Одно на двоих

Ньют перешёл в новую школу за два года до выпуска. Сменить учебное заведение его вынудили некоторые весьма неприятные обстоятельства, связанные с когтями тощего одичалого кота, которого он, Ньют, тайком протащил в прежнюю школу в своём удивительно вместительном рюкзаке, и с физиономией и ладонями одного из его бесцеремонных бывших одноклассников, который, не слушая никаких предупреждений, решил проверить «что такое прячет у себя этот чудик Скамандер». Эта затея не могла закончиться хорошо — кот отвык от человеческих рук и запаха, он был раздражён долгим заточением в душном рюкзаке и самую малость напуган неизвестностью, и вообще, Ньют его нисколечки не винил. Даже за то, что он не только расцарапал однокласснику лицо и руки, которыми тот тщетно пытался закрыться, но устроил дикий переполох сначала в классе, а потом и во всей школе, и в довершение цапнул пытавшегося его поймать заместителя директора за палец. После этого кот всё-таки удрал через кем-то оставленное открытым окно, и вот это огорчило Ньюта больше всего — подбирая бродягу по дороге в школу, он искренне хотел позаботиться о бедняжке, предложить ему заботу, дом и регулярную кормёжку получше той, которую он, судя по его запаху, добывал из мусорных баков. Возможно, к этому инциденту отнеслись бы более снисходительно — ну выдержал бы Ньют выволочку от обозлённых одноклассников, да потом отбывал бы свое дисциплинарное наказание после уроков, так ведь не впервой! Но дело в том, что случай с помойным котом оказался далеко не первым — зато, как выразился разгневанный директор «определённо последним в нашей школе!». Вот так и вышло, что Ньют сменил учебное заведение в то время, когда окончание школы было уже не за горами. Родители даже не удивились, и не особенно ругались — давно привыкли к чудачествам младшего сына. Иногда Ньюту казалось, что мама и папа в нём несколько разочарованы — из-за его замкнутости и неуклюжести или из-за безудержной, непреодолимой любви к животным, которая затмевала для него всё на свете, а то и просто по причине сильной непохожести на старшего брата, Тесея. Тот был гордостью семьи — умница, отличник, спортсмен, душа любой компании. Ньют не завидовал старшему брату, он давно понял и принял тот факт, что не хочет и не может следовать по его стопам. Но перед родителями всё равно было стыдно, поэтому большую часть времени он проводил сам или в компании своих питомцев. И вот, новая школа. Ньют, никогда не умевший располагать к себе людей и заводить новые знакомства, подозревал, что окажется не к месту и на новом месте, и не ошибся. Порой ему казалось, что нет на свете хищников более безжалостных, чем люди — по каким-то признакам они мгновенно вычисляли в толпе своих будущих жертв, слишком слабых или непохожих на других, слишком напуганных для того, чтобы убегать и обороняться. Ньют почувствовал эти хищные взгляды на себе уже к середине первого же дня в новой школе, да что там — после первого же приветствия, к которому его вынудил куратор. «Добрый день, меня зовут Ньют Скамандер, и я очень люблю животных». Ничего не скажешь, хорошенькое начало! Ему могло показаться, — но, скорее всего, не показалось, — что один из здоровых, широкоплечих парней, мимо которых он шёл к своей парте, шепнул ему краешком губ «Ты труп». Но Ньют уже не раз имел дело со школьными хищниками, поэтому ничуть не удивился неласковому приему. В обед в кафетерии, заняв один из немногих пустующих столиков у самой стены, Ньют уже продумывал стратегию обороны — испепеляющие взгляды сидевших неподалеку одноклассников он замечал, даже не поднимая глаз от тарелки с гамбургером и картошкой. Наверное, лучше было бы переждать обед где-нибудь в коридоре или даже во дворе, чтобы не дразнить хищников своими непослушными волосами, яркими веснушками и несуразной долговязой фигурой. Или им не нравится его одежда — довольно старомодная, но простая и удобная? Или дело в его привычке не смотреть людям в глаза во время разговора? А может, всему виной едва заметный, но узнаваемый британский акцент? Семья Ньюта перебралась в Штаты, когда он был ещё совсем мальчишкой, но говорить, как истинный американец, он так и не научился. Ой, да какая разница, за что именно его невзлюбили в первый же день? Поскорее бы разведать все здешние укромные и безопасные местечки, где можно спрятаться в случае чего… — Хей, новенький! Можно к тебе подсесть? Звонкий голос заставил Ньюта не только отвлечься от своих невеселых мыслей, но и — удивительное дело! — поднять глаза на обратившегося к нему парня. У него были вьющиеся тёмные волосы, карие глаза и задорная улыбка, а ещё — забавный полосатый кардиган поверх ковбойской клетчатой рубашки, до странности неплохо сочетавшейся со строгими серыми брюками, и высокие кеды на шнуровке. Он не был похож на хищника, поэтому Ньют поспешно кивнул и отодвинул подальше поднос, чтобы парень мог поставить свой. У него были красивые руки — гладкая светлая кожа, изящные узкие ладони и тонкие музыкальные пальцы. Ньют, никогда не позволявший себе открыто рассматривать собеседника, всегда получал информацию о новых знакомых вот так, фрагментарно. — Меня зовут Патрик, — парень протянул руку и Ньют машинально ответил на рукопожатие, хотя в сравнении с красивыми ладонями Патрика его собственные руки, все в мелких царапинках и пластырях, выглядели не слишком привлекательно. — А если увидишь в коридоре или каком-нибудь кабинете меня, но с короткими волосами, в тёмной одежде и сильно ссутуленного, то знай, что это не я, а мой брат-близнец Криденс, — неожиданно добавил Патрик и подмигнул удивлённому Ньюту. — Мы на параллели учимся. — Ньют Скамандер, очень приятно, — пробормотал он, снова зачем-то излишне официозно пожав руку Патрика. А тот вовсе не счёл это смешным или глупым. Кивнул и как в ни в чем не бывало завёл с Ньютом разговор не о дурацком «Ну, и как тебе в новой школе?» и не о неприятном «А почему ты перешёл к нам учиться ни с того, ни с сего?» или банальном «Ты что, англичанин?», а о музыке, книгах, фильмах — обо всём и ни о чём особенном сразу, словно стараясь ненавязчиво нащупать правильный ключик к Ньюту. Кроме того, Патрик будто бы невзначай заслонил собой новенького от взглядов школьных хищников, заставив их разочарованно заворчать и отступить, а это дорогого стоило. Вот так Патрик, а за ним и Криденс стали первыми, с кем Ньют начал общаться в новой школе. Вначале он замечал только то, насколько близнецы разные, как бы странно это не звучало. Глаза у обоих совершенно одинакового цвета, но если у Патрика это — яркий, будто подсвеченный идущим откуда-то изнутри сиянием карий, то глаза Криденса, вечно настороженные, скрываемые за тенью от ресниц, кажутся совсем тёмными, почти чёрными. Уголки губ Криденса обычно опущены вниз, он редко улыбается и мало говорит. Патрик, напротив, очень шумный, язвительный, ироничный — он много смеется и шутит, с удовольствием улыбается и болтает с теми, кого считает друзьями. Братья одного роста и телосложения, но Криденс сильно сутулится, весь как-то сжимается, будто пытаясь стать меньше и незаметнее, поэтому Патрик кажется выше. И будто этих внешних отличий мало, они носят разную одежду: Патрик неравнодушен к ярким, необычным рубашкам, элегантным бархатным пиджакам и облегающим брюкам, он