Опять, ещё раз, дважды.

Мир продолжает вращаться, а телефон выдыхает шумно — но Шерлок решает (опять) промолчать. И пусть он забыл давно эту женщину — она напоминает о себе, каждый день она стонет в его айфоне, а он — вспоминает плеть, зубы стискивает и отключает звук. Эта женщина — навечно в его кошмарах, навечно осталась во снах. Он помнит — она в окно выходила, падала — и поднималась на ноги. А затем, босая, бежала по улице — оборачивалась, смеясь. Когда же он упал — она все стонала, не верила (и ведь правильно делала). А он не отвечал, и в этих смс-ках он видел упреки, вопросы и обвинения, вспоминал — как они мчали, словно (а может, и вправду?) под пулями, в ночной тишине — и он, зачем-то, держал ее за руку. Рука была неправильно цепкой, горячей и хваткой — какой-то слишком живой. Его ладони — сухими и безразличными. И она, когда они убежали достаточно далеко, а свидетелей за их спинами не было — она просто замерла посреди песков. Она молча откинула голову, обнажая тонкую, невероятно красивую, длинную шею; она скинула ткань, которая закрывала ее лицо; она откинула ткань, и дальше, с груди; она отошла — вышла из кокона, (опять) обнаженная, хищная бабочка. Она улыбалась — той самой улыбкой. За ее спиною горело небо. Шерлок чувствует, как пересыхает в горле, а все нервные импульсы зачем-то тянут его к ней, к ее лицу, к ее губам, что ему — неожиданно — хочется коснуться ее, окунуться в яд ее глаз, широко открытых, узких, прищуренных — и этот яд отравит его, раз и навсегда. Он останавливает себя — слишком близко от неё, и ее горячие ладони ложатся на спину, и он — сам себе — считает бешеный пульс. Чувствует, как пронзает огнём вены, как их режут алмазные нити. Он хочет ее оттолкнуть — но не может. Он хочет сказать хоть что-то: про Джона, про… про… Он забывает все. Просто стоит, опустив руки, позволяя этой женщине держать его, он понимает — внезапно — что она и его, вообще-то, вот-вот поставит на колени; видит, как она смеется. У неё нет хлыста, нет препаратов — она просто голая женщина посреди безжалостной пустыни, и эта женщина была бы мертва — если бы не он. Она стояла на коленях, и он мог убить ее, теперь — она желает вернуть себе власть, они вечно сражаются — сами не до конца понимают, за что; сами устанавливают правила; рискуют жизнями, не раздумывая; он думал, что нет никого опытней его в этой вечной игре… И все равно она побеждает, раз за разом. И он уже понимает, что предыдущая его победа — сотню раз выкуплена, (опять) и — это даже немного пугает — она больше не будет его умолять. Он просил — честно, по-настоящему — только у Джона. Эта женщина — только у него. И теперь она будет (как она говорила?) иметь его — прямо здесь, на песке — пока он не попросит пощады. Не попросит дважды. Он подаётся вперёд, сам не зная, зачем. Знает ведь, что потом продолжит игнорировать ее смс-ки, продолжит ненавидеть себя, каждый раз стискивая зубы в ответ на ее стоны. Знает — если потом увидит ее бездыханное тело (опять), ему уже не хватит одной сигареты. Ему не хватит ни скрипки, ни ночных прогулок, ни даже Джона — если она (опять) умрет. Шерлок неожиданно понимает — она (как же так вышло?) оказалась в том узком кругу людей, которых он боится потерять. И мысль о возможной потере заставляет холодок пробежаться по спине, по рукам — до самых кончиков пальцев. Нет, нет, это просто ночной ветер пробирается под одежду. Она перестаёт смеяться. Медленно поднимает руки вверх, по его спине — на мгновение Шерлоку кажется, что ему даже щекотно. Но нет, нет, это просто воспоминания о детстве; ее ладони касаются его лица, проводят по скулам — как она говорила? Что о них можно порезаться? — и ее холодный лоб касается его. Она чего-то ждёт, и хотя умом Шерлок понимает, чего именно, он даже не реагирует, не шевелится — его руки все ещё опущены, его губы плотно сомкнуты, и он не желает проигрывать… «Вы лишь оттягиваете… неизбежное поражение.» — вдруг шепчет эта женщина, эта читающая его мысли, эта язвительная, ядовитая женщина. И он снова проигрывает, поддаётся — и она целует его, как и ожидалось — властно, она прикусывает его губы — почти до крови. Шерлок неожиданно понимает, что ему больно. Раньше он почти не думал о боли, но эта пытка — пробуждает в нем все то, что он прятал