Кадры

Густав не помнил, как, когда и при каких обстоятельствах это произошло. Не помнил и не хотел этого, потому что воспоминания, острывистые, частично неверные и перекрученные временем, по-прежнему терзали его воображение и, что самое страшное, его надежду. Детали этой встречи не были важны Густаву. Он считал необходимым помнить лишь то, что однажды, когда солнце уже прощалось с крышами курортного городка Небельсбада, на парадной лестнице отеля "Гранд Будапешт" появилась она. Густав отлично помнил этот миг - как вырезанный из киноленты и умело раскрашенный кадр - как дверь распахнулась, как заколыхались от ветра ветви пальм, как тень от них красиво легла на сложно уложенные тёмные, почти синие волосы, слегка тронутые такой же тёмной, будто специально присыпанной углём, сединой. Она стояла, замешкавшись от того, что дверь случайно защемила край ее замысловатого пиджака, и небольшая брошка с изображением какой-то хищной птицы соскочила с лацкана, покатившись затем по гладкому мраморному полу. Густав помнил прикосновение к ее пальцам, чуть влажным от того, что дама слишком поздно сняла перчатки. Все было, как в хорошо прописанном сценарии: Он протянул ей брошку. Она улыбнулась уголками губ, слегка кивнула, а потом вдруг случайно, ненароком уколола ему палец правой руки. - Я прошу прощения, - впервые послышался ее лёгкий, но жёсткий, почти металлический голос. Кажется, она была англичанкой - так показалось Густаву из-за дребезжащих ноток ее произношения. - Я прощаю вас, - как-то слишком фамильярно и по-клоунски ответил бывший портье, а она все так же продолжала улыбаться уголками тонких губ. - Позвольте представиться, мадам, - он склонил голову слегка ниже, чем было принято, - Мсье Густав Н. Хозяин этого отеля. Густав продолжал говорить, испытывая какой-то непреодолимый ужас при мысли о том, что дама может утратить к нему интерес. Хотя, с другой стороны, у этого интереса ведь даже не было причины возникать... - Мисс Альма Перегрин, - наконец произнесла она после долгой паузы, и это имя, казалось, отразилось во всех стеклянных дверях парадного входа, - рада знакомству. Холодный ветер все так же рвался из дверей, обвивая, как проволокой, собеседников, стремясь растрепать их гладко уложенные причёски и идеальные туалеты. Лучи солнца, розовые от стекла витражей, падали на рукава, ослепляя, и потому оба костюма - и темно-синий, женский, и грязно-голубой, мужской, - сливались в один неопределяемый оттенок, как будто это и не жизнь была вовсе, а кадр немого кино. Да и сама встреча их больше походила на фильм - беззвучный, безголосый, настроение которого передавали лишь густо накрашенные лица и невольные таперы - ветер, голоса постояльцев, лязг лифта, скрип пола под тяжестью багажа. - Вы к нам приехали на воды? - спросил учтиво Густав, не отводя взгляда от ее лица, - отдохнуть? - Почти так, мистер, - она быстро посмотрела куда-то в сторону, - я, если можно так сказать, сопровождаю сюда группу из детского пансиона. Уже потом она пару раз обмолвилась о том, что является директрисой того самого пансиона, точнее, чем-то вроде гувернантки высшего класса. У неё на попечении находилось девять маленьких одарённых детей и один постарше. Его Густав увидел в те же несколько минут разговора. Появление юноши тоже напоминало кадр из фильма, только менее качественного, прожжённого реактивом - меж пальм расцвело вдруг серое пятно и начало приближаться, двигаясь до тех пор, пока не превратилось в мальчика лет шестнадцати в непонятной курточке и с совершенно необыкновенными, голубыми, почти лазурными глазами. Молодой человек остановился позади мисс Перегрин, шепнул ей что-то на английском на ухо и умчался так же быстро - неопределенным серым пятном. Она с материнской нежностью посмотрела ему во след, с неудовольствием отвлекшись на то, чтобы продолжить беседу. - Мои дети пока гуляют, - сказала дама с нотками волнения в голосе, - я же брала ключи от номеров. Думаю, к ужину я приведу их всех, если вас, конечно, не раздражают дети. При этих словах она нервно дёргала головой, будто хищная птица, такая же, как на ее брошке. - Дети - это цветы жизни! - тут же выпалил Густав, улыбаясь так широко, как только мог, чтобы тёплая печаль в глазах Альмы навсегда испарилась. - Цветы, но только не все горят желанием их нюхать, - она вздохнула, и дым от огромной курительной трубки, которую Густав только в тот момент заметил в женской руке, хаотично заколыхался в розовых лучах проходящего сквозь двери солнца, - и выращивать тоже. Она оставалась невозможно спокойной, и только глаза - темно-синие, бархатные, - выдавали ее волнение. Густав понимал, что разговор не клеится. Да, он, собственно, и не нужен был - встреча, начавшаяся в духе немого кино, не должна была разбавляться глупыми разговорами. Только точными и меткими фразами, такими, какие вставляют в фильмы на черно-белых, украшенными узорами, табло. Кажется, они поговорили ещё о чем-то: в основном, это были вопросы Густава и ладные, короткие ответы загадочной дамы. Выяснить бывшему консьержу удалось немногое: что Альма Перегрин действительно привезла детей из Соединенного королевства, что там ей оставаться далее не позволило начало войны, что само здание пансиона стало жертвой массированных бомбардировок, и теперь дети во главе с директрисой вынуждены были искать убежище где-нибудь в неизвестных и ещё не вовлечённых в войну крошечных уголках Европы. Она говорила ещё, кажется, о том, что у неё в Зубровке брат, и что пансион, собственно, хотел временно разместиться в его доме, но брат неожиданно уехал по делам в Швейцарию, и никакого способа связаться с ним у Альмы Перегрин не было. Густав хотел уже было пригласить Ее на чашку крепкого зубровского кофе, но вдруг двери отеля широко распахнулись и новый кадр его немого кино, звонкий, искрящийся десятком детских голосов, сменил застывшую в учтивом выражении бледную маску женского лица. Мисс Перегрин мягко улыбнулась, назвала каждого из детишек по имени (конечно, бывший портье не слушал этой ее переклички), затем взяла за руку двоих из них и, извинившись, в одну секунду оказалась с ними на верху парадной лестнице. Густав посмотрел ей в след, понимая, что забыл попрощаться, и не находил больше никакого следа присутствия ещё минуту назад здесь, в этом зале, загадочной незнакомки. Только где-то вверху, на этажах, перемежаясь громким смехом, слышался усталый голос, что-то твердящий на благородном английском языке. На следующий день они съехали. А ещё через пару дней в газетах промелькнуло известие о том, что поезд, направлявшийся из Небельсбада с Цюрих был атакован фашистскими бомбардировщиками. Что случилось с Альмой Перегрин после их встречи, был ли ее пансион в этом поезде - Густав не знал. Но одно было ясно точно - больше он ее никогда не видел. Лишь иногда, холодными зимними ночами, когда его мучила бессонница и тянула вниз, в холл Гранд-Отеля "Будапешт", у стойки портье ему мерещился темно-синий силуэт и голос, острый и холодный, произносящий загадочно:"Мисс Перегрин. Рада знакомству!"