без стеснения надевает шейные платки или нарядные шёлковые шарфы, а одежду в стиле «ретро» носит с непринуждённым шиком. Криденс предпочитает чересчур строгие тёмные костюмы-тройки и свитера, дополненные неизменно белыми рубашками с галстуком. Эти вещи на ком угодно смотрелись бы слишком скучно и даже мрачно — неудивительно, что над видом Криденса часто издевались в школе. Но ещё разительнее, чем внешний вид, отличались характеры братьев. Патрик — дерзкий, яркий, общительный, у него всегда наготове остроумная шутка или меткое наблюдение. Криденс всегда держится в тени, он замкнут и немногословен, тих и боязлив, и чуть что жмется к плечу Патрика — но только к его. Со всеми остальными Криденс избегает даже самых незначительных, случайных прикосновений, прячет ладони в чересчур длинных рукавах пиджака. Даже Ньюту, при всей его проницательности, понадобилось немало времени, чтобы заметить то, что было у Патрика и Криденса общего. К тому же, сначала он общался практически исключительно с Патриком и его компанией — сводной сестрой Сэм, разгильдяем Бобби, подругами сёстрами Тиной и Куинни. Криденс, если его и удавалось затащить на их шумные встречи, обычно держался обособленно и ни с кем не разговаривал, причём все относились к этому с пониманием. Тина так и вовсе почти по-матерински заботилась о пареньке, постоянно спрашивая, не нужно ли ему чего-нибудь, чем смущала его ещё больше. Куинни же и спрашивать не было нужды — со стороны казалось, будто она умеет читать мысли, предугадывать каждое слово или желание. Она тоже была неизменно мила с Криденсом — Куинни вообще оказалась воплощением доброты и женственности, — но даже её он дичился. Со сводной сестрой он тоже не особенно ладил, хотя Сэм во многом походила на Патрика. Чем больше Ньют наблюдал за Криденсом, тем стремительнее росло в нем желание понять его, пробиться сквозь тот плотный, практически непроницаемый кокон, которым он себя окружил. Единственным ключиком к нему оставался Патрик — лишь ему было позволено пересекать невидимую черту между братом и остальным миром, и даже пробовать привести с собой других людей. Поэтому Ньют прибегал к его помощи, чтобы наладить с Криденсом хоть какой-нибудь контакт, пусть даже зыбкий и непостоянный. Криденс напоминал ему перепуганного маленького зверька, когда неуверенно заглядывал в огромные иллюстрированные атласы животных и птиц, которые таскал для него Ньют, или завороженно слушал, зачем выращивают и собирают те или иные растения — но тут же незаметно отодвигался, стоило только наклониться к нему на пару дюймов ближе или неосторожно коснуться рукой. Ньют не злился и не обижался, чем, похоже, здорово удивлял Криденса — тот частенько сжимался, словно в ожидании неизбежного удара или насмешки, если ему казалось, что он сделал что-нибудь не так. Криденс явно чего-то боялся, вот только чего? Сначала Ньют заподозрил, что неладное творится в их семье, но нет, Патрик и Сэм рассказывали о родителях и доме совершенно спокойно, а местами и вовсе весьма забавно. Кроме того, невозможно было представить, что Патрик позволил бы кому-нибудь, пусть даже отцу или мачехе, обижать брата. Конечно, была ещё и школа, где над нелюдимым и странноватым мальчишкой, разумеется, часто измывались — но едва ли больше, чем над другими такими же аутсайдерами. К тому же, Патрик с его регулярными безшабашными выходками привлекал куда больше внимания школьных задир, чем его тихий, незаметный брат. В конце концов, Ньют перестал гадать и, конечно же, не стал настойчиво докапываться до причины и сути неведомых страхов Криденса — это было бы невежливо и бестактно. Если Ньюту посчастливиться однажды завоевать доверие Криденса и Патрика, они, возможно, сами захотят поделиться с ним своими проблемами, а он с радостью выслушает их и постарается помочь. А если и нет — не беда, Ньюту всё равно очень нравилось общаться с ними, и с остальными ребятами из их компании. Собственно, то, что Патрик и остальные приняли его, вечного одиночку, в свой круг, само по себе было величайшей удачей, самым большим выигрышем в лотерее. — У тебя очень доброе сердце, ты знаешь? — с улыбкой спрашивала Куинни, слушая восторженные рассказы Ньюта о тех животных, которых ему удалось забрать с улиц и выходить. — И совершенно никакой ответственности, — ворчала Тина. — Нельзя тащить в дом всех, кого ни попадя! Эти звери могут быть опасны! — Нет, нет, они совершенно безобидны, они никому не причинят вреда! — немедленно заступался за своих питомцев Ньют, а мелодичный смех Куинни заглушал все благоразумные возражения её сестры. — Чудной ты парень, точно тебе говорю, — лениво тянул Бобби, к которому они время от времени наведывались после уроков. — Чудной, но забавный. Сам, говоришь, полез на высоченное дерево за теми птенцами, чтобы их забрать и выкормить? — Да, иначе они погибли бы без матери, — кротко отвечал Ньют, и сидевший рядом с ним на диване Патрик заливался смехом и необидно называл его «звериной мамочкой». — Мама говорит — ну какой тебе престижный университет? Чем тебя не устраивают местные колледжи? А я считаю, что нет ничего плохого в том, чтобы стремиться к большему, верно? — с надеждой делилась с ним Сэм, а Ньют утвердительно кивал, и даже рассказывал, что его мама на Родине, в Англии, издала очень хорошее и популярное пособие по разведению хищных птиц, хотя многие считали, что такое занятие совсем не годится для женщины. Что до их отношений с Криденсом, то и они день ото дня становились всё лучше и доверительнее. Парню явно нравилось проводить время с Ньютом, слушать его болтовню, которой он скрашивал самые неловкие моменты, а то и подолгу бродить вместе по окрестностям, высматривая интересных животных или полезные растения. Часто такие прогулки проходили в тишине, но обоих ни в коей мере не тяготило молчание. В конце концов, Криденс стал настолько доверять Ньюту, что позволил ему увидеть свои руки — и тот сразу понял, почему на улице парень никогда не снимал перчаток, а в школе старательно натягивал пониже рукава пиджака или свитера. Ладони Криденса, на самом деле, такие же красивые, как у брата, оказались сплошь покрыты белесыми шрамами — словно когда-то их нещадно исполосовали ножом или плетью. Потрясённый, Ньют неосознанно потянулся вперед и аккуратно взял его руки в свои, рассматривая причудливые узоры шрамов и бережно поглаживая самые большие и жуткие. Криденс вздрогнул, но рук не отнял. — Прости. Прости, Криденс, я не должен был… — тут же опомнился Ньют, выпуская его ладони в страхе, что зашёл слишком далеко. Но парень только покачал головой и едва слышно, обращаясь скорее к самому себе, пробормотал: — Ты не при чём. Это всё она. Так Ньют впервые услышал о Мэри Лу Бэрбоун. Постепенно, хоть это и давалось ему с трудом, Криденс рассказал Ньюту больше. Их с Патриком мать, преподававшая английскую литературу в одном местном колледже, закрутила роман со своим коллегой и уехала вместе с ним, бросив мужа и сыновей. Отец мальчиков, тяжело переживавший предательство супруги, начал пить — количество выпиваемых им в день стаканов всё увеличивалось до тех пор, пока счёт не пошёл на бутылки. Патрик и Криденс старались справляться самостоятельно, но когда их отца выгнали с работы, а братья стали целыми неделями прогуливать школу — всё равно никто