в подвалах своих чертогов, эта женщина не ищет к нему ключей — она взламывает замки, изощренно и медленно. Она кажется ему омерзительной — и невероятно красивой. «Проигрыш стоит принимать достойно» — звучит голос в его голове. И Шерлок наконец оживает: размыкает губы, поднимает руки, ласкает женское тело — она смеётся, выгибается, между пальцев ее ног бежит песок, сверкая. Светлеет, и лучи — золотые, нежные, ломкие — тоже ласкают ее, обнимают, гладят кожу — гладкую, бархатную, бледную кожу. Она снимает с него одежду — срывает, отбрасывает, изгибается, соблазнительно наклоняется — на мгновение будто бы подчиняясь, но — это лишь мираж, и она разбивает его, кусаясь — пока Холмс не становится так же обнажён, как и она; иллюзорно — они наравне, но оба понимают, что теперь Шерлок — беззащитная жертва. Волосы доминантрикс связаны какой-то бечевкой — и он позволяет себе сорвать это непотребство с головы женщины, распуская ее волосы. Он нарушает правила — она наказывает. Она неожиданно разворачивается — теперь солнце отражается в ее глазах — и отталкивает его. «Нужно тренировать вестибулярный аппарат…» — проносится у него в голове, пока он падает — на ткань, ранее скрывающую тело женщины, которая теперь стоит над ним, презрительно усмехаясь. От этой улыбки по коже снова пробегает холодок — но теперь, неожиданно, какой-то приятный, даже возбуждающий. Она наклоняется, проводит руками по его груди. Сердце бьется где-то в висках, а из горла Холмса вырывается судорожный, горячий вздох. Эта женщина годами училась доставлять удовольствие — через боль: и Шерлоку, несмотря ни на что, безумно больно — он не понимает, как она это делает, но каждое ее прикосновение сопровождает укол, ее касания обжигают, ее движения даруют наслаждение лишь на короткие мгновения — она не позволит ему ничего; он — ее кукла, марионетка, игрушка, приручённый зверь, пёс на цепи — хотя на нем и нет видимых цепей. Шерлок думает, что ей понравился бы его вид в цепях. Она властвует над ним, эта богиня, и он вдруг понимает, глядя на неё снизу вверх — что не может найти ни одного изъяна. В какой-то момент она замирает — подвязывает волосы. Шерлок любуется ее лицом, ее фигурой, орлиным блеском в ее глазах — полностью оправдывающим ее фамилию. Шерлок думает, что ему гораздо больше нравится, когда ее волосы распущены, и он тянется с ее голове: но ловкая, проворная, неожиданно сильная рука немедленно останавливает его. «Какой же ты непослушный.» — улыбается она, и Шерлок гадает — скольким людям уже довелось слышать эту фразу, а когда в голове появляются акте-то цифры, он отчего-то сжимает руки в кулаки. «Злишься?» — шепчет она, наклоняясь. — «Не бойся — Ватсон — ни о чем не узнает… наверное. Вы такая милая пара.» Шерлока трясёт, ему хочется сбросить с себя девушку, ему хочется оказаться сверху — и делать с ней все, чего он пожелает. Но он не знает как — и продолжает лежать под женщиной, стонать от смеси терзания и трепета, даже почти не касаясь ее — только, если она сама возьмёт его руки, приказывая. Она видит в его глазах этот испуг и нерешительность — и саркастически, издеваясь, снова смеётся; «А он был прав — ты действительно девственник…» Шерлок, зарычав, окончательно сходит с ума, обнажая все инстинкты, присущие обычным людям. Он сжимает запястья женщины до синяков, опрокидывает ее, оказываясь сверху… он может делать все, что захочет — но сперва он должен понять, чего же именно он хочет. И она направляет его, приказывает — он подчиняется. Она не даёт ему лишнего вздоха, лишнего мгновения, лишнего движения — и в глазах читается «я (опять) победила.» Она ждёт, когда он устанет — и отдаёт последний приказ. Шерлок впервые понимает удовольствие — как новую, неизведанную прежде грань. И, когда его дыхание успокаивается, он просит пощады — в первый раз. Нарушает все свои принципы — и все это ради презрительного «Мы ещё не закончили.» из уст этой женщины. Она снова контролирует его, указывает, боль, до этого почти ушедшая, вновь открывается перед Шерлоком; ему слишком жарко, слишком горячо — но боль слишком тесно сплетается с удовольствием, когда эта женщина начинает двигаться — так же, как двигалась Ева, как двигались все женщины с начала времён — если были достаточно смелы. Волны экстаза пронзают