно. Оз думал, что знает, почему. Но никогда не спрашивал. Однажды он обязательно спросит. Молчание затягивается. Оз на мгновение с силой сжимает зубы, потом говорит: — А вообще, снаружи безбожно сыро и холодно. Я чертовски продрог, — он подпускает в голос немного усталости: так проще отвлечь Гилберта, проще уйти от неприятной темы: — Сделаешь мне ванну? Неплохо было бы согреться перед сном. Кажется, интонации получаются достоверно — это нетрудно, ведь Оз и вправду устал. Лицо Гилберта смягчается, и он кивает, чуть помедлив: — Сделаю: и ванну, и всё, что захочешь, — и неслышно выходит из библиотеки. Перед тем, как уйти, он касается кончиками пальцев щеки Оза, почти невесомо ведет от скулы к губам. Оз вслушивается в удаляющиеся по коридору шаги, и улыбается. На душе снова становится легко. Он понимает, что прощен. Когда Оз входит в комнату, Гилберт уже хозяйничает вовсю: дверь ванной приоткрыта, а в воздухе разливаются умиротворяющие ароматы бергамота и лаванды. Оз расстегивает тяжелый сюртук, сбрасывает его на кресло, потом распускает тугой узел шейного платка и вздыхает. — Заседание выдалось непростым? Гилберт стоит в дверном проеме, прислонившись плечом к косяку. Оз кивает. Пальцы пробегаются по пуговицам жилета. — Представители парламента выдвигают все больше требований по ограничению королевского влияния, — говорит он. — И я думаю, что это пойдет во благо, если не перегнуть палку. Но леди Шерон со мной не согласна. По губам Гилберта мелькает улыбка. — Я ее понимаю, — отзывается он мягко. — Твои взгляды кажутся чересчур радикальными для потомка Великого Дома. Оз усмехается, стаскивает жилет и подходит ближе. Гилберт сторонится, давая пройти в ванную. — Что ж поделать. В глазах высшего общества я — вечный оригинал, некто вроде городского сумасшедшего. Но с Безариусами считаются, это главное; и я сделаю все для того, чтобы и впредь было так же. Он говорит — и сбрасывает с себя одежду прямо на пол, ощущая взгляд Гилберта спиной. — Ты — сделаешь, — тихо соглашается Гилберт. Сердце Оза снова болезненно сжимается. Сейчас он как никогда готов задать тот самый вопрос. Гилберт был бы хорошим герцогом. Он сам смог бы творить историю. Так почему тогда он настойчиво играет роль обычного слуги, почему он здесь, все еще? Ведь то, что между ними, не может стоить так дорого… не может же? Тогда — зачем?.. Оз оборачивается, ловит потемневший взгляд золотистых глаз — и снова не говорит ни слова из того, о чем думал только что. В который раз из упущенных. — Закрой дверь, — произносит Оз. — Мне до сих пор как-то зябко. Обнаженный, он подходит к ванне, заглядывает в нее и жмурится в предвкушении: — М-мм, как пахнет. Здорово. Ты просто волшебник, — опирается о плечо подошедшего Гилберта и перешагивает через бортик. Пузырьки легкой пены приятно щекочут под коленями, лопаясь и едва слышно шипя. Оз садится в ароматную воду. Хорошо как… но все равно чего-то не хватает. Или — кого-то. — Хочешь ко мне? — спрашивает он, и, словно оправдывая это предложение, добавляет: — Вымоемся вместе. А то мороки потом — заново воду греть... Глаза Гилберта взволнованно вспыхивают — и гаснут, притушенные углем ресниц. — Уверен, что я тебя не потесню? — спрашивает он, но раздеваться начинает, не дожидаясь ответа. — Уверен, — отзывается Оз, и смотрит, смотрит. — Поместимся. За обнаженным Гилбертом удивительно приятно наблюдать. Поджарый, узкобедрый, тонкий, но крепкий, широкие относительно тонкой талии плечи, ровная спина с идеальной осанкой воина или танцора... очень красивый; Оз наслаждается, рассматривая его. Когда Гилберт подходит, он проводит ладонью по гладкой, почти