больше не следил за их успеваемостью и даже за самим существованием! — учителя забили тревогу. Вмешавшиеся социальные службы забрали близнецов у горе-папаши, и отправили их к дальней родственнице матери — женщине по имени Мэри Лу Бэрбоун. Мэри Лу жила в большом мрачном доме. Она опекала и кормила бесплатными обедами сирот, маленьких уличных бродяжек, и даже удочерила двух девочек из приюта. В обществе Мэри Лу имела репутацию женщины жёсткой, энергичной, суровой, но исключительно добропорядочной и надёжной. Обществу выгодно было закрывать глаза на то, что творилось под высокими сводами её большого мрачного дома. Мальчики не могли и предположить, что их жизнь с Мэри Лу очень быстро превратится в сущий ад. Женщина била детей — всех, которых брала под свою опеку, но близнецам, как новеньким, доставалось особенно. Порядки в её доме соблюдались, как в тюрьме, а малейшее непослушание или несогласие жестоко наказывалось. И если Криденса удалось подавить и запугать достаточно быстро, то Патрик не собирался сдаваться без боя — он бунтовал против Мэри Лу на каждом шагу, перечил каждому слову, срывал устраиваемые ею религиозные собрания и митинги. Затем получал своё наказание, от раза к разу всё более суровое, и всё начиналось заново. Неизвестно, сколько бы продлилась эта война между Патриком и Мэри Лу, и чем бы она закончилась — братья даже не могли никому сообщить о своём ужасном положении, никто просто не хотел их слушать, а женщина бдительно пресекала все попытки связаться с отцом или другой роднёй. Но тут Мэри Лу взялась за Криденса. До поры до времени, женщина обращала мало внимания на робкого, тихого и послушного подростка, которого несложно было подчинить своей воле — разве что самолично обкорнала его густые волосы, чтобы легче было различать их с братом. Криденс не смел дерзить Мэри Лу так, как это делал его близнец, не пытался срывать ее планы и не пробовал убегать — в любую погоду покорно раздавал на улице самодельные листовки её религиозного общества «Новый Салем», либо помогал названным сестрам в доме, либо выслушивал бесконечные нотации. Но в один из дней, во время многолюдного митинга в самом центре города, когда Мэри Лу вдохновенно, с горящим взглядом, читала очередную свою бредовую проповедь прямо на ступеньках большого банка, а приёмные дети жались с пачками листовок за её спиной, Патрик совершил самую невероятную и скандальную свою выходку — внезапно выступил вперед, поймал за лацканы пиджака вертевшегося тут же любопытного юнца, и страстно, откровенно, вызывающе поцеловал его прямо в губы. Толпа потрясённо ахнула, все взгляды были обращены к Патрику, а тот поверх острого плеча ошеломлённого его напором случайного парня смотрел только на Мэри Лу. Криденс тогда даже зажмурился от ужаса, а младшая сестрёнка Модеста мёртвой хваткой вцепилась в его руку — все они понимали, что за такое публичное унижение женщина Патрика со свету сживёт. Мэри Лу сумела сохранить внешнюю невозмутимость ровно до тех пор, пока вместе с детьми не вернулась домой. Зато там уж набросилась на Патрика прямо с порога — размахнувшись, с силой ударила его по губам, разбивая их в кровь, а когда парень наперекор всему гордо вскинул голову, схватилась за палку, которую частенько использовала для наказаний. Силы миниатюрной с виду Мэри Лу Бэрбоун было не занимать, и пощады она не знала — очень скоро худенький Патрик свалился на дощатый пол, закрывая голову руками. А женщина, совершенно озверев, всё била и била его, и безостановочно сыпала оскорблениями: об их матери-потаскухе, отце-пьянице, о том, что Криденс — ненормальный, а сам Патрик заслуживает смерти за свою извращённость… Модеста, скуля, как напуганный зверёныш, забилась под длинный обеденный стол, старшая девочка, Честити, тоже куда-то удрала, зажимая ладонями уши, а Криденс не выдержал. Они с Патриком с рождения были половинками единого целого, ощущали страх, боль, страдание друг друга, как свои собственные, делили всё пополам, и Криденс просто не мог стоять там и смотреть, как его брата-близнеца избивают до смерти. Он бросился вперед, вырвал из рук не ожидавшей такого вмешательства Мэри Лу её проклятущую палку и, захлёбываясь отчаянными, злыми слезами начал кричать на неё. Он орал, что Мэри Лу — ведьма и чудовище, и это она заслуживает смерти, а если ещё хоть раз тронет Патрика, он, Криденс, убьёт её сам. Мэри Лу ничего не ответила — она действительно прекратила избивать практически лишившегося чувств Патрика, а Криденсу улыбнулась той самой вежливой, неживой улыбкой, от которой у него всегда холодок бежал по спине. Она ушла, позволив Криденсу и всхлипывающей Модесте позаботиться о Патрике, но, конечно, ничего не забыла. С того дня она обратила всю свою ненависть на Криденса. За любой проступок, даже если он оказывался несущественным или вовсе не существующим, Мэри Лу нещадно стегала ладони мальчишки его же ремнём — до кровавых полос. Доставалось и его спине, бокам, плечам, но чаще всего она выбирала именно руки Криденса — такие же изящные и красивые, как у брата. Патрик отчаянно, чуть ли не рыча от бессильной злости, старался отвлечь её внимание на себя — с тех пор у него и осталась привычка устраивать эти вызывающие, экстравагантные выходки на людях. Что ж, Мэри Лу наказывала и его тоже, но потом неизменно возвращалась к несчастному Криденсу, очевидно, всерьёз задумав его извести. Криденс рассказывал Ньюту — в то время только нежелание бросать брата одного с бесчеловечностью Мэри Лу помогало им с Патриком выживать. Всё закончилось неожиданно, невероятно и как раз тогда, когда у близнецов почти не осталось сил. В тот день — Криденс помнил это очень ясно, — с самого утра по радио передавали предупреждение о надвигающейся буре с угрозой возникновения смерчей. Всех жителей их маленького, захолустного городишки призвали укрыться в подвалах и убежищах. Но Мэри Лу не спешила увести детей в безопасное место — она в который раз обвинила Криденса в какой-то провинности, и потребовала дать ей свой ремень для наказания. Он понял по её взгляду — в этот раз Мэри Лу не остановится даже после того, как он, скуля и униженно умоляя о пощаде, упадёт перед ней на колени. Поняли это и Патрик, вставший между требовательно протянувшей руку женщиной и дрожащим братом, и даже Модеста, храбро попытавшаяся взять надуманную провинность Криденса на себя. Но Мэри Лу, разумеется, не собиралась отступаться от своей жертвы. Криденса трясло, как в лихорадке, он едва разбирал крики брата, почти не различал из-за слёз тонкую фигурку младшей сестры и тёмное пятно силуэта Мэри Лу, отпихнувшей её с дороги. Как загнанное в угол животное, он чувствовал приближение своего конца, и жалел лишь о том, что некому теперь будет заступиться за Патрика в случае чего — он оставляет и его, и малышку Мод во власти безжалостного монстра в человечьем обличье… А потом весь дом, от фундамента до стропил, мощно, страшно содрогнулся, заставив Мэри Лу схватиться за перила лестницы со второго этажа, чтобы не упасть. Застонали, затрещали балки, штукатурка посыпалась с потолка, а вещи — с полок. В следующую секунду чёрный конус смерча буквально разодрал их дом напополам, разметав мебель и людей, как сухие осенние листья. Криденс услышал отчаянный, исполненный ужаса крик Мэри Лу, голоса