его тело — он надеется, что ее тоже — уж слишком тяжело, слишком часто она дышит — не может надышаться. Но он и сам не заметил, что именно в тот момент выкрикнул, обращаясь скорее к небу и невесомому утреннему солнцу, чем к женщине, которая сейчас была с ним. Он вновь попросил пощады — и эта женщина упала на землю рядом, наконец оставляя его — усталого, истерзанного болью и удовольствием — лежать на ещё холодном песке. Они так и остаются — бок о бок, посреди пустыни, на горизонте маячит город. Когда становится слишком жарко, они встают, одеваются и направляются туда — молча, впереди — Шерлок Холмс, позади — эта женщина. Она не пытается говорить, видя его нахмуренный лоб, видя злость в его глазах. Вместо этого она берет его за руку, останавливая — и поворачивает к солнцу, заставляя прищурится — оно поднимается все выше и выше, и сияет все ярче и ярче, и палит все жарче и жарче. — Нам надо идти. — он пытается вырваться, но она не отпускает. Шерлок вздыхает, безвольно опуская руки — даже ему уже надоело спорить. В ее волосах — золотые искры, и она сейчас слишком красива. Слишком. Наконец она двигается с места — отпускает его ладонь, разжимая живые руки — и они продолжают путь, словно ничего не случилось. Только в центре города, на площади, где его целован отдаёт женщине небольшой чемодан и документы, она подходит к Холмсу вплотную и шепчет: — Ещё повторим… спасибо, мистер Шерлок Холмс. Он молчит, и она оставляет на его щеке поцелуй — похожий на тот, первый, ещё давний, но — гораздо более искренний, более нежный. Или ему так кажется? Молча, он провожает ее взглядом — независимую, уверенную, прекрасную. Она исчезает из его жизни — но возвращается в смс-ках, и Шерлок готов привязывать себя к креслу, лишь бы не отвечать на эти стоны — теперь такие знакомые… Он видел ее на его могиле — совсем другую, ожидал увидеть — необычную, одинокую и неуверенную. Но нет, она продолжала стоять прямо, так же гордо, как и всегда, устремив взгляд на надгробие, но будто куда-то вбок. На цветы — там, где должна была быть его голова. На буквы, высеченные в камне — и он наблюдал, как она продолжает, одной рукой, спрятав телефон в складках пальто, строчить ему смс-ки: «Кто-то же читает это?» «Ответьте.» «Я голодна. Давайте поужинаем?» «Вставайте, мистер Холмс. Время ужина.» «Вы голодны?» «Отвечайте!» Но он молчит — она не умоляет, она приказывает, привычным голосом, не переставая играть. Шерлок думает, что научился различать в этой женщине эти тонкие грани, а может — он просто хочет так думать. «Давайте поужинаем?» Все ещё не включая звука, он все же отправляет короткое «я не голоден» и скрывается в кустах. Те почти не колышутся. Шерлок исчезает — на долгие годы, и знавал корит себя — зачем он ответил этой… этой безумной, властной, глупой, сексуальной женщине? … Этой невероятно сексуальной и дорогой шлюхе — он продолжает пытаться назвать ее так, но — не может. Слово ускользает из мыслей. Все описания вдруг становятся неподходящими, неловкими, неполными — и даже его словарного запаса не хватает, что бы описать ее — эту женщину. Он слишком хорошо помнит то утро, полное боли — и знает, что ни одна куртизанка не способна на такое. Он уже не может оставить ее в неведении, он никогда не будет смотреть на неё прежними глазами — но ему страшно. Он никогда себе не признается, но он боится простого ужина, простого свидания — ему гораздо привычнее эти их опасные игры. Он знает — они ещё сыграют, и он ещё увидит эту женщину — а потому, кинув последний взгляд на неё, уходит прочь, убрав руки в карманы — и его ладони опять холодные и жесткие без ее прикосновений. Он не видит, как пробегает улыбка по лицу доминатрикс, когда она видит сообщение, как женщина нервно всхлипывает. Потом — не видит, как тонкие колготки рвутся, подол пальто намокает, а алые ногти впиваются в землю — там, она знает, теперь она знает — лежит чужое тело. И стоять больше не хватает сил, теперь, когда она знает — их игра не окончена, она ещё увидит его, ещё коснётся его, и может, проиграет ему. Она знает — где-то ее будет ждать этот мужчина, живой, с холодным разумом — и таким горячим, полным эмоций, а главное — теперь она знает, бьющимся и живым сердцем. И от этого знания ей хочется кричать. Ирэн Адлер падает на колени.