Нет драгоценней подарка

      - Пони! – Рошфор поднял палец, явственно радуясь свежей идее. – Прекрасный подарок для ребенка. Тем более, мальчика. Хороший, смирный, воспитанный пони.       - Рано еще, - уныло отозвалась миледи.       - А… Может, шпагу? Маленькую, симпатичную детскую шпагу?       - Шпага у него фамильная, - окончательно пригорюнилась миледи, подперев щеку рукой. – Прадедушкина.       - Ну… Ну тогда я не знаю, - признался Рошфор.       Миледи испустила душераздирающий вздох. Насколько она помнила собственное раннее детство, ей дарили кукол и платья. Чуть позже – всякие мелочи для рукоделья. А еще позже – по три наряда вне очереди на чистке репы и переборке фасоли в монастырской кладовке, поскольку характер юной Анны портился стремительно, а настоятельница была сторонницей радикальных педагогических методов. Словом, весь опыт прежних лет совершенно не годился, чтобы порадовать маленького мальчика.       - Подарите ему корзинку сладостей, да и дело с концом, - выдал последнюю идею граф и поспешно ретировался, оставив миледи потерянно бродить между ломящихся прилавков рождественской лавки. * * *       «Ну, положим, колье. Положим, жемчужное. Отличная вещь. И куда она его наденет? Мужа порадовать?.. Кружева. Да у нее полный сундук кружев. Под замком, а ключ у мужа. Серьги с изумрудами! Чтобы старого скрягу сразу удар хватил. Нет, это не по-христиански, да и все равно изумруды я не потяну. Вот беда-то!»       Обойдя с десяток галантерейных и ювелирных лавок, Портос окончательно расстроился. В кои-то веки под Рождество у него так удачно совпали и королевская премия, и отпуск, и самое искреннее желание отблагодарить славную мадам Кокнар за ее долготерпение хорошим подарком. Но, черт побери, все упиралось в необходимость соблюдать конспирацию. Попытка обратиться за советом к друзьям успехом не увенчалась.       - Ах, какой подарок может быть лучше молитвенника? – мило улыбнулся Арамис. Он готовился к постригу и потому активно практиковал форсированный режим тренировок в духовности. – Это прилично и безупречно благочестиво.       - Барана ей подарите. Хорошего жирного барана. Хоть поест по-человечески, - отмахнулся замотанный д’Артаньян, который внезапно обнаружил, что пост лейтенанта королевских мушкетеров подразумевает не только честь, но еще и кучу ответственности.       А мудрый Атос ничего не сказал, поскольку был пьян и добудиться его так и не получилось.       И теперь Портос в полном одиночестве бродил по предпраздничному Парижу, вздыхая и печалясь. С горя он даже остановил де Жюссака, который тащил на плече елочную гирлянду и пребывал в великолепном настроении.       - Посвятите вашей даме подвиг! Например, славную дуэль, – жизнерадостно порекомендовал бравый гвардеец. – Я к вашим услугам. Но только не раньше середины января. Простите, дела.       Молитвенников у госпожи Кокнар было уже штук восемь, барана господин Кокнар непременно распорядился бы убрать в ледник до лучших времен, а обещание отложенной почти на месяц дуэли – явно не тот подарок, который женщина будет счастлива получить рождественской ночью. Так что предложение де Жюссака тоже не годилось, хотя само по себе выглядело довольно соблазнительно. Заверив, что в середине января так же непременно будет к услугам уважаемого врага, Портос поплелся дальше. Случись на его пути представитель некой огромной страны, где вино почему-то зеленое, а дрессированные медведи играют на местном трехструнном инструменте, тот определил бы эти поиски как «пойди туда, не знаю куда, принеси то, не знаю что». И Портос непременно согласился бы с этой чеканной формулировкой.       Проведя в безрезультатных поисках несколько часов, он совсем расстроился и подумывал вернуться на улицу Феру: вдруг Атос уже проснулся. Однако опыт многолетней дружбы с этим замечательным человеком подсказывал, что если тот проснулся, то уже и добавил, раз дежурство в ближайшие сутки не предвидится. И тут как раз впереди замаячило нечто обширное, яркое, убранное кокетливыми пучками остролиста: целый шатер, вывеска которого обещала всевозможные рождественские подарки на любой вкус!       