сестёр, старшей, остававшейся всё это время на кухне на первом этаже, и младшей, которую, по счастью, сама Мэри Лу оттолкнула вплотную к стене, а потом Патрик повалил его на пол, прижимая собой к доскам. Он обломал ногти до крови, но не дал сумасшедшему вихрю из деревяшек, тряпок, песка и обломков дома утащить их обоих за собой, как это случилось с так нещадно терзавшей их женщиной. Спаслась и Модеста — её вместе с братьями достали из-под обломков несколько часов спустя. Мэри Лу погибла, как и её старшая приемная дочь, на чью голову обрушилась чуть ли не половина второго этажа, а мрачный дом с высокими сводами превратился в руины. На сей раз, социальные службы временно определили троих выживших детей в приют, из которого Мод довольно быстро забрали обнаруженные в другом штате дальние родственники, а близнецов — раскаявшийся и исправившийся отец. Патрик так и не сумел его простить. Криденс так и не отучился прятать исполосованные шрамами ладони в длинных рукавах свитеров. Всем этим Криденс делился с Ньютом постепенно, отдельными эпизодами — как будто не мог найти в себе достаточно сил для полноценного рассказа. Когда он тихим голосом, опустив глаза в пол и сцепив руки в замок, завершил рассказ о том, что случилось с Мэри Лу Бэрбоун, Ньют не выдержал — порывисто прижал его к себе, хотя всегда старался не нарушать тщательно оберегаемых личных границ Криденса. Тот на мгновение напрягся всем телом, но затем как будто обмяк в объятиях Ньюта, позволил ему переместить одну руку к себе на затылок и мягко поглаживать колкие короткие волосы. В ту минуту они оба нуждались в подобной близости, в подтверждении, что здесь и сейчас — они оба в порядке, они в безопасности. Сама мысль о том, что Криденс и Патрик, и Модеста, с которой он даже не был знаком, могли погибнуть, подхваченные чудовищным чёрным вихрем, либо их могли не найти вовремя под обломками дома Мэри Лу, доставляла Ньюту настоящую боль. Но они спаслись, встретились, и теперь Ньют поможет Криденсу раз и навсегда оставить те ужасные дни в прошлом. Он должен помочь Криденсу — такое обещание дал Ньют самому себе, сжимая парня в неловких, но крепких объятиях. Патрик, очевидно, понимал, что Ньют стремится исцелить самые глубокие, невидимые глазу раны его брата, и был благодарен за это. Он не раз незаметно подмигивал парню, или улыбался краешком губ, одобряя его действия, да и сам старался помочь Ньюту в его непростой затее — уговаривал Криденса не стесняться составлять компанию другу в очередной вылазке за голодающими животным или раненными птицами, сходить с ним в их любимое кафе после уроков, вместе подготовиться к предстоящим тестам по литературе. Между прочим, литературные предпочтения близнецов тоже разнились: Патрик оказался неравнодушен к Фицджеральду и творчеству битников, Криденс любил читать произведения Эдгара Алана По, Джека Лондона, Уолта Уитмена. Ньют потом ещё и приобщил его к миру Дарелла, Сетон-Томпсона и Верна, которых обожал сам. Иногда Патрик катал ребят на своем подержанном, но крепеньком пикапе, и порой к ним присоединялась Сэм. Тогда они с Патриком до хрипоты спорили в кабине водителя о том, какую кассету слушать, а друзья пересаживались в кузов, и Криденс наклонялся близко-близко к Ньюту, щекоча мгновенно краснеющее ухо дыханием, и, силясь перекричать шум машин на автостраде и свист ветра, рассказывал о том, как однажды зимой их с братом занесло на скользкой дороге. Патрик тогда умудрился так вывернуть руль, что машина, покрутившись вокруг своей оси несколько раз, встала ровнехонько у бордюра. А побледневший Патрик отпустил руль, повернулся к перепуганному брату и неожиданно выдал с характерным южным акцентом: «И вот так, детка, мы справляемся с проблемами в Луизиане!» — он тогда зачитывался рассказами Капоте, который родился и вырос на американском юге. Так что, Криденс не знал, смеяться ему в ответ, или плакать — но, рассказывая об этом случае Ньюту, он определённо улыбался. Криденс вообще стал улыбаться гораздо чаще — улыбаться, разговаривать с Ньютом, легонько касаться его плеча или руки, чтобы привлечь внимание к чему-то необычному, замеченному во время прогулки. Бывало, они сидели на диване или на ковре в гостиной дома близнецов и Сэм, и Криденс, разомлев в тепле и полумраке, приваливался к плечу Ньюта, чего никогда не позволил бы себе прежде. Однако тот не мог не заметить, что Криденс, отчаянно нуждаясь в таких незатейливых проявлениях близости, отчего-то всегда одёргивает себя, борется с желанием податься под осторожную, ненавязчивую ласку Ньюта. Он одновременно тянулся к его рукам и запрещал себе это. Временами, когда друг мимоходом касался спины или волос Криденса, тот вздрагивал, и, хотя он быстро брал себя в руки и расслаблялся, позволяя, этот первый инстинктивный страх озадачивал и тревожил Ньюта. В конце концов, Ньют не удержался и спросил Патрика, который вызвался подбросить его домой после очередного киновечера у них в гостиной, почему его брат так боится прикосновений? Интуитивно он чувствовал, что самому Криденсу этот вопрос лучше не задавать — он тут же закроется, спрячется назад в свой панцирь. — А! За это надо сказать спасибо сукину сыну Грейвсу. Я могу рассказать эту историю, если хочешь, — Патрик искоса взглянул на нахмурившегося Ньюта, — но будь готов к тому, что она тебе не понравится. — А ты уверен, что это будет правильно? — засомневался парень. — Может, пускай Криденс лучше сам… — Он не станет говорить об этом, Ньют. Ты сам заметил, что он так и не пришёл в себя до конца, — Патрик отрицательно покачал головой, заставив Ньюта всерьёз задуматься. Если он действительно хочет понять Криденса и помочь ему, то лучше узнать о том, что с ним случилось помимо встречи с Мэри Лу… — Так что? Думаю, Криденс был бы не против того, чтобы я рассказал тебе о Грейвсе, раз уж он сам не может этого сделать, — предположил Патрик. — Но если ты всё ещё хочешь услышать об этом, мне лучше остановить машину и закурить. И Ньют, в чьей груди уже разрасталось вязкое, недоброе предчувствие, всё-таки кивнул. Патрик вырулил на обочину и опустил стекло со своей стороны, чтобы табачный дым не заполнял салон. Ньют ощущал волнами исходившее от него напряжение. Наконец, собравшись с мыслями, он начал свой рассказ. … Из приюта, в который близнецов временно определили после гибели Мэри Лу Бэрбоун, их забрал отец — о произошедшем ему сообщили из службы опеки. Он утверждал, что в любом случае собирался в ближайшее время приехать за мальчиками — ему удалось преодолеть свою алкогольную зависимость и депрессию, найти новую работу, и он всем сердцем желал вернуть сыновей домой. Узнав о том, что довелось пережить братьям, их отец пришёл в ужас, и настоял на том, чтобы Криденс начал посещать психотерапевта — ему действительно требовалась психологическая помощь. Патрик же предпочёл залечивать душевные раны самостоятельно. Отец сам нашёл в городе нужного специалиста — так Криденс стал дважды в неделю посещать мистера П. Грейвса, психотерапевта, не так давно открывшего в их городе частную практику. Поначалу всё вроде бы шло неплохо. Криденсу казалось, что мистер Грейвс понимает его, как никто другой, даже лучше, чем брат-близнец. И не просто понимает — по-настоящему проникается его проблемами и страхами, заботится о нём! Он давал