гарь

Спать в полуразрушенном кирпичном здании было не страшно. Не страшны были и звуки выстрелов разносящиеся в ночи. Не страшно было держать палец на курке автомата, снятого с предохранителя даже во сне. Война стала неотъемлемой частью их жизни. Небольшого отряда детей, которые расположились в руинах бывшего оружейного склада. Кто-то из них дремал, кто-то курил, глядя в огромную выбоину в стене, служащую окном, кто-то застывал в одном положении и всматривался в оставшиеся куски бетонного потолка, покрытого плесенью. — Он идёт. Под шумок ребёнок выбрасывает окурок, погасив перед этим его пальцами. Нельзя, чтобы командир знал о наличии сигарет у "солдат". Иначе заставят съесть окурок, далеко не один и даже не два. Тяжелый стук армейских ботинок отзывался эхом. Их обладатель уже был внутри и направлялся прямо к детской группировке. — Прибыла новая партия, отправляйтесь. Неприятный баритон разрушил тишину. Какими бы дерзкими и закаленными боями ни были эти дети, но противоречить командиру не смел ни единый из них. — Джек, твоё дело наблюдать. Могут пожаловать гости, которые нам совершенно ни к чему. Эти чёртовы повстанцы, как грязь на ботинках. Смачный плевок долетел до пыльного пола, а мужчина развернулся и покинул своеобразное убежище. — Вы слышали, что он сказал. Вперёд-вперёд! Один из десятка отличался всем, начиная от цвета кожи и волос, заканчивая вооружением. Голос ещё совсем детский, возможно, слишком высокий даже для 10-летнего мальчугана, но в его тоне звучала сталь не меньшая, чем в словах старшего. Кто-то спрыгнул с "подоконника", другой лениво поднимался с пола, отряхивая запыленную одежду. Небольшой вереницей дети направлялись на улицу, к подъехавшей машине. В кузове грузового автомобиля стоят двое взрослых: они выгружают тела мертвых детей и подростков на землю. — Ну и вонища... Один из чернокожих сморщился, едва сдерживая рвотные позывы. Тела следовало сжечь или закопать, но предпочтительнее было первое. Трупов слишком много, а рабочей силы наоборот очень мало. Хруст костей звучал громче, чем стрекот сверчков., а растекающиеся лужи крови мгновенно впитывались в землю. Никаких сожалений, никаких слёз и никакого сострадания. 10-летний Джек стоял позади всех наперевес с автоматом Калашникова. Ему было не впервой наблюдать за подобными "разгрузками". Как и тем, кто задержался в их отряде больше, чем на неделю. Их было лишь трое: Джек, один мальчишка 6-ти лет и подросток, которому было около 14-ти. Яма постепенно наполнялась. Что будет потом? Туда бросят напалм или польют зажигательной смесью. Огонь будет гореть долго, а в носу и лёгких встанет колом запах горящих волос, ногтей и костей. Грубые ладони опустились на сутулые плечи белокурого мальчика, Джек привык, что один из водителей всегда подходил к нему, присаживался рядом и наблюдал за происходящим. Так же было и сейчас. В голубых глазах отражалось пламя разгорающегося огня. В глазах, не знавших сожаления, не знавших боли. Воздух начинал щекотать глотку. Казалось, что даже лёгкие чесались глубоко внутри, там под рёбрами. Всё та же грубая ладонь трепала ребёнка по серебристым волосам, которые совсем скоро покроются копотью и станут грязно-серыми. — Сколько ещё? Сталь больно резанула слух. — Дядя Солидус! Крик из ямы заставил немного вздрогнуть и поморщиться. Кто-то был ещё жив. Но горел заживо вместе с остальными трупами. Никого не оставляли в живых. Если ты позволил себя ранить - ты непригоден. Крепкие мужские руки заботливо подняли Джека, усаживая на изгиб локтя — всё таки он ещё совсем ребёнок. — Смотри, Джек, смотри, мой маленький Потрошитель. И помни, что ты тоже можешь там оказаться, если оплошаешь. Детские пальцы покрытые корками и глубокими царапинами увереннее сжимают пистолетную рукоять и магазин автомата, губы чуть приоткрываются, желая что-то сказать. — Да, дядя.