безволосой коже, очерчивая пальцами крупные мышцы, и с любопытством осматривает совсем коротенькие густые волоски в паху. — Все забываю спросить: они у тебя здесь сами по себе такие, или ты с ними что-то делаешь? — интересуется Оз нарочито небрежно. Гилберт возмущенно восклицает: — Оз!.. — и отворачивается. Оз видит краешек покрасневшего уха, смешливо закусывает губу. — Ты нарочно?! — Разумеется, — Оз улыбается — он много улыбается рядом с Гилбертом. — Ты так легко смущаешься, мне нравится смотреть на это… Ну же, не дуйся. Иди сюда. Он подвигается вперед, пуская Гилберта за спину. Тот мешкает с минуту, но потом все же садится в воду. Оз откидывается ему на грудь и довольно бормочет: — М-мм, так даже удобнее. Ты мягче... Пару мгновений Гилберт, очевидно, борется с собой, но потом тихо фыркает и утыкается Озу в макушку. — Ты невозможен, — невнятно бубнит он. — Как можно быть таким… Он не заканчивает предложение, но Оз не переспрашивает — потому что и так знает ответ. Невозможным, смущающим, непредсказуемым. И, судя по тому, как Гилберт говорит, ему это очень нравится. Водная гладь дрожит и разбивает приглушенный свет на брызги-отражения. Оз размеренно дышит — и слушает равномерный стук сердца Гилберта. Теплая вода обволакивает их прозрачным покрывалом, создавая иллюзию закрытости искаженной реальностью. Оз смотрит из-под ресниц на свою руку, ее контуры размываются, накладываются на контуры тела Гилберта… Оз кладет ее на крепкое бедро и сливает их по-настоящему. Гилберт едва заметно вздрагивает, вопросительно шепчет: — Оз?.. Оз не отвечает, но ведет ладонью по чувствительной, распаренной коже вверх, к паху. Гилберт резко выдыхает и не спрашивает больше, тут же начиная отвечать — пальцами, ладонями, губами… Оз прикрывает глаза и позволяет себе только принимать чуть неуклюжие ласки — неуклюжие от сдерживаемой силы, не от неумения, словно бы Гилберт осторожничает с ним, как с хрупкой хрустальной чашей; словно боясь разбить такую невиданную ценность... или потерять, снова. И от этого ощущения своей важности и нужности для кого-то Озу становится легче. — Хочу тебя, — разнежено выговаривает он, запрокидывая голову и находя его губы своими. — Очень хочу. — Ты устал… — И что же? — Оз смотрит снизу вверх, чуть щуря глаза в улыбке. — Едва ли я переутомлюсь, если активным сегодня будешь ты. Он еще не успевает договорить это, а глаза Гилберта темнеют. Горячие губы накрывают его рот, скользят ниже — на шею, плечо… — Это значит «да»? — смеется Оз. Гилберт не находит нужным отвечать. Впрочем, Оз и не настаивает: уж слишком Гилберт пылок, слишком явственна его страсть для того, чтобы потребовались слова. Он целует заднюю сторону шеи, легонько прикусывает, нежничая так. По спине Оза бегут мурашки. Он прогибается и ахает, когда Гилберт переключается на его руки: кто бы мог подумать, что у него такие чувствительные ладони?.. Ласки, которые дарит Гилберт, почти невинные, но возбуждение накатывает неумолимо, растекаясь под кожей горячей волной. Оз привстает и переворачивается, седлая напряженные бедра, сдвигается выше — а Гилберт встречным движением понятливо опускается вниз. Его руки подрагивают, расширенные зрачки безотрывно прикованы к Озу. Тот наклоняется и проводит языком по беззащитной шее, от межключичной ямки — к адамову яблоку, вверх. Кожа Гилберта едва ощутимо горчит привкусом пены и масел, но сейчас это не имеет никакого значения. — Поспеши, — шепчет Оз. — Хочу кончить с тобой до того, как остынет вода. Гилберт стонет сквозь зубы и коротко кивает. Пара мгновений дрожащего предвкушения — и его пальцы оказываются внутри, скользкие