мальчишке именно то, в чём он нуждался больше всего — ласку, защиту, обещание, что с его помощью печаль и боль исчезнут без следа. Мистер Грейвс внимательно слушал его сбивчивый рассказ о том, как Мэри Лу за малейшую провинность ремнём стегала его руки до крови, а потом брал подрагивающие ладони Криденса в свои, поглаживал жуткие шрамы пальцами и повторял — всё хорошо, скоро всё пройдёт… Мистер Грейвс говорил — ты особенный, Криденс. То, что ты сумел выжить в таких условиях — просто чудо. Ты даже представить не можешь, насколько ты сильный. А Криденс слушал, затаив дыхание, боясь поверить в его правоту. Мистер Грейвс садился рядом с Криденсом на удобный светлый диван в своем кабинете, клал широкую крепкую ладонь на его затылок или обхватывал за плечи, прижимая к себе — и Криденс сам утыкался носом в его грудь или прижимался лбом к плечу, чтобы успокоиться. Однако со временем, эти невинные, бережные прикосновения становились всё более настойчивыми, властными — и всё более откровенными. Мистер Грейвс начал говорить странное — о том, что он заберёт Криденса из дома, где его всё равно не понимают и не ценят, что уехав, они оба освободятся, и он покажет пареньку целый новый мир. Совершенно сбитый с толку, подавленный и напуганный, Криденс долго не решался рассказать кому-нибудь о том, что происходит за закрытыми дверьми кабинета мистера Грейвса. А когда всё-таки отважился, то рассказал человеку, которому доверял больше всего на свете — Патрику, разумеется. Патрик, выслушав Криденса, в первую минуту готов был, несмотря на позднее время, немедленно сорваться с места, найти мистера Грейвса и убить его. Гнев, обида за брата и отвращение так и кипели в нем, заставляя метаться по комнате и стискивать ладони в кулаки. Но к утру он, так и не сомкнувший в ту ночь глаз, сумел взять себя в руки и придумать кое-что другое — явиться к психотерапевту вместо брата-близнеца и разоблачить его. Криденс долго не соглашался с этим планом, но потом всё же уступил брату — отдал ему свою одежду и пообещал не показываться на глаза, пока отец не отвезёт Патрика к мистеру Грейвсу. Патрик, всегда отличавшийся недюжинным артистизмом, без труда скопировал ссутуленную позу и тихий голос брата — это было всё равно, что играть другой вариант самого себя. Он даже хотел обрезать свои вьющиеся, доходившие почти до плеч, волосы, но в итоге просто спрятал их под шапкой. Это не вызвало бы подозрений — пока отрастала сделанная Мэри Лу ужасная стрижка, Криденс частенько ходил в шапке даже в помещении. Таким образом, хоть подготовка и заняла некоторое количество времени, Патрик был готов сыграть роль приманки и охотника одновременно. Поначалу всё шло именно так, как и задумывал Патрик — и отец, и мистер Грейвс действительно приняли его за Криденса. Подготовленный рассказами брата, парень не воспротивился тому, что очень скоро после начала «терапевтического сеанса» Грейвс неожиданно пересел из своего кресла на диван, поближе к нему. Стерпел он и чужую сильную ладонь, опустившуюся на его колено — хотел получить неопровержимое, окончательное доказательство того, что мистер Грейвс домогается Криденса. Но он совсем не ожидал, что его внезапным и резким рывком опрокинут спиной на диван, жёстко обхватят пальцами подбородок, заставляя откинуть голову, и примутся целовать и вылизывать шею — прежде мистер Грейвс не отваживался заходить так далеко. Патрику понадобилось целое мгновение, чтобы опомниться, а затем он без колебаний двинул коленом в живот навалившегося на него мужчины, сбрасывая его с себя прямо на ковёр. Заблаговременно вызванные полицейские, прибывшие несколькими минутами позже, за шиворот оттаскивали разъярённого Патрика от Грейвса. Больше всего его приводило в бешенство даже не то, что Грейвс собирался сделать с ним самим, а понимание того, что Криденс, который должен был быть здесь сегодня, вероятнее всего не смог бы дать отпор. — Знаешь, я потом в душе шею губкой до красноты оттирал! Так мерзко было, — Патрик гадливо скривился и поскорее затянулся сигаретой. Даже в желтоватом свете единственного фонаря, под которым он припарковал свой пикап, было заметно, что тонкие длинные пальцы Патрика слегка дрожат — огонёк сигареты то и дело вспыхивал и метался багряным светлячком. Прислушавшись к себе, Ньют без особого удивления обнаружил, что и его руки дрожат, а в груди поселилась странная, гулкая пустота. — Его осудили? — каким-то чужим, деревянным голосом спросил Ньют. — Нет, — Патрик безнадёжно вздохнул и, поймав изумлённый взгляд собеседника, объяснил: — Криденс отказался дать показания. Его так потрясло всё произошедшее, что он просто не мог говорить об этом — да и сейчас не может. В итоге, у полиции было моё слово против слова Грейвса. На время следствия его отпустили под залог, и он удрал из города чуть ли не следующий же день, представляешь? Грейвсу там больше нечего было делать — слухи расходятся быстро, так что его репутация всё равно была испорчена. Никто больше не поверил бы ему. Кажется, негодяй до сих пор числится в розыске. Они немного помолчали, собираясь с мыслями, а затем Патрик неожиданно поинтересовался: — Ты знаешь, что означает имя Криденса? — «Доверие», — печально откликнулся Ньют, потому что теперь это казалось какой-то злой насмешкой. — В его случае не имя, а проклятие, — Патрик покачал головой, закуривая новую сигарету. — Он ведь на самом деле, от всей души доверял Грейвсу! И тут такое предательство… С тех пор больше года прошло, а он по-прежнему избегает прикосновений — вообще опасается с кем-то сближаться. — А что ваш отец? — сочувственно коснувшись плеча Патрика, спросил Ньют. — Да как обычно — ужасался, волосы на себе рвал, — ядовито фыркнул парень. — Дескать, как же это так вышло, почему его дорогие мальчики снова пострадали?.. Хотя сам же, за руку отвёл Криденса к этому мерзавцу! — Он ведь не мог знать, что так выйдет, — мягко заметил Ньют. Теперь он, во всяком случае, понимал, почему отношения Патрика с отцом так и не наладились даже после возвращения домой. Патрик только горько отмахнулся и вздохнул, завершая свой рассказ: — Через несколько месяцев после исчезновения Грейвса, наш папаша познакомился с мамой Сэм. Они довольно быстро сошлись, решили пожениться — и мы переехали сюда. Так что в старшую школу мы с Криденсом уже здесь пошли — примерно тогда же и с девочками, Тиной и Куинни, подружились. — Они знают? Ну, про Грейвса? — Отчасти да. Тина знает кое-что, а Куинни, я думаю, не составило труда додумать всю историю до конца — она это умеет, — объяснил Патрик, выбрасывая окурок в окно и снова заводя мотор. Ньют потёр друг о друга озябшие ладони — оказывается, он успел замёрзнуть, пока Патрик курил. До дома Ньюта они доехали быстро и в полном молчании, оба одинаково подавленные прозвучавшим откровением. Уже вырулив на подъездную дорожку и пожав Ньюту руку на прощание, Патрик неожиданно задержал его ладонь в своей, заглядывая в глаза: — Ньют, я хочу попросить тебя об одной вещи. — Что угодно, Патрик, — с готовностью кивнул тот. «Что угодно, если это может помочь тебе или Криденсу» — Не воспринимай моего брата исключительно, как жертву людей вроде Мэри Лу и Грейвса, хорошо? — очень серьёзно попросил парень. — Наш отец, мачеха, Сэм, даже Тина и Куинни, хотя она как раз в меньшей