Внутри чего только не было. Мужчины, женщины, дети, старики, даже монахи перебирали груды товара на прилавках, торговались, шумели, смеялись и уходили, нагруженные покупками. Причудливые костюмы и забавные маски, украшения из перьев и поддельных драгоценностей, аляповатые безделушки для каминных полок, псевдозолотые часы-луковицы и псевдобархатные шапочки с отделкой из псевдомеха, фейерверки, множество игрушек и гирлянд, даже связанные из мишуры чулки – все было здесь. И все, к немалому огорчению Портоса, производилось трудолюбивым народом еще одной очень отдаленной и густонаселенной страны, а ему хотелось подарить возлюбленной прокурорше нечто родное, французское. Ну или просто то, что не испортится и не сломается после первого же применения. Обойдя по периметру рождественскую лавку и испытав крах всех надежд даже здесь, он заметил некую даму, которая резко выделялась из веселой и нетребовательной толпы. Покусывая палец, дама стояла в уголке, и от фигуры ее веяло той же растерянностью, какую испытывал сам Портос.       «Вот она, подруга по несчастью, - решил он. – Если она не может выбрать подарок мужчине, а я женщине, возможно, мы просто находка друг для друга».       - Мадам! – звучно произнес он, элегантно касаясь полей шляпы. – Не сочтите за дерзость, но внутренний голос подсказывает мне, что вы испытываете сходное с моим затруднение.       Мадам при первых же звуках его голоса как-то странно дернулась и присела, словно борясь с желанием прикрыть голову руками. Портос, решив, что в толчее и духоте лавки даме так не вовремя стало дурно, оборвал себя на полуслове и поспешно подхватил ее за талию самым деликатным образом, дабы не дать ей повода усомниться в целомудренности его намерений. Однако в следующий же миг он с невольным возгласом изумления и ужаса отшатнулся назад: на него смотрело бледное лицо леди Винтер.       - Проклятье, - пробормотала миледи, стараясь взять себя в руки, - ну почему в этом чертовом Париже никуда нельзя зайти, не столкнувшись с королевским мушкетером?!       - Ну… Рождество же на носу, а тут товары… подарки… - невольно принялся объяснять Портос, но поймал себя на мысли, что вроде как уже оправдывается перед злодейкой, и сердито замолчал. – Нет, - совсем иным голосом воскликнул он через некоторое время, - это вы мне объясните! Почему честный королевский мушкетер никуда не может зайти, не натолкнувшись на леди Винтер, даже если упомянутая леди Винтер уже несколько месяцев числится покойницей? Как получилось, что вы живы и выглядите весьма цветуще, черт возьми?!       - Сами догадайтесь, - огрызнулась миледи.       Впрочем, не склонный к мистической трактовке любых событий Портос уже догадался и невольно прикинул, как обогатился на всей истории этот каналья – лилльский палач. Портос с самого начала подозревал, что красиво выброшенное в реку золото удивляло местных рыб не более пары часов, хотя и помалкивал, не желая расстраивать Атоса и д’Артаньяна, но теперь окончательно убедился в своей правоте.       - Пара тысяч пистолей?       - Четыре! – миледи скрипнула зубами, и Портос подумал, что палачу, вероятно, недолго осталось наслаждался привалившим богатством. Но так и надо подлецу. А еще он решил, что раз эта страшная женщина ухитрилась избежать наказания, следует прямо сейчас захватить ее и привести… вот на этом мысль застопорилась. Д’Артаньян, вернувшись из-под Ла-Рошели, съехал из дома Бонасье и разместился в казарме. Арамис еще утром собрал вещи, расплатился за квартиру и отправился в Тур участвовать в рождественских молебнах. Как использовал свободное время Атос, упоминалось выше, и мысль, что миледи может увидеть благороднейшего среди королевских мушкетеров в его обычном для таких дней виде, вызывала в душе Портоса жгучий протест. Оставалось только тащить ее к себе. Туда, где все перерыто и поставлено вверх дном в бесплодных попытках найти какой-нибудь подарок для прокурорши. Где Мушкетон, конечно, еще и не думал начать прибираться, поскольку ушел на рынок за продуктами для рождественской трапезы. Решительно, в такую обстановку Портос не смог бы привести и уличную девку, не то что самую роскошную неприятельницу блистательной Четверки! Кроме того, он крепко подозревал, что арест миледи без шума не пройдет, а бумажки с индульгенцией от Ришелье у него не было. И ни у кого больше не было, кроме, возможно, самой миледи. В самом деле, что стоило великому кардиналу написать еще одну?       - Ну? – с истеричной ноткой в голосе, но в целом вполне последовательно осведомилась миледи. – Так и будем стоять? Может, вы уже наконец соберетесь меня убить или взять в плен? Только учтите, сударь, кричать я буду громко. И даже противно. Так, что неравнодушных вокруг не останется.       