от какого-то масла. Оз жмурится и прогибается, стараясь расслабиться и впустить их глубже, вслушиваясь в хриплое, взволнованное дыхание. Гилберт осторожен и внимателен вопреки своим желаниям, и обычно Озу это очень нравится. Но не сегодня. — Быстрее же, — выговаривает он сквозь сдавленные стоны, и жмурится, ощущая толкнувшуюся внутрь гладкую скользкую головку. Член ощущается почти горячим, Оз кусает губы, чувствуя, как медленно раздвигается плотное кольцо мышц. Он невольно сжимается — и у Гилберта сбивает дыхание. Это та самая тонкая грань, когда остановиться уже невозможно, но останавливаться и не хочется, ни одному из них. Оз прикрывает глаза и усилием воли расслабляет сведенные мышцы. В теплой воде получается легче, чем обычно, и Гилберт подхватывает движение, словно вливаясь в него единым плавным толчком — до основания, до упора, втираясь пахом между раздвинутых ягодиц. Сгибается, обжигая кожу плеча дыханием: — Оз… — и замирает, дрожа. А Оз ощущает себя наполненным и полностью взятым: в кольцо сильных рук, властными и трепетными касаниями губ, взволнованным стуком сердца, и на этом фоне вторжение в его тело — такое полное, абсолютное, бескомпромиссное — кажется очень правильным, таким, как нужно. Из коридора доносятся голоса: слуги сегодня снуют по этажу неустанно, и нужно быть очень тихими, чтобы не привлечь их внимания. Гилберт поднимает глаза на Оза и, не выпуская его из объятий, начинает двигать бедрами — медленно, плавно, но глубоко, буквально выдавливая из Оза тихие сладкие стоны. Капли воды на коже Гилберта — или испарина?.. Золото в его глазах — или мёд?.. Реальность это — или передержанное желание, иллюзия, ставшая явью?.. Оз жмурится и двигается навстречу — еще, сильнее, больше, ближе, так, чтоб до конца — и почти насквозь… Гилберт глухо вскрикивает — и Оз кончает, зажимая его в себе, ощущая, как выплескивается внутрь толчками теплое семя, и успевая заметить, как мутно-белые потеки расплываются по остывающей воде, смешиваясь с последними островками жемчужно-белой пены. Некоторое время они просто молчат, прижавшись друг к другу. Вода уже почти остыла, но Озу совсем не хочется уходить. Он жмется щекой к плечу Гилберта, слушает, как успокаивается его сердце и не думает ни о чем. Спустя несколько минут Гилберт приподнимается и садится выше, некоторое время мнется, вздыхая и покашливая, а потом шепчет: — Тебе ведь было хорошо? С тобой всё в порядке? В первое мгновение Оз немеет, и просто смотрит на смущенно кусающего губу Гилберта. Сколько лет прошло, как они вместе — и уж, тем более, сколько вообще знают друг друга, — но Оз все никак не привыкнет к таким высказываниям. — Конечно, со мной всё в порядке, — выговаривает наконец он в ответ на эту встревоженную заботу, и чувствует, как на губах появляется по-особенному мягкая улыбка, предназначенная только одному человеку в этой жизни. — Это ведь ты, как может быть иначе? И... мне было не хорошо, а просто чудесно. Мне нравится, как ты берешь. — Кончики пальцев — от голени к колену, а потом по бедру, но в этом жесте теперь нет соблазнения — только ласка и благодарность. — Мне очень нравится быть твоим, Гил. Гилберт коротко вздыхает, ловит пальцы Оза и переплетает со своими. — Я счастлив, — тихо говорит он, и касается губами скулы, а помолчав, добавляет едва слышно, как самую страшную тайну: — Знаешь, это просто волшебное ощущение, когда ты — мой. Оз закрывает глаза и замирает. В голове проносятся так и не заданные вопросы — зачем ты отказался от титула, почему ты со мной, почему не уходишь, не жалеешь ли?.. — но Оз молчит. Теперь он точно знает ответы, все до единого.