степени, после всего случившегося стали относиться к Криденсу с подчёркнутой жалостью. Мне кажется, это его задевает… и толкает назад, в прошлое. Я знаю, ты очень тактичный человек, ты и так не стал бы относиться к нему иначе после всего, что узнал. Но я просто хотел удостовериться. — Я понимаю, — заверил его Ньют. — Я всё понимаю, правда. Я не стану относиться к Криденсу как-то по-другому, обещаю. — Спасибо, Ньют, — искренне поблагодарил Патрик, коротко похлопав его по плечу. Затем Патрик уехал, даже не подозревая, что оставил Ньюта стоять на подъездной дорожке с разбитым сердцем. Дело в том, что Ньют уже успел признаться хотя бы самому себе — он влюбился в Криденса, по-настоящему влюбился. И Криденсу он вроде бы нравился — во всяком случае, в качестве друга. Ньют ничего не знал об ориентации Криденса — это Патрик, хоть он и не демонстрировал своей гомосексуальности открыто, в кругу близких друзей ясно давал понять свои предпочтения. Но Ньют надеялся, что сможет как-нибудь не слишком по-дурацки выяснить, нравятся ли Криденсу парни и есть ли у него шанс. Но теперь все его тщательно лелеемые надежды рухнули в одночасье. Он просто не мог просить Криденса о чём-то подобном — не после всей этой истории с Грейвсом. Чего доброго, он может подумать, что Ньют такой же — что он нарочно постарался сблизиться, войти в доверие, чтобы добиться чего-то большего… Нет, что угодно, только не это! Пускай лучше Криденс никогда не узнает о любви Ньюта — о его сильной, отчаянной, безнадёжной любви, — чем испугается или станет презирать его. До сих пор Ньюту не доводилось испытывать к кому-либо настоящую ненависть. Даже к браконьерам, безжалостно истреблявшим редких животных. Даже к хозяевам, жестоко обращавшимся со своими любимцами. Даже к хулиганам и их подпевалам, достававшим его в школе. Но сейчас Ньют чувствовал, что действительно ненавидит Мэри Лу Бэрбоун и мистера П. Грейвса, причинивших столько зла Криденсу. И не только ему, верно? Только теперь, узнав историю близнецов до конца, Ньют осознал, сколько у них, всегда казавшихся ему такими разными, всё-таки общего. Криденс и Патрик носили в себе одно на двоих ранение, и если шрамы одного брата были видимы глазу, то второй прятал их глубоко в душе. Должно быть, Патрик чувствовал себя виноватым в том, что Криденсу так досталось в той истории с Мэри Лу — ведь это он задирал её, это он публично бросил ей вызов, поцеловав незнакомого парня во время многолюдного собрания. Это за него заступился Криденс, тем самым обратив на себя всю злобу и жестокость той женщины. А случай с Грейвсом? Да, Патрик добровольно занял место Криденса, чтобы разоблачить его психотерапевта, но ведь ему, в итоге, и пришлось отбиваться от домогательств взрослого мужчины! Патрик сам говорил, как ему было мерзко, но едва ли он позволил себе дать слабину — всё его внимание было сосредоточено на пережившим настоящий шок брате. Возможно, именно из-за чувства вины и обязательств перед Криденсом, Патрик ввязался в длительные, но совершенно бесперспективные и выматывающие отношения с капитаном школьной футбольной команды? Про Брэда Ньюту совсем недавно рассказала Тина — Патрик, хоть и не скрывал своей ориентации в кругу друзей, про их отношения не распространялся, и это условие выдвинул ему именно Брэд. Тина сказала — Криденсу не нравится Брэд, он считает его слишком слабым и трусливым для своего брата. Ньют думал, что Криденс совершенно прав, но что-то же держало Патрика рядом с этим человеком, хотя он знал, что не сможет на него положиться, никогда не сможет назвать его своим даже в их маленькой всепонимающей компании! А может, все дело было в той особенной, неповторимой связи между близнецами, о которой говорил ему когда-то Криденс? Возможно ли, чтобы после всего, что выпало на долю Криденса, Патрик «отзеркалил» его недоверие к самому себе и другим людям? И поэтому даже не пытался построить нормальные отношения, считая своим уделом жизнь в тенях? Да, теперь Ньют понимал братьев гораздо лучше. И считал, что, несмотря на всю горечь и сожаление, которые сейчас испытывал, невзирая на свои рухнувшие надежды, поступил правильно, захотев узнать больше. Может, он и не сумеет до конца исцелить Криденса и совсем ничем не поможет Патрику, который прячет свои шрамы гораздо лучше и изобретательней, но, во всяком случае, Ньют знает теперь, как бережно нужно обращаться с ними обоими. Это ничего — повторял себе Ньют, возясь с замком входной двери и стараясь как можно быстрее и незаметнее пробраться в свою комнату, чтобы не тревожить родителей возвращением в такой поздний час. Это ничего, если они с Криденсом останутся просто друзьями. Им хорошо и интересно вместе, им одинаково здорово разговаривать или молчать вдвоём, и Ньют всё равно хочет помочь Криденсу, залечить его раны — не для себя, не для них, раз уж им не суждено быть вместе, а ради него самого. Ньют будет счастлив уже тем, что Криденс счастлив, и что он рядом, и верит ему. Этого будет вполне достаточно. Когда они встретились снова, Ньют не мог не заметить, каким тревожным, испытующим взглядом смотрел на него Криденс — должно быть, Патрик пересказал брату их разговор, и тот опасался, что отношение друга к нему изменится, что они отдалятся друг от друга. Но Ньют ни за что не позволил бы этому случиться — он общался с Криденсом, как прежде, и улыбался ему по утрам совсем, как раньше, и осторожно, едва ощутимо гладил и перебирал его тёмные волосы, когда они вечерами вместе слушали кассеты Патрика или смотрели какую-нибудь видеокассету, одолженную у Куинни. И тревога во взгляде Криденса снова уступила место робкой, тихой радости, разглядеть которую умели только его ближайшие друзья. Снежные, серебристые зимние месяцы, прохладная ладонь Криденса в его руке, обжигающе пряный глинтвейн, мастерски приготовленный Сэм для весёлого праздника в их маленьком кругу — тогда Ньют впервые в жизни отмечал Рождество дважды, с семьёй и с друзьями, — яркие огни, предложенная Тиной игра в «Тайного Санту» и шорох упаковочной бумаги, когда они по очереди разворачивали свои подарки, обещания захмелевшего Патрика отправиться в торговый центр, держа веночек из омелы над головой, чтобы иметь повод поцеловать хорошенького парня-консультанта из сувенирного магазинчика… Затем — ещё больше снега и холода, метели, превратившие их город в россыпь белых домиков и деревьев из сахарной пудры на верхушке праздничного торта. Патрик, не поленившийся слепить из снега жутковатую огромную фигуру Белого Призрака Классической Литературы прямо перед окнами гостиной их учителя. Криденс, вместе с Ньютом увлечённо изучавший и зарисовывающий в блокноты чёткие отпечатки лап животных и птиц на снегу. Куинни, увлекшаяся кулинарией и едва не закормившая их насмерть своими потрясающими штруделями и пирогами, и Тина, в однообразные и скучные, по её словам, зимние дни практически не вылезавшая из книжных магазинов и библиотек. Потом наступило долгое, томительное межсезонье, когда зима всё никак не желала отступать окончательно, снова и снова отвоёвывала свои позиции, а когда всё же вынуждена была признать поражение — упоительно тёплая и солнечная после месяцев холода весна. Ньют в это время постоянно пропадал за городом, в рощах и перелесках, наблюдая за тем, как пробуждаются к жизни растения