Портос собрался было ответить что-то приличествующее моменту, но тут взгляд его упал на очень странный предмет в руке леди Винтер: елочную игрушку в виде смешной лошадки с серебристыми яблоками на крупе и трогательной гривкой из куньего меха. Трудно было представить нечто менее подходящее шпионке, отравительнице, искусительнице и вообще чудовищу в женском обличии. Да такая лошадка отлично смотрелась бы даже на елке госпожи Кокнар, если бы муж госпожи Кокнар дозволил потратить несколько монет на елку!       - Вот не думал, что вы игрушками интересуетесь, - вырвалось у него невольно.       Миледи с достоинством поджала губы.       - Разумеется, нет. Я всего лишь ищу, что можно подарить четырехлетнему ребенку. Пока ничего, кроме этой ерунды, не нашла.       - Ребенку?       - Господи, да что вы на меня так уставились? – взорвалась миледи. – Да, я до последнего момента полагала, что проведу Рождество с собственным сыном, которого не видела уже год! Вы спутали мои планы, радуйтесь, но не делайте такие наивные глаза, окажите милость!       Портос взглянул поверх ее головы. Толпа продолжала обтекать прилавки густым пчелиным роем, но на странную парочку уже начинали оглядываться. Он думал об Атосе и д’Артаньяне, которым справедливая месть принесла хоть какой-то покой, и самым худшим подарком к Рождеству им будет весть, что у них ничего не получилось. А еще о ребенке, который встретит праздник без матери.       - Ну вот что, - решительно сказал он. – Мальчик не виноват, что именно вы его родили. Поэтому считайте это рождественским чудом, но я вас отпускаю.       Миледи приподняла брови, явно не веря.       - Да! – добавил Портос, ощущая некое благое вдохновение. – Если вы еще способны принести радость ребенку в те дни, когда все мы празднуем рождение Младенца Иисуса, я считаю, даже для вас не все потеряно. Но…       - Но?       - Но сперва, - проворчал мушкетер, враз теряя патетический накал и слегка краснея, - вы подскажете мне, что можно подарить женщине. * * *       Переулок был кривым и темным. Карета была темной, хотя и не кривой. Кучер был в темном плаще. Лошади были темно-мышастой масти. И вообще, как говорится, смеркалось. Портосу даже нравилась эта палитра в темных тонах. Она необыкновенно шла миледи.       - То есть вы уверены…       - Безусловно. Вот увидите, ваша… кхм… герцогиня непременно оценит.       Миледи поставила ногу в изящной туфельке на подножку кареты и вдруг замешкалась.       - Но… - пробормотала она, теребя завязки маленького мешочка из праздничного красного бархата. – Вы уверены?       - Совершенно! – заверил Портос. – Не может быть лучшего подарка для ребенка, точно вам говорю.       Миледи еще немного помедлила.       - Неплохая это штука – рождественское перемирие, - усмехнулась она.       - И весьма полезная, - согласился Портос, захлопывая за ней дверцу.       Карета уехала. * * *       Джонни зевнул и сел, протирая глаза. Спать хотелось ужасно, но он просто не мог не полюбоваться на чудо еще раз, прежде чем снова заснуть. Лунный свет совсем слабо пробивался между штор, но его хватало, чтобы видеть чудо.       Еще вчера кормилица надела очень красивое платье, а оборки ее чепца топорщились так бело и туго, что прямо порезаться о них было боязно. И свечей она зажгла так много, как никогда прежде, и на стол поставила вкусный пирог, и в комнате замечательно пахло хвоей. Джонни старательно повторял за ней слова молитвы, смотрел на пирог и ждал, когда же приедет мама. Потому что осенью кормилица вдруг стала поспешно укладывать вещи в сундуки и узлы, тихо причитать и громко ругаться с кучером, а потом они долго ехали в карете, плыли по морю на большом скрипучем корабле и снова ехали, и прибыли наконец в совсем пустой, светлый и гулкий дворец, такой большой, что его тишина занятно отдавалась в ушах то ли звоном, то ли свистом. И кормилица сказала, что сюда приедет мама. Наверное, на Рождество. И нарисовала угольком на кухонной стене много-много палочек, которые следовало зачеркивать, отмечая каждый прошедший день.       