Попала лапа в капкан

      Отступала морозная и опасная ночь, за ней по пятам ступало не менее морозное утро. С обветренных, потрескавшихся до крови губ срывалось рваное дыхание, которое тут же превращалось в сизые облачка пара, устремляющиеся вверх к самым верхушкам голых деревьев. Тело давно уже замёрзло до такой степени, что не чувствовались ни руки, ни ноги, а мышцы казались деревянными и отказывались двигаться. Но Македонский упрямо полз вперёд, подгоняемый страхом и хриплым дыханием Волка, которого он тащил на себе. Вообще-то он мог бросить Волка на произвол судьбы, тот всё равно был тяжело ранен, да и друзьями они никогда не были.       Волк принёс в его жизнь много страданий и боли за то короткое время, что они были знакомы. Но почему-то оставить его Македонский не мог, хотя много раз порывался, пока полз по талому липкому снегу, от которого форма была мокрой насквозь. Мысль о том, что Волк сможет добраться до него даже с того света, не дала ему избавиться от тяжкой ноши. Она пугала его больше смерти, потому что по мнению Македонского, мёртвый Волк был хуже живого. Представляя, что тень Волка будет неотступно следовать за ним всю жизнь, Македонский содрогался и продолжал ползти вперёд, стискивая зубы. Встать он не решался, потому что лесок, в котором они застряли, был достаточно редким и их могли увидеть.       Но силы давно были на исходе, и в какой-то момент Македонский перестал двигаться. Сверху давил своей тяжестью Волк, а снизу мокрый снег забирался под форму промозглой сыростью. Но Македонский уже не чувствовал холода. Он вообще ничего не чувствовал, кроме всепоглощающей усталости и веса чужого тела. Сколько им удастся ещё оставаться незамеченными? Он не знал. А думать об этом не хотелось. Несмотря на все невзгоды Македонскому хотелось жить. Было ли это упрямством или страхом перед смертью — он не знал.       Внезапно он услышал глубокий, судорожный вздох и хриплый, словно простуженный голос Волка:       — Македонский? Македонский замер, будто не веря и, осторожно стащил со своей спины живую «ношу».       — В-волк? — губы слушались неохотно. Они наверняка сейчас были синими от холода. Такими же, как губы Волка. — Ты очнулся, слава Богу, я уже начал думать, что…       — Ты должен идти один. Слова больно ударили. Они обрушились на Македонского со всей яростью, оставляя после себя беспомощную растерянность.       — Погоди, почему? Мы же уже рядом. Тебе помогут, я уверен, что… Снисходительная улыбка, появившаяся на синюшных, как у покойника губах, заставила Македонского замолчать. Звериные глаза Волка смотрели на него как и прежде — ясно и цепко. Македонский знал, что от этого взгляда никуда не деться. Чтобы он ни делал, этот взгляд будет его преследовать даже сквозь время. Взгляд зверя, который не сдался. Который зубами вырывал свою жизнь, точнее, жалкие крохи, оставшиеся от неё, из рук самой костлявой.       — Ты же понимаешь, что я уже не жилец.       — Нет, ты…       — Македонский, — потрескавшиеся губы Волка слегка скривились, показывая его раздражение. — Я не чувствую ног. Совсем. Мне недолго осталось. Если ты засунешь руки под мою форму, то сам поймёшь, о чём я.       Македонский поспешно сделал то, о чём говорил Волк. Он осторожно подсунул руки под грубую ткань куртки и вздрогнул, когда пальцы коснулись чего-то вязкого и горячего. Македонский боялся вытащить руки и посмотреть на них, хотя уже понял, что увидит на них. А Волк смотрел на него со спокойной улыбкой, и своим уверенным взглядом он будто подбадривал его. Было страшно. Даже страшнее, чем тот момент, когда он понял, что из всего отряда они с Волком остались одни.       Когда он наконец нашёл в себе силы вытащить руки, Македонский увидел, что его ладони покрыты кровью. Тошнота вмиг подступила к горлу, и только спустя мгновения он понял, что его стошнило в ближайшие заросли каких-то колючек. Волк лишь тихо усмехнулся и не без труда протянул руку, положив холодную ладонь на щёку Македонского.       — Ты всегда был таким слабым, Македонский… Словно специально ты вынуждал сделать тебе больно. Я слишком часто делал тебе больно… Македонский молчаливо смотрел в глаза Волку. Тот вёл себя не как обычно. Это пугало больше всего. Больше, чем ладони в крови.       — Только… боюсь, что в этот раз я сделаю тебе больнее всего… Но можешь быть спокоен, это будет в последний раз. Волк снова улыбнулся, а его рука соскользнула с щеки Македонского, оставив на ней кровавый след.       — Волк?!       Взгляд Волка был направлен куда-то вверх, а на его губах застыла умиротворённая улыбка. Македонский даже не сразу понял, что по щекам бегут горячие слёзы. Они текли без остановки. А Македонский размазывал их по лицу, оставляя на бледной коже кровавые разводы. Он и сам не мог бы объяснить эти слёзы. Ведь на протяжении всего того времени, что он тащил на себе Волка, Македонский мечтал о том, чтобы это всё поскорее закончилось. И вот теперь… теперь он свободен во всех смыслах. Наверное, он должен был радоваться, ведь его мучениям пришёл конец.       Тогда почему так больно?