и звери. Патрик и Сэм, в свою очередь, всё свободное время посвящали подготовке к постановке «Шоу Рокки Хоррора» в местном стареньком кинотеатре, в которой не только участвовали сами, но и умудрились втянуть в неё и Тину с Куинни. Но больше всего удивил их всех Криденс, который, ни слова никому не сказав, самостоятельно отправился в парикмахерскую, чтобы укоротить свои волосы, успевшие здорово и довольно беспорядочно отрасти. Это было тем более неожиданно, что в последний раз Криденса силком подстригла Мэри Лу, и с тех пор он никого не подпускал к своей причёске — разве что, Патрик иногда осторожно подравнивал волосы брата одолженными у Сэм ножницами, чтобы они не лезли в глаза. Но в этот раз Криденс выбрал причёску сам, остановившись на довольно простой, но удивительно ему шедшей короткой стрижке, и целый вечер буквально сиял от удовольствия, пока друзья — и больше всех Ньют! — восхищались его смелостью. Быстро, шумно, суетливо пролетала весна — всё в школе так и дышало предвкушением близящихся летних каникул, сводя на нет всю учёбу. Криденса с Ньютом всего-то пару раз замыкали в раздевалке и туалете — даже школьным задирам и хулиганам было не до них. Патрик снова возил их на своем пикапе — теперь можно было опять пересаживаться в кузов, не опасаясь простудиться на холодном ветру, — а потом Криденс с Ньютом наблюдали за тем, как ребята готовятся к выступлению. И да, Патрик чертовски неплохо смотрелся в вызывающе блестящем корсете, с помадой и на каблуках, хотя в самом начале знакомства Ньют и представить себе не мог, что когда-нибудь увидит его в подобном прикиде! А затем в город наконец-то вернулось лето, и в одну из тёмно-звездных и нежных ночей Криденс поцеловал Ньюта — сам. Ну, как «поцеловал»? Правильнее будет сказать так — в какой-то момент, пока Ньют рассказывал о том, чем запомнилась ему далекая теперь, туманная Англия, Криденс совершенно неожиданно качнулся вперед, крепко, почти до боли, стиснул его плечи и неловко, как-то отчаянно прижался губами к губам. Ньют, запретивший себе даже думать о возможности романтических отношений между ними, до того опешил, что застыл каменным изваянием, широко распахнув глаза — он видел, как, в противовес ему, крепко зажмурился Криденс, как тонкими изломанными линиями сошлись на его переносице брови, и как дрожали его губы, когда он, не получив ответа, поспешно отстранился. — Господи, прости, прости меня, Ньют, я не хотел, честно, я не хотел тебя обидеть! Я просто… Понимаешь, я подумал, что, возможно, нравлюсь тебе, потому что ты нравишься мне, и ты так добр, и внимателен, и нам комфортно вместе… Прости, это было глупостью, пожалуйста, прости меня, пожалуйста, Ньют, только не уходи! — затараторил Криденс, и, хотя он умолял Ньюта не уходить, всё шло к тому, что он сам прямо сейчас сбежит и спрячется где-нибудь так, что его невозможно будет потом найти. Поэтому Ньют схватил его за руку, а вторую ладонь положил ему на щеку, стирая слёзы, градом катившиеся из глаз. Грудь сдавило и ему казалось — он и сам вот-вот расплачется от невероятного облегчения, радости и от глупой, щемящей нежности. Когда Ньют заговорил, голос его срывался от волнения точно так же, как у Криденса: — Нет, нет, послушай меня! Криденс, я вовсе не обижаюсь и тебе не за что извиняться, слышишь? Я и сам хотел, только не решался предложить, а тут ты первый, и я просто растерялся. Не мог поверить, что мне это не снится. Ну же, Криденс, посмотри на меня. Пожалуйста, я должен это сказать. Криденс послушался — медленно, неуверенно, но всё же поднял голову, встречаясь с Ньютом недоверчивым и полным безумной надежды взглядом одновременно, и робко спросил: — Что ты должен сказать? Ньют расплылся в дурацкой улыбке — никак не мог от этого удержаться! — и тихо, торжественно произнёс: — Что я люблю тебя. Я очень сильно люблю тебя, Криденс. — Правда? — выдохнул тот, судорожно сжимая его пальцы, явно боясь поверить музыкой прозвучавшим словам. — Правда. Я тебя люблю. Криденс, я люблю тебя, — на разные лады повторял Ньют, а Криденс прижался лбом к его лбу, прикрыв глаза и буквально впитывая в себя признания. — Люблю тебя, — успел ещё разок восторженно прошептать Ньют, а потом их губы снова встретились. Определённо, это было самое упоительно прекрасное лето в жизни Ньюта. Они с Криденсом практически не расставались — Ньюту даже удалось отвертеться от поездки к старшему брату в колледж, которую предприняли его родители, а Патрик, в свою очередь, уговорил отца и мачеху не затевать обязательный, тягостный для всех участников семейный уикэнд на природе. Чаще всего Ньют и Криденс целыми днями напролёт гуляли по окрестностям, либо устраивали себе настоящий кино-марафон, либо просто валялись на кровати голова к голове, слушая музыкальные пластинки и кассеты Патрика, и тут же делясь впечатлениями. Иногда Ньют прихватывал с собой на прогулку толстый плед, бутерброды с лимонадом или яблоки, и какую-нибудь хорошую книгу — всё необходимое для небольшого пикника. Они расстилали плед в тени ближайшего дерева, и, перекусив, принимались за книгу — Ньют читал вслух, а Криденс доверчиво опускал голову к нему на колени и позволял перебирать свои волосы свободной от книги рукой. Порой прикосновения всё ещё становились для него проблемой — тогда он неожиданно заходился дрожью и отстранялся от Ньюта с самым несчастным и виноватым видом, — но они работали над этим. Временами Ньют испытывал настоящий страх — что, если он не помогает, а, наоборот, вредит Криденсу? Может быть, он делает что-то неправильно? Но не могло быть и речи о том, чтобы предложить Криденсу снова посещать психотерапевта — оставалось только довериться своей интуиции и двигаться вперёд постепенно, маленькими осторожными шажками. Удивительно, но это почему-то работало. Криденсу действительно становилось лучше, от него больше не веяло постоянными тревогой и тоской. Что-то изменилось в самом его облике, в ровной линии плеч, походке и даже во взгляде. В этого нового Криденса Ньют влюблялся всё больше и больше. Более того, изменения затронули и Патрика — возможно, благодаря особенной связи близнецов, работавшей в обе стороны? Или Ньют правильно предположил несколько ранее, что братья давно носили в душе одну на двоих рану, а теперь она наконец-то начала затягиваться? Как бы там не было, но Патрик явно чувствовал себя легче и спокойнее благодаря тому, что ему больше не приходилось постоянно тревожиться о брате. Кроме того, он, очевидно, всерьёз влюбился в своего Брэда, хотя это, по мнению Криденса, ещё могло принести ему немало боли и разочарования в будущем. Как показали последующие события, он был совершенно прав в своих опасениях. Но тем летом они были счастливы. Счастливы, когда Ньют и Криденс засыпали рядышком на диване, а Сэм потом тихонько набрасывала им на колени лёгкое покрывало. Счастливы, когда неугомонная Куинни устраивала вечеринку у них с Тиной дома, где было много вкусной еды, отличной музыки, интересных разговоров и беззлобных подколок — но Патрик с Брэдом все равно сбегали куда-нибудь вдвоем, а Ньют с Криденсом, напротив, оставались, чтобы потом помочь девочкам привести гостиную и кухню в порядок. Счастливы, когда Сэм и Патрик устраивали на пару целое театральное представление, до того уморительно препираясь или вышучивая