Конечно, Джонни не знал, что огромный таинственный дворец на самом деле – просто старый, наскоро отремонтированный дом на окраине крошечного городка во Фландрии, и что захватывающее путешествие было бегством, и что миледи ничего не обещала кормилице, так как представления не имела, доживет ли до Рождества. Ей требовалось закончить дела в Париже, через подставных людей продать особняк на Королевской площади и все находившиеся там ценности, поскольку кардинал без околичностей посоветовал ей где-нибудь отдохнуть год или два. А лучше три. Джонни знал только, что в Рождество должны случаться чудеса.       И он совсем не удивился, когда поздно вечером наконец раздался конский топот, а через минуту в гостиную вошла мама. Очень красивая, очень усталая и очень родная. Он просто обнял ее за шею крепко-крепко и сказал, что если она куда-нибудь опять соберется, он поедет с ней. А мама ответила, что ехать ей больше некуда, и что волшебный конь, носивший ее по свету, теперь принадлежит Джонни.       Этот конь висел сейчас на столбике кровати и поблескивал крутыми боками.       - Я буду за тобой хорошо ухаживать, - шепотом пообещал Джонни, погладив пушистую гриву. – Только ты не становись обратно настоящим, пожалуйста. Чтобы мама никогда не уезжала. * * *       Чистый, звонкий, только-только вышедший из ангельских мастерских снег превратил Париж в полную сверкающих драгоценностей шкатулку. Мадам Кокнар выглянула в окно и мечтательно улыбнулась: воспоминаний о минувшей ночи ей хватит надолго. На десять, двадцать, сто одиноких ночей. Потому что однажды все повторится, она теперь это знала точно.       - Душа моя, - хмуро заметил прокурор, - не лихорадка ли у вас? Вы ничего не ели за завтраком, и румянец ваш выглядит неестественно.       Мадам Кокнар с сожалением оторвалась от прекрасной заоконной картины.       - Нет, сударь, я превосходно себя чувствую. Однако, как мило с вашей стороны побеспокоиться о моем здоровье.       Прокурор сухо пожал плечами:       - Болезнь следует предупреждать, пока она не вошла в силу. Лекарства нынче неимоверно дороги. Выпейте горячей воды и сядьте спиной к огню.       Как и всегда, в первую очередь его волновали расходы, но у мадам было такое чудесное настроение, что даже столь прагматичная забота умилила ее до глубины души. Еще раз заверив супруга, что никогда не чувствовала себя такой здоровой, она пообещала для его успокоения надеть самую теплую шаль и покинула гостиную.       - Эйфория, - пробормотал прокурор, неодобрительно качая головой ей вслед. – Первейший признак лихорадки.       И, придвинув лист расчетов предполагаемых трат на неделю, с видимой неохотой вписал: «Восемь су на лекарство для госпожи Кокнар». Потом еще подумал и с некоторой надеждой добавил: «Возможно».       Госпожа Кокнар в это время, честно кутаясь в шаль – отличную, к слову, вещь, еще двоюродная тетушка прокурора носила и нахваливала! – стояла у окна спальни и улыбалась воробью, прыгавшему по ветке старого каштана. Это был ее давний знакомый, живший в щели под самой крышей и летом будивший ее своим чириканьем. Воробей посмотрел на нее, склонив голову набок, убедился, что хлебных крошек больше не будет, и принялся чистить клюв. Если бы он не был так занят своими воробьиными делами, то, наверное, подумал бы, что еще ни разу в жизни не видел эту женщину такой красивой.       А ведь вчера вечером мадам Кокнар даже вообразить не могла, что ждет ее впереди. После ужина, праздничность которого заключалась в капельке разбавленного вина, прокурор удалился на покой в свой кабинет. Спальня окнами выходила на улицу, а несносная молодежь, конечно, будет горланить всю ночь и не даст ни минуты сна добропорядочным людям. Мадам доела последние крошки капустного пирога, заперла в буфет едва початый кувшин вина и поплелась наверх. Вот уже четырнадцатое Рождество в ее жизни проходило по одному и тому же сценарию.       Но сейчас возле двери спальни она почувствовала, как по ногам скользнул легкий сквозняк, и всерьез обеспокоилась: если рассохшаяся оконная рама треснула окончательно, ей придется спать на морозе, потому что рачительный супруг станет откладывать ремонт со дня на день, пока не наступит лето, летом он с облегчением выкинет эту заботу из головы, а на следующий год…       Додумать свою тревожную мысль мадам не успела: в спальне кто-то был. Свечами для такого пустяка, как подъем по хорошо знакомой лестнице, прокурор пользоваться не разрешал, и она видела только неясный силуэт на фоне окна. «Грабители!» - обмирая от ужаса, поняла мадам и набрала в грудь побольше воздуха, чтобы завизжать.       