Justify my love

"Poor is the man Whose pleasures depend On the permission of another"*

Он — шквал эмоций. Она — благоразумие во плоти. Этой ночью бессмысленную схватку противоположностей выигрывает Одри. Победа, на её взгляд, сомнительная. Тишина между ними буквально пропитана отчаянием и безысходностью. Одри с лихорадочной жадностью наблюдает за неподвижным мужским профилем, едва различимым в темноте тесной кухни. Но Деро никогда не увидит то сумасшествие, которым ему удалось инфицировать её, Одри хоронит это тёмное и пугающее чувство где-то в самых дальних закоулках сознания всякий раз, когда оно пытается прорваться сквозь ледяную корку её личной брони. Девушке совершенно не обязательно видеть лица напротив сидящего мужчины, чтобы с точностью знать, как словно лёгкий надрез залегает морщинка меж его тонких тёмных бровей, и поджимаются в неодобрении чуть пухлые губы, память без намёка на жалость к своей хозяйке бережно хранит все эти детали. — Чай будешь? — будто бы небрежно бросает Одри. — Я могу отказаться? — в ответ бормочет Деро. — Нет. Грубо. Но иначе никак, Одри жизненно необходимо занять себя каким-нибудь пустяком, пока Деро тщательно обдумывает, что сказать. Он внимательно следит за тем, как чёрный силуэт хозяйки квартиры, шлёпая босыми ногами, направляется к плите. Гои невольно отмечает, что сутулиться стала она сильнее прежнего, словно прогибаясь под тяжестью их непонятных отношений и своей поистине неподъемной любви к нему. А может, ему только показалось? Пока закипает чайник, Одри успевает вытащить из кармана тёплого серого джемпера сигарету. Она курит, так и не повернувшись к своему гостю, недовольство которого обжигает её даже на расстоянии. Девушка неторопливо тушит остаток сигареты о рядом стоящее блюдце. Кажется, там покоится печенье, ну и плевать. Она терпеть не может сладкое, если в квартирке появляется что-то, содержащее сахар, это непременно было куплено исключительно для Деро. Мужчина уплетает всевозможные виды шоколада, пирожных и печенья с удивительной скоростью, оставляя на всех поверхностях в скромном пристанище для них двоих яркие обёртки от сладостей. Скорее всего, ей больше не придётся закупаться в ближайшей кондитерской лавке. Тому, что между ними было, приходит конец. Одри остро это чувствует. Ещё она думает о том, что всё пошло не по заранее продуманному сценарию. В её представлении, после их очередной встречи Деро как обычно зашнуровал бы изношенные чёрные кеды и хлопнул входной дверью, перед этим оставив дубликат ключа на столе. И больше никогда бы не вернулся. Никогда. Но вместо такого менее болезненного для неё варианта, они оба торчат на кухне который час и пытаются начать бредовый и, несомненно, пошлый разговор. Деро вообще склонен к пошлости, и речь сейчас не о сексе (хотя и в этом смысле тоже). Ко всему прочему, он надеется вдохновиться её личной болью. Боже, как пафосно! Но, тем не менее, правдиво. «Какая же расчётливая ты скотина, Деро», — думает Одри и через секунду предсказуемо прощает его, как любая другая влюблённая до беспамятства женщина. Она молит небеса, чтобы Деро сказал быстрее все, что хочет сказать и наконец, покинул снятую ею квартиру. После этого Одри сможет со спокойной совестью топить свою тоску в вине весь следующий день. Больше, увы, нельзя. Послезавтра у неё фотосъемка Софии Томаллы для немецкого «Rolling Stone», в котором девушка вот уже несколько лет работает штатным фотографом. Главный редактор, конечно, простит ей лёгкий запах и потрёпанный вид, всё-таки Одри человек искусства и со своими заморочками, но пора прекратить злоупотреблять добротой и терпением шефа, она и так, то постоянно пропадает по нескольку дней, то приходит в редакцию в ужасном виде после какой-нибудь светской вечеринки. Когда Одри ставит чашку с горячим чаем на стол, то не сдерживается и осторожно кладёт узкую ладонь на его обтянутое чёрной тканью футболки плечо, едва сжимая пропитанные запахом никотина подрагивающие тонкие пальцы. Деро в ответ невесомо касается их влажными губами, обдавая горячим дыханием. Сердце билось где-то в горле, не давая Одри сделать даже вздох, а кожа, казалось, расплавится тотчас в месте, где дотронулись его губы. Как ей быть, если он уйдёт? Как вынести повседневность без этих поистине запредельных