друг дружку, что невозможно было удержаться от смеха. И когда Патрик катал их на своем пикапе по всему городу, а потом отвозил в своё любимое кафе на гамбургеры с картошкой и кофе с мороженым. И когда Ньют с Криденсом задумали писать собственную книгу-пособие по изучению и уходу за животными. И когда Тина увлеклась французской поэзией и декламировала любимые стихотворения даже во время прогулки по торговому центру, изумляя покупателей и продавцов. И когда Боб задумал стать знаменитым музыкантом и даже едва не собрал собственную «гаражную» группу — не хватило только басиста. Однако лето, как это и бывает с самыми лучшими временами, пролетело до обидного быстро, мелькнуло ярким калейдоскопом. Им всё чаще напоминали о том, что пора бы всерьёз задуматься о своём будущем — выбрать занятие и колледж. Ньют колебался между профессиями ветеринара и исследователя дикой природы, а Криденс просто хотел быть рядом с ним, независимо от того, куда он поедет учиться. Впрочем, его самого привлекало ремесло фокусника-иллюзиониста. В начале учебного года Патрик и Сэм, отправившись на стадион смотреть вечерний футбольный матч, познакомились там с Чарли — славным тихим пареньком, который достаточно быстро влился в их пёструю компанию. Криденсу он понравился, но они, по всей видимости, оказались слишком похожи, чтобы стать близкими друзьями. Зато с Патриком и Сэм Чарли практически не расставался, одинаково восхищаясь ими обоими. Ньют же никогда не упускал возможности поговорить с Чарли — чаще всего о недавно прочитанных ими обоими книгах, хотя иногда они говорили о жизни вообще. Их последний в школе год шёл своим чередом — учёба, прогулки по городу без особой причины, ланчи в любимой кафешке, поиск подходящих колледжей, выступления в «Шоу Рокки Хоррора», шумные вечеринки у Боба, спокойные вечерние посиделки у Тины, поездки в подержанном пикапе, два Рождества — с семьёй и с друзьями, и «Тайный Санта»… А затем, Патрик расстался с Брэдом после того, как его отец застукал их и учинил жуткий скандал. Когда несколькими днями позднее дружки Брэда набросились на Патрика прямо в школьном кафетерии, и принялись его избивать, тот не стал их останавливать. Ньют и Криденс в тот день решили пообедать вдвоём на школьном дворе, а Сэм и девчонки не сумели бы справиться со здоровенными старшеклассниками-футболистами, так что Патрику изрядно досталось. А могло бы достаться ещё больше, если бы не Чарли — это он, робкий, незаметный тихоня, спас друга от расправы. Увидев брата в синяках, с разбитой в кровь губой, Криденс пришёл в ужас. Это происшествие словно отбросило его назад, во времена жизни с Мэри Лу Бэрбоун — он снова замкнулся в себе, сжался в комок и спрятался так глубоко, как это было возможно, и Ньюту немалых усилий стоило успокоить его и вытащить на свет. Патрик тоже отдалился от всех — тяжело переживая разрыв с Брэдом, он, тем не менее, явно не хотел показывать Криденсу свою слабость, и потому подпускал к себе только Чарли. Криденс, Ньют, Сэм, сестры Голдштейн — да все из их маленького уютного круга переживали за Патрика, но сделать ничего не могли. А тот пустился во все тяжкие — чередовал алкоголь, купленный по поддельному удостоверению личности, с литрами кофе, помогавшими ему бодрствовать целыми сутками, бесцельно колесил по городу на своём пикапе, глушил тоску случайными связями… Чем дальше, тем меньше он походил на их Патрика, и если днём ему ещё удавалось кое-как держаться, то вечерами, по словам Чарли, вся напускная бодрость быстро слетала с него, оставляя только уныние и горечь. Чарли мало рассказывал о том, как проходили их вечера, но Ньют надеялся, что его молчаливая поддержка, и забота Криденса, и участие Сэм все-таки помогут Патрику взять себя в руки. К счастью, так и вышло прежде, чем он растратил всего себя на боль и сожаление. И у них снова были: спокойные или шумные, всегда слишком короткие дни вместе, и долгие дни порознь, учёба, книги, музыка, разговоры на темы серьёзные и не очень, затем — окончание учебного года, неизбежная нервотрепка экзаменов и выпускной бал. Выпускной бал — это нарядные платья девчонок, взятые напрокат смокинги мальчишек, море фотографий с роднёй и учителями, Патрик, чудивший напоследок даже больше обычного, и Чарли, старавшийся казаться весёлым, хотя вскоре после выпускного почти все его друзья должны были разъехаться по разным колледжам. В конце учебного года Сэм узнала, что получила место в престижном Пенсильванском университете — и что снова выбрала не того парня. Однако Патрик считал, что на сей раз его сестра сделает для себя правильные выводы, и найдёт кого-нибудь более достойного и надёжного — «хорошего доброго малого, вроде нашего Чарли!». Ньют тогда подумал, что и самому Патрику не мешало бы сделать то же самое. В конце учебного года Чарли пережил сильнейший нервный срыв, связанный с событиями из его прошлого, и даже на несколько месяцев угодил в клинику, где проходил психологическую реабилитацию. Когда он выписался, Патрик и Сэм приехали в город, чтобы быть рядом и поддерживать его. Но ещё до этого, Патрик и Криденс приняли решение разъехаться по разным колледжам, чем сильно удивили Ньюта. — Наверное, нам стоит попытаться жить каждому своей жизнью. Мы слишком сильно зависим друг от друга. Ты тоже думал об этом, верно? — спросил Патрик вскоре после выпускного бала, а когда Криденс, глядя ему в глаза, согласно и очень серьёзно кивнул, рассмеялся с явным облегчением: — Всё равно, я сразу же почувствую, если с тобой что-нибудь случится, братишка! Таким образом, в то время, как Патрик готовился отправиться в Вашингтонский университет, Ньют и Криденс собирались в Нью-Йорк — как, кстати, и Тина с Куинни. Кроме того, Ньют мечтал как-нибудь вместе с Криденсом посетить Англию, чтобы показать ему все свои самые любимые местечки в Лондоне и окрестностях. Тогда он не мог знать, что в Нью-Йорке их с Криденсом ждёт новая встреча с мистером П.Грейвсом, больше похожая на ночной кошмар — и что, хотя бывший психотерапевт и в этот раз не сможет заполучить Криденса, пережитое потрясение едва не сломает его. И что понадобятся совместные усилия Ньюта и Патрика, который, почувствовав неладное, примчится в Нью-Йорк первым же автобусом, и даже сестёр Голдштейн, чтобы помочь Криденсу вернуться к нормальной жизни. Ньют также не догадывался, что потом они с Криденсом на время действительно переберутся в Англию — чтобы сменить обстановку и поскорее прийти в себя, так что, начало у его давней мечты окажется вовсе не таким уж счастливым… Ньют не знал, — но мог бы с уверенностью утверждать, — что они справятся и с этим. В конце концов, разве мог он предположить, что, сменив школу за два года до выпуска, и не ожидая от нового места учёбы ничего особенно хорошего, он встретит двоих поразительно непохожих-похожих братьев, станет им другом и в некотором роде опорой? Что они примут его в свой круг, и Ньют, неожиданно для себя самого, найдёт там своё место и предназначение? Что он полюбит одного из братьев, и эта его любовь удивительным образом поможет им обоим стать более цельными? Мог ли он даже подумать… А впрочем, так ли это важно? Чарли сказал однажды — бывают моменты, когда человек становится частью бесконечности. И рядом с Криденсом Ньют чувствовал, что это может быть правдой.