дьяволы тоже ангелы

Она прогибается от боли, готовая выблевать легкие к чертовой матери, лишь бы стало хоть чуточку легче. Хватается за рыжий, чувствуя, как несколько волос отрываются, вот только сиплая боль не ощущалась: слишком мелкая и едва ли заметная. Джонатан кусает верхнюю губу, не зная, что делать дальше. Пальцы еле держат на кончиках потухший клинок Серафимов, в то время как взгляд зеленых очерчивает ломанный-переломанный силуэт, забившийся в угол комнаты. Моргенштерн понимает — ему лучше уйти. Зло, особенно такое, демонское, зловонное, жалкое — его уже не спасти. Вот только он не может. Клэри поднимает глаза, от которых у Джонатана внутри холодеет. Он думал, что со временем привыкнет. Вот только к такому не привыкают. — Шарлотта! — блондин отошел на несколько шагов, с ужасом понимая, что притворная Клэри Верлак на самом деле оказывается его родной сестрой. Губы шипели от давешнего поцелуя, правда никакого омерзения он не ощущал. Ком стал поперек горла, а всхлип — совсем не воина, совсем не Сумеречного Охотника — вырвался из самого нутра, слишком неизведанного и неизученного самим Джонатаном. — Макс, — ему хотелось утопиться в Лине, сорваться с высотки в Нью-Йорке, наколоться на один из шпиков здания Аликанте, все, что угодно, лишь бы не видеть распростертое тело сводного братика и возвышающуюся над ним Шарлотту-Клэри с окровавленным молотком. — Он же совсем ребенок. Рыжая с бездной в глазах невесомо, самими кончиками, погладила несколько проступающих на спине позвонков, опаляя своим запахом белых цветов, растущих в лесах Идриса. — Война никого не щадит, Джонатан. Он не убил ее тогда. Не попытался, хотя возможность была. Все, что он делал, так это сидел на коленях перед мальчиком и ощущал, как метку парабатая на запястье выжигают кочергой, пока Иззи рядом плакала слезами ярости, комкая футболку с красными пятнами на мертвом теле. Сейчас Шарлотта сидит загнанным и сломанным зверем, вот только ни одна слеза не прорезала бледное сухое лицо. Она до кровавых подтеков кусает губы и сжимается еще сильнее, совсем забывая, что ее позвоночник не из пластилина — нагнись еще чуть-чуть и переломишься. Вот только рыжей все равно, она наклоняет голову, будто сможет спрятаться между коленей, а мертвенная кожа натягивается на выступающих костях. Выглядит слишком болезненно, отвратительно, отчего у Джонатана во рту появляется ощущение желчи. Джонатан хранил в мыслях образ его сестры месячной давности — живой, в дорогих платьях разных оттенков зеленого. — Под твои глаза, — говорила она, каждый раз появляясь на лестнице дома их отца, пробуя приготовленную блондином яичницу. Тогда она величалась для всего мира Клэри Моргенштерн, вот только Джонатан никогда не забудет, как она яростно отрекалась от данного при рождении имени — Шарлотта, — ненавидя каждого, кто осмеливался так ее назвать. — Не буду носить имя напыщенного предка, пускай даже если она была первой женщиной-Консулом в мире нефилимов. Шарлотта Клэри в принципе не любила исковерканные имена и на каждое сказанное кем-то «Джон» закатывала глаза. — Глупые охотники вокруг, Джонатан. А еще презирают смертных, — она оторвала кусочек круассана и подарила ему неестественную улыбку, на которую, впрочем, Моргенштерн ответил своей, настоящей. Сейчас она даже не пытается сделать вид, что все прекрасно. Клэри кашляет, будто туберкулезник на грани, давясь собственными внутренностями. Разорванное платье висит тряпкой, не скрывая фиолетовые синяки и открывая тонкую линию пореза от Связывающей Руны с Джейсом Эрондейлом. Она качается из стороны в сторону, а потом резко замирает. — Я не проиграю, Джонатан. Его дергает, словно сзади кто-то пронзил копьем, хотя тогда бы смерть наступила мгновенно. Блондин хочет развернуться и уйти, уйти подальше, не смотря на то, что он пришел за ней и за Чашей Смерти в ее руках. Вот только ступни наглухо примерзли к основанию, что ни к ней, ни от нее он сдвинуться не может. А, впрочем, никогда и не хотел. Когда Клэри снова поцеловала его, Джонатан не удержался. И мерзкая кровь в ее жилах, и чистая ангельская в его — слишком все равно, потому что ее губы казались до неправильного правильными на его, а этого, правда, было достаточно. Было достаточно держать ее хрупкую на вид талию, сжимая до чувства остроты тазовых косточек, вдыхать запах Идриса, затерявшегося между локонов ее волос, ощущая тягучее желание внизу живота. Видеть на утро в отражении зеркала метки от поцелуев и не залечивать их Иратце, потому что… наверное потому, что крышу давно снесло к чертовой матери. А Джонатан и не надеялся, что со временем все вернется на свои места. Это была уже клиника для психов, и Моргенштерн отчего-то был согласен на такой расклад. Главное, чтобы этот окутавший своими чарами рыжий дьявол был рядом. — Ты уже проиграла. Она хохочет, больно ударяясь затылком о каменную кладку, сильнее сжимая окружность Чаши. Черный полностью закрыл глаза своей пеленой, не оставляя даже белков. — Ты слишком добрый, Джонатан, — Клэри дергается от боли, но не просит брата нанести мощное Иратце его теплой рукой. — Прямо светишься золотом ангелов. Рыжая кривится — не от боли, от паршивости ситуации в целом — и пытается подняться. Такая мелкая схватка проиграна, она падает тяжелым грузом на землю, сбивая кожу на плече в кровь. Которая хлынет медленно, слишком аккуратно, за что Моргенштерн извиняется перед матерью — не Джослин — Лилит. Внутри как-то все слишком тесно и не комфортно. Демон сильнее, а человеческое тело для него не приспособлено. — Уходи, — она закрывает глаза, обнимая в руках один из артефактов Орудий Смерти. — Тебе пора. Джонатан почти уходит, привыкший подчинятся приказам сестры. Вот только спотыкается — пускай мысленно, — оставаясь стоять над ней. Моргенштерн чувствует, как запутался, вспоминает Лайтвудов и то, как он завидовал их семье. И вот она. Клэри. Его родная сестра. Дьяволы тоже ангелы. Только упавшие с небес. Джонатан роняет клинок Серафимов и садится рядом с сестрой, поднимая побитое тело и заключая его в своих объятиях. Нос утыкается в рыжую макушку, а зеленые глаза закрываются, погружаясь в эфемерную пустоту Города Молчания.