Но вдруг талию ее охватили знакомые широкие ладони, шею защекотали пышные усы, и низкий голос, всегда казавшийся ей прекраснее ангельского пения, промурлыкал в самое ухо:       - Не нужно кричать, любовь моя, не нужно звать на помощь. Это всего лишь похищение.       - К-к-какое… похищение? – пролепетала прокурорша, снова обмирая, но на сей раз от восторга.       - Самое коварное! – торжественно заверил господин Портос. – Наденьте эту маску и смиритесь со своей участью.       «Что я делаю, господи, что я делаю!» - ужасалась мадам Кокнар, покорно спрятав лицо под маской и вылезая в окно. Она ни на минуту не сомневалась, что все прохожие смотрят на нее, разинув рты; руки у нее тряслись от волнения, ноги промахивались мимо ступеней приставной лестницы, но господин Портос надежно страховал ее, а улица оказалась вовсе пустынна. Добрые парижане доедали свой рождественский ужин, и веселье еще не достигло нужного градуса, чтобы вырваться из домов на свежий воздух. Внизу ждала карета, где мадам сразу окунулась в теплые волны огромного мехового плаща. Дорога не была долгой: не более чем через четверть часа лошади остановились, господин Портос распахнул дверцу, и прокурорша сдавленно пискнула. Прямо перед ней сиял доброй дюжиной фонарей вход в гостиницу «Лев и корона», лакей низко поклонился ей и сказал: «Комната для ее светлости готова», - нижний зал был весь увит гирляндами остролиста и полон веселящихся людей (многие из которых так же скрывали лица под масками), и даже лестницу на второй этаж освещали веселые яркие фонарики! Господин Портос, церемонно держа мадам за кончики пальцев, провел ее по этой лестнице и просторному коридору, открыл перед ней дверь и провозгласил:       - Соблаговолите разделить сей скромный ужин с давним и преданным поклонником ваших необычайных достоинств и добродетелей!       По всей комнате пылали свечи, на столе красовались тарелки, блюда, бутылки, а в самой его середине… в самой его середине горделиво растопырила крылья толстая, покрытая румяной корочкой, увенчанная изящным букетиком петрушки курица!       Прокурорше окончательно стало дурно. Это был апокалипсис, сумерки богов, крах всего мироздания. Целая курица для двоих? И блюдо тонко нарезанной, мерцающей всеми оттенками розового ветчины? И головы, головки, головушки самых разных сыров? И рыба соленая, рыба копченая, рыба жареная и даже заливная? И паштет с вишней, паштет со сливами, паштет с коровьим маслом? И восемь разных соусов? И целая корзинка яблок? И груда ломтей пышнейшего пшеничного хлеба? И…       Тут в глазах у госпожи Кокнар совсем потемнело, и она сбилась со счета.       - Не может быть, - едва держась на ногах от потрясения, прошептала она. – Вы ждали на ужин кого-то из своих герцогинь, но она не пришла, и вы…       - Глупости! – прогремел господин Портос. – Уж не желаете ли вы меня обидеть, милейшая?! Что бы тогда, по-вашему, здесь делало вот это?!       И он широким жестом сунул ей под нос вазочку, наполненную чем-то зеленоватым, прозрачным, пахнущим летом.       Мадам Кокнар вдохнула этот кисловатый аромат.       Мадам Кокнар стянула маску.       Мадам Кокнар хотела что-то сказать, но не смогла.       Когда-то давно она в минуту особой откровенности призналась господину Портосу, что девочкой очень любила варенье из крыжовника, но за годы замужества почти совсем забыла его вкус. И вот теперь, оглушенная потрясениями этой ночи, она стояла соляным столбом, вбирала всей собой запах далекого детства и думала, что от такого счастья совсем не обидно и умереть.       Но умереть ей господин Портос, конечно же, не позволил.       Воробей дочистил клюв и упорхнул куда-то вбок и вверх. Прокурорша проводила его разнеженным взглядом и приоткрыла дверцу шкафчика, забитого требующими штопки чулками, мотками тронутой молью шерсти, очень полезными (а на деле, разумеется, никому не нужными) тряпочками, давно заброшенными вышивками, для которых нельзя было купить цветные нитки, рассыпающимися от старости кружевами, которые нельзя было выбросить, и прочим ужасно нужным в хозяйстве хламом. В самой глубине пряталось ее рождественское чудо, ее тайна, незыблемое доказательство любви роскошного королевского мушкетера к ней, скромной и вовсе уже не юной прокурорше.       Горшочек варенья из крыжовника. Если есть его каждую ночь по одной ложечке, хватит ровно на сто ночей.       Во всем огромном мире не было женщины счастливее госпожи Кокнар.