чувств от близости с Гои? Руки Деро осторожно обхватывают её талию и тянут к себе. Одри никогда раньше не сидела у него на коленях, такими глупостями, присущими влюбленным парочкам, они не занимались. Она не посмеет никому признаться, что бесконечно рада теперь оказаться на этом месте. Просто молчит, сохраняя на лице беспристрастность. Хоть темнота и благодушно скроет её улыбку или, напротив, печаль, Одри не горит желанием рисковать. — Ты хочешь, чтобы я ушёл? — шепчет в макушку ей Деро. Ей хочется поднять изнутри все свои запасы лицемерия и соврать о своём желании, чтобы он катился нахрен из её жизни. Может быть, после этого она начнёт жить полной жизнью, как было до него? Нет. Чушь собачья. Одри впервые слышит нотки неуверенности в голосе мужчины. Обычно он во всем идёт напролом. Будь то дела, касающиеся работы или же позвонить ей с требованием немедленно приехать посреди ночи, когда они с мужем спят. Мужу, кстати, совершенно всё равно, о Деро он знает, лишь недовольно проворчит в подушку что-то в духе: «Твой придурок совсем совесть потерял? Звонить в такое время» и захрапит дальше, игнорируя торопливые сборы своей супруги. Микаэль Лёфгрен, как и Одри, являлся личностью творческой (если так можно назвать человека, ведущего экономическую колонку в газете «Der Spiegel»). Микаэль, пребывая в постоянных разъездах по миру, не обременяет фрау Лёфгрен такой мелочью как обязательная верность. Они поженились ещё в студенческие годы, и за всё время их брака ни у одного не возникла в голове мысль развестись. Купленный общими стараниями уютный дом в пригороде Берлина — своего рода тихая гавань, куда оба возвращаются после удачных и не очень любовных похождений. — Ну, так что скажешь? — спрашивает Деро, плавно пробираясь пальцами под джемпер девушки. Одри как-то совсем уж неопределённо хмыкает и утыкается холодным носиком в шею мужчины. Гои всегда играл с ней в Бога до этого момента. Он принимает решения, она подчиняется. А сейчас музыкант интересуется мнением Одри. Дикость какая! — Будем считать, что ты против моего ухода. Проходят считанные секунды, и Деро вырывается из оков спокойствия, даёт вечно бурлящему в нём потоку жизни, которого нет у девушки, захватить их обоих. Он настойчиво пытается оживить её беспорядочными поцелуями, больше напоминающими маленькие разряды тока. Горячие кончики пальцев, казалось, вобравшие в себя всё тепло вокруг, стараются воспламенить Одри прикосновениями то к впалому животу, то к месту между острых лопаток, которые напоминают отдалённо крылья. Это сравнение невольно посетило фантазию Деро, когда он с каким-то звериным голодом совершенно непоэтично брал девушку сзади прямо на полу в гостиной несколько недель назад. Гои осторожно нащупывает и вытаскивает шпильки из небрежного пучка, в который собраны длинные волосы Одри, постепенно освобождая их. — Мы торопимся? — заранее уточняет он. — Нет, завтра у меня выходной, а Микаэль улетел в Штаты. Тем не менее, они жадно целуются, как подростки, ударяясь зубами. Деро тихо смеется и его смех, на низких нотах, чуть с хрипотцой, заставляет клубком свернувшееся, напоминающее какое-то животное, желание Одри довольно заурчать, царапая своими острыми коготками все внутренности. Одри спускается на пол, вполне привычным для неё жестом расстегивает тонкий ремень на джинсах мужчины, стараясь не разорвать его к чёрту от нетерпения. Пальцы перестают принадлежать девушке, и она досадливо, будто кошка, шипит, кажется, всё-таки что-то от несчастного ремня отрывает. — Блять, — рычание срывается с её губ непроизвольно. Одри затылком чует, как Деро улыбается, она готова сейчас на что угодно поспорить, что это так. Он ей и не думает помогать, поэтому девушке приходится найти в себе силы, чтобы зацепиться за остатки самоконтроля и, наконец, расправиться с его одеждой без лишней суеты. Жесткая ткань джинсов соскальзывает с худых и ровных ног Гои, Одри не выдерживает и бережно целует нежную кожу на внутренней стороне колена, где он так отчётливо пахнет самим собой — пряно и горячо. Похоть напополам с нежностью яростно бьётся о черепную коробку, не давая Одри осмыслить, как она выглядит со стороны, поглаживая изящные щиколотки любовника. Ничего подобного у неё с Микаэлем за восемь лет совместной жизни не было, также как и со смазливыми мальчиками-моделями, которым посчастливилось побывать в её постели. Деро — это что-то новое, необъяснимое явление и, вне сомнений, прекрасное. Именно за такие моменты она готова простить этому капризному, прямолинейному и упёртому большому ребёнку всё, абсолютно всё. — Что ты творишь? — конец вопроса утопает в тихом блаженном стоне Деро. Ей доставляет неимоверное удовольствие наблюдать за ним таким вот — беззащитным перед своим же наслаждением. Дыхание мужчины становится всё тяжелее, когда она ведёт цепочку поцелуев-укусов вверх по бедру. Гои послушно приподнимается, пока она стаскивает с него нижнее бельё, а он сам снимает футболку. И вот он, совершенно обнажённый, с бесстыдно раздвинутыми ногами, такой чувственный и полностью в ее распоряжении. Жаль, что тусклый желтоватый свет, будто луны, уличного фонаря, проникающий сквозь занавески, не позволяет Одри разглядеть всё в деталях. — Ты сегодня такой… — она замолчала, пытаясь найти нужное слово. — Покорный? — подсказывает Деро и, кажется, сам получает удовольствие от этого определения. — Именно. Одри точно знает, что хочет непременно наградить Деро за несвойственное ему послушание, поэтому без каких-либо лирических отступлений берёт в рот член практически до основания. Она лишь на миг останавливается, чтобы подавить естественные рефлексы и справиться с невольно выступившими слезами. Мужчина неразборчиво что-то мычит, потом стонет и зарывается рукой в шёлк волос девушки. Не то чтобы минет был для него в новинку, как раз таки наоборот, но когда на колени перед ним встаёт эта самая конкретная девушка, у Гои отчего-то вышибает нахуй остатки мозгов и совести. Всё, что остаётся — это чистое желание двигаться навстречу горячему рту и больше ничего. — И почему я думал, что нам нужно расстаться? — шепчет он. Одри с трудом отрывается от его пульсирующей плоти и смотрит прямо в блестящие в темноте глаза напротив. — А может, тебе стоит просто заткнуться? — беззлобно отвечает вопросом на вопрос девушка. Деро бережно тянет её за руку, помогая подняться с пола, и Одри снова возвращается к нему на колени, попутно снимая с себя короткие шорты, джемпер и майку под ним. Она, вполне ожидаемо, без белья, ведь Деро, как впрочем, и она сама, не любит возиться с коварными крючками на бюстгальтере во время их встреч. — Думаю, ты права, — произносит мужчина, вовлекая девушку в абсолютно грязный поцелуй, при котором явно чувствует свой собственный же вкус. Пока он собственнически сжимал до синяков её зад, при этом то облизывая горячим языком губы Одри, то невыносимо медленно посасывая язычок девушки. Она тонко скулила и терлась уже влажной и горячей плотью о его член, словно бы вымаливая разрешение, в конце концов, впустить Деро в себя. — Так не терпится? Одри медленно, но верно теряла крупицы терпения. Нервы на пределе. Его умение доводить её до того состояния, что она не может собрать свой разум и тело воедино, на уровне фантастики. — Пожалуйста. И мужчина щедро выполняет её просьбу. Восхитительное и ни с чем не сравнимое чувство наполненности крепко держит в своих цепких объятиях Одри. Схватившись что есть силы в мощные широкие плечи Деро, она движется навстречу, стойко перетерпев все неудобства позы. Ведь это такие мелочи, он так потрясающе стонет, когда ей удается ускориться. Они оба слишком возбуждены, чтобы продолжать всё это безумие так долго, как им хотелось бы. Одри едва успевает уловить момент, когда голова Деро резко запрокидывается назад, обнажая сильную шею, а его напряженные бёдра совершают последние толчки, потому что сама на какое-то мгновение теряет способность видеть и слышать из-за того что доходит до пика чуть быстрее него. — Кстати, всё хочу спросить твоё настоящее имя, — посмеиваясь, спрашивает девушка, — год как встречаемся, а я не знаю. — А интернет на что? — устало фыркает Деро, но лёгкая улыбка всё равно проскальзывает тенью на его губах, — Штефан. — Штефан, — лениво тянет она, словно пытаясь распробовать вкус его имени, — красивое, и главное, тебе подходит. — Можешь называть так, если нравится, — разрешает музыкант. — Ты даже не сможешь представить, насколько нравится, — мурлычет Одри, ласково целуя горошинку пирсинга на его подбородке, чем снова вызывает улыбку на лице Штефана.